Женщина еще что-то сказала, но так тихо, что Хаген не расслышал ни слова. Вероятно, она говорила сама с собой, потому что магус промолчал. Их странная беседа приоткрыла пересмешнику дверь в прошлое феникса – не дверь даже, а щелочку. Он слышал о страшном пожаре в городе Лэйфир, который случился… лет шесть-семь назад. Похоже, именно тогда Камэ ушла с «Невесты ветра». Говорили, в Лэйфире взорвался склад звездного огня. Выходит, Крейн как-то причастен к этой катастрофе? Ее, конечно, сложно сравнить с какой-нибудь сожженной таверной. Погибло очень много людей.

В раздумьях Хаген не заметил, что Крейна и Камэ на палубе уже нет. Вместо них появился Джа-Джинни, который смотрел на него бирюзовыми глазами, укоризненно качая головой. А еще был кто-то большой и темный; он прятался в глубине и внимательно следил за тем, что происходило на борту «Невесты ветра».

Впрочем, пересмешник уже погружался в сон, и все это наверняка ему пригрезилось.

Потоптавшись недолго у двери, он чуть-чуть успокоил бешено колотящееся сердце и лишь потом взялся за ручку. Что-то острое вонзилось в кожу – гвоздь? игла? – но металл оказался таким холодным, что пальцы мгновенно онемели, и Хаген даже не посмотрел на них, забыв о случившемся.

– Ты пришел? Входи же скорее, мой мальчик!

Хоть дядюшка и обращался с ним весьма сердечно, Хаген всякий раз при разговоре начинал трепетать. Что послужило тому причиной, он не понимал: Пейтон был сама любезность и ничуть не походил на торговца-скупердяя, каким его предпочитали изображать в своих рассказах тетушки. Он забрал непутевого племянника с собой в Фиренцу, поселил в собственном доме, выделив комнату – хоть маленькую, но отдельную. В доме Хеллери – в жалком подобии дома – у него и этого не было. И все-таки какое-то темное предчувствие терзало Хагена, не давая спокойно спать.

Что Пейтон попросит взамен?..

– Садись, поговорим.

Библиотека – она же кабинет Пейтона – располагалась на втором этаже. Здесь царил прохладный полумрак и пахло книжной пылью, а сами книги, казалось, настороженно взирали на Хагена с дубовых полок – словно знали, что он не особенно любит читать. Еще здесь было два стола – за одним дядюшка сидел, утопая в огромном кресле, а под темной тканью, покрывавшей другой, угадывались странные резкие очертания чего-то… лабораторных приборов? В дальнем углу жужжал загадочный механизм. Трисса говорила, что ее отец держит у себя в кабинете часы – такие же, как на главной башне Фиренцы, только маленькие, – но Хагену показалось, что предназначение этого устройства не связано с отсчетом времени.

Хаген принюхался: в «книжный» запах вплетались нотки чего-то иного, горько-сладкого, незнакомого и слегка пугающего.

В этой комнате, понял он, не только читают.

– Как тебе понравился город? – Пейтон начал издалека, в этом они с Хеллери были очень похожи. – Красивый, не правда ли?

– Я мало что успел посмотреть, – ответил Хаген. – Погулял по рынку, по площади… да, красиво. Здесь так много цветов…

Обилие цветов и впрямь удивляло: переехав из Кейтена в Фиренцу, которая располагалась много южнее, он попал из осени в позднее лето. Кругом благоухали розы всевозможных оттенков и размеров, от их запаха кружилась голова. Вполне подходящее местечко для соловьев: они обосновались на этих островах еще во времена Основателей, дав свое имя главному городу, – и тот вскоре стал пристанищем для художников, ваятелей и музыкантов.

– Певунам можно лишь позавидовать, – сказал Пейтон, словно прочитав мысли Хагена. – Живут в спокойствии и достатке, ни о чем не думая. Творят шедевры… – В его голосе появилась горькая ирония. – До тех пор пока Алиенора остается императрицей, им ничего не грозит.

Хеллери всегда отзывалась о супруге капитана-императора с сочувствием, называя ее не иначе как «царственной узницей». Все это было для Хагена слишком уж запутанно.

– А мы ютимся по углам, словно крысы, – продолжил Пейтон. – Разве это справедливо?

Молодой пересмешник опустил голову; ему вдруг показалось, что в комнате сделалось жарко. Клан впал в немилость в год его рождения, когда Гэри Локк отказался выполнить некое поручение капитана-императора и вышел из зала совещаний, хлопнув дверью. Ждали, что Аматейн их сразу уничтожит, но все случилось иначе: постепенно для пересмешников закрылись двери во все богатые дома, семейство потерпело ряд неудач в торговых делах и вскоре обеднело до того, что Гэри потерял родовой особняк.

Так они превратились в бездомных бродяг.

А потом Гэри подхватил лихорадку; через три дня его не стало. Еще через день стало ясно, что его жена Мойра тоже больна…

– Тебе плохо, мальчик мой? – заботливо спросил Пейтон. – Выпей воды!

– Н-не надо, – ответил Хаген. – Зачем вы меня позвали?

Невидимые жаровни разгорелись сильнее, на его лбу и шее выступили крупные капли пота. Пейтон смотрел на своего племянника, прищурив глаза, и выразительное лицо старого пересмешника словно превратилось в мраморную маску.

– Хеллери рассказала мне о том, что между вами произошло, – сказал он ровным голосом. – О том, что ты готов хоть сейчас отправляться к его величеству и требовать восстановления справедливости… Так, да?

Хаген опустил голову. До чего же глупо он, должно быть, выглядит…

– Винить я тебя ни в чем не собираюсь. Юности свойственна горячность, а ты ведь еще и сын своего отца – Гэри поступал точно так же, сначала делал и лишь потом – думал. Храни Эльга его душу… Лучше скажи мне, что ты собираешься предпринять?

– Прогоняете? – вырвалось у Хагена. – Я задерживаться не стану.

– Да куда ты спешишь! – Пейтон всплеснул руками. – Право слово, я теперь не удивляюсь тому, что Хеллери решила тебя проучить. Хорошо, спрошу напрямик: ты недоволен игрой в кошки-мышки, которую ведет с нами Аматейн?

– А разве мышка может быть довольна этой игрой? – запальчиво воскликнул Хаген и вскочил… чтобы тотчас же повалиться обратно в кресло, потому что комната закружилась. Да что с ним такое? – Я от своих слов не откажусь!

– Тебе следует быть осторожнее, – обеспокоенно заметил Пейтон. – Твои ушибы еще не зажили до конца.

«Но ведь я их даже не чувствую…»

– Хаген, что бы ты хотел сделать… для семьи? Что бы ты хотел изменить?

Этот вопрос он задавал себе не раз, но ответа найти так и не сумел. Он знал лишь одно, о чем не преминул честно сообщить Пейтону:

– Я готов сделать ради клана все, что угодно! Все, на что хватит сил. Прикажите, дядюшка!

Пейтон откинулся на спинку высокого кресла.

– Что угодно? Не советую бросаться такими словами. Вдруг я попрошу тебя о чем-то низком и даже подлом? К примеру, я могу приказать тебе принять чужой облик и стать чьим-то другом лишь для того, чтобы потом предать этого человека.

У него пересохло в горле.

– Если так будет нужно для блага семьи… – медленно проговорил Хаген.

– Я могу попросить о чем-то более серьезном, – продолжил Пейтон таким небрежным тоном, словно они беседовали о погоде. – Ты что же, и на убийство согласишься? Нет, не отвечай. Взгляни для начала туда, – он махнул рукой в сторону второго стола. – Что ты видишь?

– Нечто спрятанное… – Хаген пожал плечами. – Мне кажется, ему пристало бы находиться в кабинете ворона, а не пересмешника.

– Почти угадал, – сказал Пейтон с улыбкой и, поднявшись, аккуратно снял темный покров, под которым оказалось беспорядочное нагромождение стеклянных колб разных форм и размеров, витых трубок и прочих инструментов, о предназначении которых Хаген и не пытался догадаться. Выходит, он был прав – дядя на досуге балуется алхимией, – но странное открытие почему-то не удивляло.

– Видишь это?

Пейтон показал Хагену заполненный черной жидкостью небольшой флакон, горлышко которого было запаяно сургучной печатью. При первом же взгляде на безобидную с виду вещицу давешнее тревожное предчувствие нахлынуло заново, но не сумело побороть странной слабости, овладевшей его телом.

– Представь себе, мой мальчик, – торжественно произнес Пейтон, – что этой безделице предназначено вернуть наше прошлое. Ты спросишь – как именно? Весьма просто. Одна капля этой жидкости лишает человека воли. Две – погружают его в сон, который продлится не меньше двух месяцев. Ну а от трех капель он уснет навсегда… Остается лишь применить сие средство в нужное время и в нужной пропорции. Так что, ты по-прежнему готов на что угодно для восстановления нашего доброго имени? Или призна́ешься, что не способен на что-то, выходящее за пределы пустых мечтаний сумасбродного мальчишки?

– Ради клана, – проговорил Хаген, закрыв глаза. Происходящее сделалось слишком уж странным и страшным, чтобы быть реальностью, но и сон не мог оказаться столь четким и ясным. – Ради клана я готов на все…

Комната вновь закружилась, нахлынула невыносимая духота.

– Тебе плохо… выпей воды…

Пейтон что-то с ним сделал – и теперь удовлетворенно улыбается. Сытый паук! Нет… он сам что-то сделал не так… он что-то сказал, и изреченные слова клеймом отпечатались на лбу.

Теперь нет дороги назад.

– Выпей воды, и все пройдет.

И Хаген, конечно, выпил.

На следующий день Хаген вместе с остальными продолжал трудиться, приводя «Невесту ветра» в порядок. Капитан был с ними суров. За несколько месяцев на борту фрегата пересмешнику не раз случалось все дежурство не выпускать щетки или скребка из рук, но еще никогда ему не приходилось драить палубу и переборки с такой тщательностью. Крейн был болезненно придирчив, отдавал команды не вслух и даже не мысленно, а путем бесцеремонного толчка в нужную сторону. Выглядело это следующим образом: разобравшись с каким-нибудь малозаметным пятном или наростом, Хаген вытирал пот со лба, вздыхал – и тотчас же против собственной воли поворачивался, наклонялся или поднимал голову, видел новое местечко, где нужно было как следует поработать щеткой, и все начиналось сначала.

Время от времени выбираясь из трюма, он видел Крейна: феникс стоял на палубе совершенно неподвижно, словно четвертая мачта, и его лицо казалось безмятежным. Обман, все обман! Пересмешник отлично понимал, что за шторм бушует в душе у магуса, да и для прочих моряков это не было секретом. Они старательно обходили капитана стороной, делая вид, что вовсе его не замечают, но от работы никто не отлынивал даже в шутку.

– Есть тридцать пять разновидностей паразитов, от которых страдают фрегаты, – сказал Корноухий, когда они с Хагеном и еще двумя матросами, обвязавшись веревками, чистили корпус снаружи. Был уже вечер, и пересмешник здорово устал, но продолжал водить рукой туда-сюда с усердием марионетки. – Тридцать пять! Кажется, я видел сегодня по меньшей мере двадцать. Да-а, запустили мы нашу рыбку, чего только в ней нет! И жгучка, и шебаршилы, и цветок-хватунок, и фиолетовая язва…

– Двадцать – это ты загнул, – возразил висевший слева от него матрос по имени Танибет, улыбчивый крепыш с ярко-рыжими волосами, которые вечно стояли дыбом. – Я бы сказал, десятка полтора.

– Когтешип, раззява, забывайка, – продолжал перечислять Корноухий, не обращая внимания на Танибета, – петлильщик, алая сеть, крестоплюй…

– Крестоплюй? – встревоженно переспросил Танибет и опустил щетку. – Ты его сам видел?

– Ага, – сказал Корноухий, счищая белые кристаллы соли.

Хаген знал, что это за паразит: маленький, похожий на два скрещенных детских пальчика, но очень вредный. Ощутив поблизости достаточно крупное тело – неважно, чье, – созревший крестоплюй выстреливал в него комком слизи из утолщения в месте пересечения «пальцев», и там, куда попадала эта слизь, вскоре появлялся болезненный нарыв, в котором созревал новый паразит. Его приходилось вырезать острым ножом.

Фрегаты, как теперь убедился пересмешник, тоже чувствовали боль.

– Где? – Танибет нахмурился и почесал левое плечо, где был старый шрам, выглядевший так, будто кто-то выкусил из руки матроса кусок плоти. – В трюме? Не в кубрике, я надеюсь?

– Не в кубрике, – безмятежно проговорил Корноухий. – На полтора локтя выше твоей головы и чуть левей.

Танибет негромко выругался, поднял глаза и выронил щетку.

– Крабьи потроха! – заорал он. – Снимите их оттуда!!!

Корноухий не соврал: над Танибетом действительно расположились сразу три паразита, небольших и, судя по всему, несозревших. Они были темно-коричневыми, в цвет корпуса «Невесты ветра», и если бы Хаген не знал, куда смотреть, ничего бы не увидел. Он подтянулся чуть выше, протянул руку с зажатым в ней скребком к крестоплюям, а потом покосился на шрам Танибета и не стал спешить. Если приглядеться, паразиты были не такими уж маленькими. Вздумай один из них плюнуть вбок, пересмешник получил бы комок ядовитой слизи прямо в лицо.

Спустя миг перед его мысленным взором последовательно возникли три образа: беспомощный щенок с разъезжающимися лапами, слепой новорожденный котенок и одинокий цыпленок посреди пустого птичьего двора. Он сердито фыркнул, но не успел ничего сказать или даже подумать. Над краем борта появилось бесстрастное лицо Крейна; феникс посмотрел на прилипших к корпусу паразитов, прищурился – и они почернели, скрючились, отвалились. Один безвредный уголек шлепнулся Танибету на голову; моряк опять заорал и принялся так размахивать руками, что сам едва не упал в воду. Корноухий рассмеялся; кто-то наверху – но не Крейн, конечно, – тоже развеселился и сказал пару беззлобных, но обидных слов про тех, кто слишком трепетно относится к собственной шкуре.

Пересмешник поглядел, как Танибет пальцами вычесывает из густых и жестких волос угольную крошку, и вдруг подумал, что ему не мешало бы заняться собственной шевелюрой. На борту «Невесты ветра» все уже привыкли к тому, что она двуцветная, бело-рыжая, но, отправляясь на берег, приходилось повязывать голову платком. Он любил прятать свои секреты куда глубже и основательней.

Вот этим он и займется… когда разрешат.

Ночью уставший пересмешник спал так крепко, что его не разбудило бы и нападение кракена. Пришло новое утро; выяснилось, что работы осталось немного, поэтому после полудня Крейн отпустил половину команды на берег. Хаген оказался среди счастливчиков.

Он перекусил в одной из портовых таверн, потом бесцельно прошелся по набережной. Кольнуло воспоминание: когда-то давно они с Триссой вот так слонялись по ослепительно красивой Фиренце, и бездельничать вдвоем было легко и приятно.

В лавках с дорогим товаром не стоило спрашивать о краске для волос, так что пересмешник пустился на поиски большого базара, без которого не обходится ни один мало-мальски уважающий себя город. «Невеста» подсказала направление, но все равно пару раз ему пришлось спросить дорогу у местных – уж слишком запутанной была сеть улиц и каналов. Добравшись до нужного места, магус обомлел.

Каамский «базар» представлял собой заводь, окруженную со всех сторон берегами рукотворных островов-кварталов. Ее поверхность покрывали, как кувшинки озеро, плоты всевозможных размеров – на маленьких стояли палатки и шатры, а на больших кое-где возвышались самые настоящие здания, даже двухэтажные. По мостам с веревочными перилами, украшенными пестрыми лоскутами, раковинами и перьями, сновали горожане; они приценивались, шумно торговались, радостно разглядывали покупки или ругались с теми, кого заподозрили в недобром умысле, – в общем, делали все, что обычно делают посетители любого базара, не обращая ни малейшего внимания на воду, плещущуюся едва ли не под ногами.

Хаген невольно восхитился их бесстрашием. Конечно, жители Каамы привыкли к воде, они с детства ощущали ее близость. Наверное, в этом городе появилось на свет много отважных моряков.

– Хаген! – позвал знакомый голос.

Пересмешник огляделся и увидел неподалеку Эсме. Целительница стояла у начала одного из веревочных мостов и явно боялась на него ступить. Она посмотрела на магуса с отчаянием в глазах, и он, спрятав улыбку, взял ее под руку.

Лучшее средство борьбы со страхом – помощь тому, кто боится сильней.

Поначалу они шли молча, привыкая к тому, как скрипел и прогибался мост под ногами. Потом Хаген почувствовал, как целительница расслабилась и перевела дух.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Эсме.

– То же самое я хотел спросить у вас… у тебя, – сказал Хаген. – Не страшно бродить по незнакомому городу одной?

– А что такого? – Она пожала плечами. – В Тейравене мне случалось глубокой ночью идти одной на пристань, где какому-нибудь грогану упавшим ящиком отдавило ногу. Мы с учителем часто исцеляли гроганов. Тейравен, может, и поменьше Каамы, но тихой рыбацкой деревушкой его никак не назовешь. И там никто не следил за мной…

Она подняла свободную руку и полусогнутым пальцем постучала по виску, намекая на присутствие «Невесты ветра» в их головах и ту самую помощь, которую Хагену обещали на крайний случай.

– Все равно ты поступаешь неосмотрительно, – заупрямился пересмешник. – Да, «Невеста» нас оберегает, но много ли нужно времени, чтобы обидеть хрупкую девушку? Вдруг помощь придет с опозданием?

Эсме улыбнулась краем рта:

– Надеюсь, о том, сколько времени требуется, чтобы обидеть девушку, ты знаешь не по собственному опыту… О, я шучу, не обижайся! Наверное, все просто: команда Кристобаля Крейна не страдает излишней осмотрительностью, и ко мне это тоже относится.

Хаген рассмеялся и кивнул, не зная, что еще сказать.

Они ступили на первый островок. Торговец тотчас же расплылся в улыбке, предлагая выбрать из пестрой россыпи бус что-нибудь «столь же прелестное, как эта луноликая девушка». Эсме не обратила на льстеца ни малейшего внимания и проследовала мимо. Она делалась все более уверенной и явно знала, за чем пришла. Хаген понял, что ей не нужна опека, но, поддавшись любопытству, решил не бросать целительницу одну.

Эсме шла вперед, на развилках довольно быстро выбирая нужный поворот по каким-то загадочным ориентирам. Внимательно наблюдая за ней, пересмешник догадался, в чем дело: разноцветные лоскуты, бусины, раковины и прочая дребедень были привязаны к веревочным перилам не для красоты, а в качестве указателей пути к тому или иному торговцу.

«Умно!» – восхитился Хаген, ни разу не встречавший подобного за все время своих странствий по Десяти тысячам островов.

Они забрались в самое сердце плавучего базара – туда, где вокруг не было видно ничего, кроме плотов с шатрами и плетеными навесами, – как вдруг целительница резко остановилась и пробормотала чуть слышно:

– Это здесь.

Ее лицо сделалось до странности отрешенным, и о присутствии пересмешника она явно забыла. Плот, на который она смотрела, ничем не выделялся; его владелец – худощавый, узколицый и темнокожий, как вяленая рыба-игла, – скучал за прилавком, будто не замечая покупателей.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Эсме. Торговец в ответ лишь кивнул. «Нет-нет, – подумал Хаген, – он совсем не такой, как остальные. Он не пристает к нам. Словно мы ему и вовсе не нужны!» – Я имею честь видеть перед собой Амэра, знатока древностей?

– Увидеть Амэра нетрудно, – скрипучим голосом ответил торговец, уставившись на целительницу правым глазом; левый сильно косил и глядел мимо, на соседнюю лавку. – И даже услышать – невелика задача. Загвоздка в том, что сам Амэр видит и слышит лишь то, что ему интересно.

Хаген изумленно вытаращил глаза, но Эсме опять повела себя так, словно ничего другого и не ждала. Она спокойно спросила: