Глава 4

Не успела я прийти в себя, отдышаться, как следует – кто бы мог подумать, что после непродолжительного по времени полового акта я буду задыхаться, как победитель марафона на финише – раздался звонок телефона.

– Да? – ответила я, предварительно прокашлявшись.

– Подавилась что ли? – раздался ворчливый, бабушкин голос. – Спишь? Вставай, давай. Иди к «Реалу». Я сахара взяла, риса, соли, тушёнку еще.

– Бабуль, ты в прошлую среду соль брала, – проныла я в трубку.

– Запас карман не тянет. Пошевеливайся, – гаркнула бабушка и бросила трубку.

Всё это время я лежала на расслабленном плече Федоса. Он перебирал пальцами мои волосы и, закрыв глаза, размеренно дышал, будто спал.

Внезапное понимание, что лежать вот так, растянувшись после секса, закинув ногу на федосовское бедро – это нормально, не побоюсь сказать правильно – шокировало.

Я подскочила с дивана, словно ошпаренная. Рванула в сторону двери, заметив там свои скомканные трусы. На ходу пыталась натянуть на задницу майку, поняв, что моя пятая точка бесстыже выглядывает из-под короткой майки. Пока я скакала, судорожно надевала нижнее бельё, Федос спокойно встал, подошёл ко мне, уставился сверху вниз.

– Куда снова побежала? – поинтересовался он, придержав меня за руку, когда я едва не распласталась из-за собственной спешки и хаотичных, расфокусированных движений.

– Бабушка. Там, – объяснила я, подтягивая резинку трусов.

Зачем-то, видимо для надёжности, я подпрыгнула, как в детском саду, когда натягивала противные, вечно тянущиеся у ступней колготки.

– Понял, – снисходительно ответил Федос, поправил мои многострадальные трусы, чем ввёл меня в ступор. – Топай в ванную, потом я, – отдал он приказ, показывая на собственный половой орган на котором ещё держался презерватив.

Не такой и опавший орган, между прочим. Который до этого, между тем же прочим, находился во мне. Федосовский член во мне, да. О, господи…

В ванную я, конечно, пошла, вернее побежала. Включила воду, уставилась на собственное отражение в небольшом зеркале над раковиной. Волосы взлохмаченные, торчат, как пучки сена из вороньего гнезда. Щёки румяные, куда только пропала моя вопиющая бледность. Зацелованные губы.

Главное – глаза. В первый момент я даже испугалась. Отступила на полшажка, потом приблизилась обратно. Всегда светло голубая, почти прозрачная, совершенно невзрачная радужка, горела, сверкала, как новогодняя иллюминация.

Интересно… вот как, оказывается, выглядит женщина после хорошего, качественного секса. А если заниматься им всю ночь и помнить об этом на утро? Фантастика. Ооо… от неожиданности я приоткрыла рот, и тут же его захлопнула.

Размечталась коза о капусте. Неизвестно, что нашло на Федоса, в любом случае нужно воспринимать происходящее, как прилив: как набежала волна, так и схлынет.

Из ванной комнаты выбиралась почему-то на цыпочках. Зашла в комнату, уставилась на Федоса, он успел одеться. С видимым интересом он изучал содержимое книжных полок, которые висели вдоль стен и были завалены всякой всячиной. От книг, позабытых за ненадобностью музыкальных дисков, сувениров всех мастей, до рамок с моими акварелями с видами Петербурга, особенно часто там встречался родной микрорайон, излюбленный Поцелуев мост через который я трижды в неделю бегала в художественную школу на Крюковом канале. Были там и изображения нового музея Флота, Новой Голландии – старой, ещё не отреставрированной её части, и кони у Манежа Конногвардейского бульвара и даже кот, который обитал в одном из проходных дворов. Когда-то я всерьёз считала себя художником.

Странно смотрелся Федос в моей комнате, пожалуй, чужеродно. Словно это не он был в комнате, а комната вокруг него. Маленькое помещение вокруг статного человека. Вспомнилась его квартира, вернее то, что я успела увидеть. Комнатушка, в которой мы сейчас находились, была не больше ящика для рассады, в которой жил Чиполино по сравнению с хоромами Федоса.

Диван-кровать вдоль стены, трёхстворчатый шкаф, комод, над ним зеркало, рабочий стол, полки. Распластанные вдоль стен папки – наследство художественного образования. Распиханные по всем доступным углам и щелям рисунки, тубусы, прижатый стулом мольберт. Главное – общая атмосфера неустроенности, словно я здесь не жила, а лишь гостила.

Раньше я не чувствовала подобного. Жила и жила. Время от времени убиралась. С переменным успехом старалась не завалить пространство вещами: юбками, платьями, нижним бельём. Вспоминала, что для них существует шкаф.

– Пришла, – сказал Федос, когда обернулся.

Скользнул по мне нечитаемым взглядом. Молчаливо обогнул, не задевая, вышел из комнаты.

Я шлёпнулась на диван, зачем-то натянула на колени полы махрового халата, который мне подарила мама на шестнадцатилетние. Замерла, подспудно ожидая, как хлопнет входная дверь за нежданным гостем. Сейчас? Прямо сейчас?.. Вот сейчас точно.

– Чего печалишься? – вместо щелчка замка услышала я.

Федос материализовался будто ниоткуда. От неожиданности я вздрогнула. Оказывается, на какое-то время я провалилась в астрал, небытие – привычка, а может защитная реакция психики, когда ожидаешь неприятное, при этом неизбежное событие.

Способность, которую я приобрела в детстве – так время до обязательного вердикта бабушки или мамы, что я в очередной раз сотворила что-то отвратительное, начиная с собственного рождения, заканчивая порванными колготками или тройкой по математике, пролетало незаметно.

– Ты не ушёл? – не то спросила, не то икнула я. Уж очень звук получился странным.

– Ты меня выгоняешь, что ли? – уставился на меня Федос, нахмурив тёмные брови.

– Не-е-е-ет, – протянула я. – Не выгоняю.

– Вот и отлично, пойдём бабушку твою встречать. Это же она звонила?

– Она, – кивнула я.

– Тогда пойдём.

Видеть Федоса второй раз за день, да ещё в собственном пространстве, среди привычных многоэтажек, газонов с примятой травой, крохотных бистро, пивных баров, торгующих дешевым пивом, было ещё более странно, чем всё, что происходило этой ночью, утром и позже, уже в моей комнате.

– Куда? – спросил Федос, останавливаясь у своего шикарного автомобиля.

– Я это… пешком, – замялась я.

– Не понял, – нахмурился Федос.

– Ты же спешишь, – выдала я.

Естественно, Федос должен был спешить. Деловые люди, предприниматели, бизнесмены и прочие неизвестные мне существа обязательно должны куда-нибудь спешить. На встречу, подписать многомиллионный контракт, в сауну с друзьями и проститутками, в Куршавель, наконец. На этом моя фантазия иссякла, в отличие от уверенности, что Федос просто обязан торопиться.

– До пятницы я совершенно свободен, – попытался пропищать Федос, пародируя Пятачка из советского мультфильма.

Фактурного такого, выше метра девяносто, широкоплечего Пятачка.

От неожиданности я рассмеялась, и уже вполне уверенно забралась в салон знакомой машины. Красивый салон, между прочим. Такой же шикарный, как его владелец. И пусть он совершенно не подходил мне, вернее, я ему – ничто мне не мешало получить удовольствие от небольшой автопрогулки.

Неизвестно, когда представится такой случай – прокатиться на дорогом автомобиле. У меня знакомых с такими машинами не было, я даже такси заказывала эконом-класса, и то не чаще одного раза в пятилетку.

Добрались мы быстро – один квартал не расстояние для машины. Бабушка стояла у ступеней универсама и, хмурясь, вглядывалась в прохожих, идущих со стороны нашего дома.

– Чего так долго? – недовольно пропыхтела бабушка, когда я подошла к ней. – Вся в отца, тот тоже везде опаздывал. Не торопился, он. Не спешил.

– Кто понял жизнь, тот не торопится, – раздался сверху голос Федоса. – Здрасте, тёть Лен.

– А этот, что здесь делает?

Вместо уместного «Здравствуй, Федя», «Здравствуй», наконец, небрежного «Привет» в сторону Федоса, бабушка уставилась на меня в ожидании ответа.

– Давайте сумки, – с улыбкой проигнорировал бабушкино поведение Федос.

Подхватил три увесистых пакета, словно те ничего не весили и отправился в сторону автомобиля, показывая на ходу кивком головы, чтобы мы следовали за ним. Я с сомнением покосилась на бабушку, та же, ничуть не смущаясь и не сомневаясь, прошествовала за высокой фигурой Федоса.

– Богатая машина, – сделала комплимент бабушка, когда уселась на переднее сиденье. – Неудобно только, низко, – добавила тут же, видимо, для острастки, чтобы всякие двухметровые Пятачки не зазнавались.

– В следующий раз приеду на джипе, – усмехнулся Федос, глядя на дорогу. – Он высокий. Вам понравится.

В это время я смотрела на руки водителя, которые расслаблено лежали на руле. Большие ладони, сильные и ухоженные. Совсем не похожие на руки, которые я помнила у соседского мальчишки Федоса – вечно в заусенцах, царапинах, несмывающемся никогда мазуте. Даже на первое сентября, когда дядя Толя заставлял Федю надеть белую рубашку и галстук, руки его оставались тёмными, мозолистыми, совершенно неподходящими к отглаженной сорочке и натёртым до блеска туфлям.

– У тебя и джип есть? – якобы уважительно проговорила бабушка. – Смотри-ка, наворовал, так наворовал, – кивнула она. – Правду говорят: «полюбить, так королеву, воровать так миллион».

Федос лишь ухмыльнулся в ответ, зато я поймала смеющийся взгляд светло карего глаза в зеркало заднего вида. И увидела, как этот глаз подмигнул мне, хоть я и не королева, да и миллиона у меня не своруешь. Из заначек только пищевые наборы, которые исправно носила бабушка из универсама по средам.

Доехали быстро, кажется, даже быстрее, чем к универсаму. Федос вышел первым, помог выкарабкаться бабушке. Я выскочила сама, проигнорировав немного осуждающий мужской взгляд, мол, могла бы и дождаться рыцарской помощи.

Федос подхватил пакеты из багажника, который, кажется, ошалел от того, что в нём прокатились крупы и тушёнка по скидке. Невозмутимо зашёл с нами в лифт, на нужном этаже подошёл к двери квартиры и уставился на меня, ожидая, когда я открою.

– Ты что же, знаешь, где мы живём? – бабушка окинула Федоса подозревающим во всех смертных грехах взглядом.

– Конечно, мы вместе ездили выбирать. Не помните?

– Я-то помню, – кивнула бабушка. – А вот ты, чего ради, спрашивается, в голове держишь?

– Оно само! – сверкнул улыбкой Федос. – Да вы не переживайте так, тётя Лена.

– Какая я тебя тётя Лена? – взбеленилась в ответ бабушка.

Я мысленно схватилась за голову. Началось. Бабушку по всем возможным документам звали Олёна, именно через букву «О». Долгое время, для удобства окружающих, она называла себя Леной, сроднилась с этим именем, можно сказать, срослась.

Однако, в последнее время на бабушку что-то нашло. Она стала требовать, чтобы окружающие, включая тех, кто иначе, чем Лена, Елена её не называл и не знал, начали звать её по паспорту – Олёной. Обязательно через «О». Никакой Алёны, через «А» она признавала и не собиралась.

На диалекте той местности, где родилась и выросла бабушка, это получалось легко, вот только большинство знакомых, включая меня, имя «Олёна» никак не могли это произнести. Ерунда какая-то выходила.

– Тётка Олёна я, – назидательно проговорила бабушка. – Понял, обормот?

– Понял, – тут согласился Федос. Видимо и с Олёной, и заодно с обормотом.

Потом мы сидели на кухне, которая сразу, как только туда вошёл Федос, стала меньше раза в три. Бабушка курсировала вдоль небольшого кухонного гарнитура: мойка, стол, узкая тумба, холодильник. Я вздыхала над тарелкой – сегодня я уже ела, прошло совсем мало времени, чтобы еда вызывала у меня аппетит. Федос же поглощал наваристый борщ с завидным энтузиазмом, заедая белым хлебом с майонезом.

– Есть тебе надо, – напомнила бабушка цель моего пребывания за столом. – Тощая, смотреть страшно.

– Не хочу, – проныла я.

– Ну и не хоти, – огрызнулась бабушка. – Так до старости и просидишь одна. Мужики не собаки, на кости не бросаются, а в тебе и приличного супового набора костей нету, – добавила, стрельнув в мою сторону гневным, осуждающим взглядом.

Я же посмотрела на Федоса, он в свою очередь молча наворачивал борщ, аж за ушами трещало. Молчание, как известно, знак согласия. Сразу вспомнилась Нелька – жена Федоса, которая не жена – в той точно парочка суповых наборов уместилось, с таким-то ростом. Маринка – его одноклассница, которая была влюблена в Федоса с седьмого по девятый класс, пока его в колледж из школы не выставили. У той уже к восьмому классу «женские прелести» были больше, чем у меня в двадцать шесть лет. И заодно море разливанное других женщин в жизни Федоса, которых я не знала, в глаза не видела, но что они были – не сомневалась. И что они фактурней меня – тоже.

– Как отец? – участливо спросила бабушка Федоса, пока я старалась не испепелить его взглядом за молчаливое согласие или не разреветься от обиды, как дошкалёнок.

– Нормально. Работает, – ответил Федос.

– Там же?

– Там же.

Отец Федоса, сколько я его знала, работал на судостроительной верфи сварщиком, чем вызывал неизменное уважение моей бабушки. «Человек при деле, профессии, на одном месте всю жизнь», – любила она привести его мне в пример, как бы говоря, что есть на свете нормальные люди, не то, что я, естественно.

А я что? Сварщик из меня получился бы еще хуже, чем художник, так что, несмотря на понимание всей глубины собственной никчемности и неприспособленности к жизни, я порадовалась за судостроительную верфь.

– Как только у такого порядочного человека, такой обормот вырос, – наигранно горько вздохнула бабушка. – Вот в кого ты такой бестолковый уродился. В мать?

– Не знай, – пожал плечами Федос.

– Чего бы тебе не пойти по следам отца, Федь, – бабушка даже села рядом, упёрла пухлую щёку в руку, громко, с надрывом выдохнула. – Пропадёшь ведь. Сгинешь за паршивый червончик. Поймают тебя на границе с этими машинами, что делать-то будешь? В тюрьму пойдёшь? Об отце подумал, за что ему на старости лет такое?

– Я, тёть Лен, машины давно не гоняю, – спокойно ответил Федос. – И когда гонял – это было законным делом. У меня теперь официальные салоны по продаже новых автомобилей. «Гранд» называются, может, слышали?

– Салоны… продажи… Нету среди вашего брата порядочных людей. Одни кровопийцы, да жулики. Пересажают вас скоро, так и знай!

– Не за что меня сажать, – флегматично ответил Федос. – Борщ – бомба, – ловко перевёл он беседу. – Лучшее, что я ел за последние лет десять.

– То-то же, – довольно ответила бабушка и забралась в морозильник за варениками. – Тебе с картошкой, творогом или вишней? – обратилась она к Федосу.

В мою сторону даже не посмотрела, оно и понятно, вареники я не любила сильнее борща. Аппетит имела отвратительный. Одно расстройство кормить меня, никаких нервов не хватит.

– Ну что, поехали? – заявил Федос после сытного обеда, глядя на меня. – Тётя Лен, отпустите со мной Илву?

– Что я ей, хозяйка что ли, – взмахнула руками бабушка. – Взрослая уже, сама решает, как ей жить. Толку-то от тех решений, – не удержалась она от укола.

За время короткого диалога Федоса с бабушкой, я решила, что никуда с ним не пойду. И не поеду. Вообще никуда. И никогда. Совсем. Накатила неясная апатия. Настроение, скачущее, как сошедшая с ума диаграмма, ухнуло вниз, ниже пола и растеклось сопливой лужей.

Но от очередного намека на мою бестолковость захотелось встать и уйти. Всё равно куда, без разницы с кем. Федос – отличная компания! У него шикарная машина, крепкие мышцы, живописная дорожка волос, убегающая вниз живота и потрясающий по всем параметрам половой орган.

На улице каждой девушки должен перевернуться камаз с пряниками. На моей перевернулся Федос с… членом.