Раздался еле слышный щелчок, и все изменилось. Каналы и улицы, дома и вздымающиеся над ними скалы сделались неестественно четкими, резкими, словно выпуклый рисунок на плоской поверхности; на них почему-то было больно смотреть. Вода опять превратилась в черное зеркало, которое искажало и перевирало реальный мир – если вообще называть его таковым, – и пересмешник, краем глаза разглядев в канале существо, давно испустившее дух в лаборатории лорда Рейго, предпочел сосредоточиться на своей спутнице.

Мара шла вперед целеустремленно, не замечая того, что творилось вокруг. Почему возле лавки Амэра она показалась Хагену миленькой? Теперь он не видел в ней совершенно ничего привлекательного: худая как щепка, с острыми локтями и чересчур длинными пальцами; нос тоже длинноват, скулы слишком уж выступающие, а рот такой большой, что окажись он еще самую малость шире, смотреть на нее было бы попросту неприятно.

Но эта родинка на правой щеке…

Он ее, конечно, вспомнил сразу же, просто не осмеливался признаться в этом себе.

Со стороны моря раздался звон колоколов – в городе, который казался пустым, этот звук пробудил леденящий душу ужас, и Хаген на миг утратил самообладание. Он остановился, спрятал лицо в ладонях. Хотелось убежать, скрыться где-нибудь от той стоглазой твари, что засела на дне и наблюдала за ним из-под воды; хотелось отрастить шипы и когти, как у скопы. Почему, почему его клан такой слабый и не может защитить себя иначе, как при помощи хитрости и яда? Неужели он до конца своих дней будет вздрагивать всякий раз, когда понадобится взглянуть на свое отражение в зеркале? Чем он заслужил такое наказание?..

– Идем, – спокойно проговорила Мара и, взяв его за запястья, вынудила убрать руки от лица. Ее глаза были синими, зелеными и серыми, бездонными и бескрайними, небесными и морскими. – Мы почти на месте.

– Кто ты такая? – хрипло спросил пересмешник, не тронувшись с места. – Зачем я тебе понадобился?

ТЫ ЗНАЕШЬ, КТО Я.

Он вздрогнул. Ее имя вдруг улетело легкокрылой бабочкой; его собственное понеслось вдогонку.

– Идем, – повторила девушка, и он не смог отказать.

Это был обыкновенный дом – двухэтажный, серый, непримечательный. В окнах сгустилась мгла, но не страшная – ничто не сравнится с подводной тьмой, – а спокойная, тихая, даже навевающая мысли об уютной норе, где можно спрятаться не только от чужих глаз и ушей, но также и от резких звуков и ярких цветов. Они вошли. Как и следовало ожидать, внутри обнаружились лишь крысы и пауки. Последние чувствовали себя здесь особенно вольготно, и их паутина простиралась от пола до потолка; местами темнота превращала ее в изящно задрапированную кружевную ткань.

«В этом доме водятся привидения… Вещи из него гуляют по всей Кааме, будто у них есть ноги…»

Когда-то, должно быть, здесь приветливо встречали гостей: пересмешник легко представил себе, как в просторной комнате, занимающей почти весь первый этаж, пировали за накрытым столом или танцевали. Он прошелся вокруг, заглянул в огромный камин и неосторожно коснулся дверцы старого шкафа – она тотчас же рассыпалась, превратившись в горку рыжеватой трухи.

– И впрямь подходящее место для привидений, – сказал он, обернувшись. Безымянная стояла все там же, у двери, и отблески заката, проходя сквозь витражное окно, которого раньше не было, разноцветными бликами ложились на ее лицо, придавая ему неземной вид. – Зачем я здесь?

И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?

– Не знаю, – признался пересмешник. – А ты?

Она рассмеялась.

Серая паутина начала осыпаться неряшливыми клочьями, которые таяли, едва коснувшись пола. В комнате сделалось чисто и светло, как будто зажглись невидимые лампы; витражное окно заискрилось, заиграло всеми цветами радуги. Пересмешник не удивился – он теперь знал, с кем имеет дело.

Волны на воде.

ВИДИШЬ? ТЫ ЭТО ВИДИШЬ?

Двое подымаются по широкой лестнице на второй этаж, и с каждым шагом, с каждой ступенькой странный дом становится больше, словно превращается в дворец, но это не важно. Он ступает решительно, ее шаги по-кошачьи легки и невесомы, а глаза излучают мерцающий свет.

НЕ БОЙСЯ!

Все голоса и лица теперь в ней одной, и имена – в ее имени, которое ускользает из памяти, словно торопливый гость. Она Ризель и Трисса, она Эсме и Камэ, она… Она та, про кого он знал с детства, но даже в мечтах не рассчитывал повстречать.

Дворец начинает заполняться водой. Со всех сторон ручейками и реками, ревущими горными потоками хлещет зеленоватая океанская вода, но она говорит – не надо бояться, и он не боится. Тот огонь, что разгорается все ярче, так просто не погасишь. Быть может, у них вырастут рыбьи хвосты и жабры, и тогда им будет принадлежать весь бескрайний Океан – так даже лучше. Пересмешник отбрасывает последние сомнения, позволяя себя увлечь: осенний лист, сорвавшись с дерева, отдается сначала воле ветра, а потом – течению реки. Его терзания и воспоминания о прошлом падают на дно – туда, где темно и тихо; его разум отделяется от тела и теперь скользит над глубиной, словно водомерка, легкий и невесомый.

СУМАСШЕДШИМ БЫТЬ ПРИЯТНО…

Ложе под балдахином, достойное королей. Ткань платья на ощупь кажется то гладким шелком, то грубой холстиной, а то и дырявой ветошью, и уже в следующий миг его пальцы касаются затейливых узоров из жемчуга и драгоценных камней. Но что платье? Она стряхивает одежду, как змея – старую кожу.

Теплая плоть становится холодным камнем, а потом – хвостом, покрытым блистающей зеленой чешуей. «Поверь мне, – сказала она, – даже самая хрупкая из них в один миг сломает тебе шею своими тонкими изящными ручками». Нет-нет, не стоит и думать о морских девах. Перед ним – рядом с ним – в его руках – куда более могущественное и древнее создание.

Она опять смеется. Ее смех похож на звон хрустальных колокольчиков.

Тонкие пальцы касаются его лба – и назойливая водомерка испуганно несется прочь. Все, больше никто им не мешает; вода подымается все выше, в окна заглядывают мурены и кракены, медузы и кархадоны. Ее тело сияет во мгле – то податливое и теплое, то гладкое и чешуйчатое, то твердое как камень. Ее лицо все время меняется – прозрачный овал с кожей алебастрового цвета, а потом – острый подбородок, алые губы, печальные серые глаза… и чьи-то другие лица, которые он видит впервые, чтобы тотчас же позабыть навсегда.

Ее хриплое дыхание, ее жадные губы и руки – в пальцах словно нет костей.

Волны захлестывают с головой, водокрут тянет на дно.

Где-то наверху Великий Шторм с разноцветными глазами укоризненно качает головой.

Сначала пришли звуки. Где-то далеко-далеко послышались голоса – кто-то ругался, похоже, две женщины. Хриплый старческий смех, крик заплутавшей морской птицы, радостный детский возглас.

Солнечный лучик, проскользнув сквозь щель в рассохшихся ставнях, ужалил в глаза, и Хаген, не проснувшись до конца, резко сел. Куда это его занесло? Старый чердак, полный разнообразного хлама, давным-давно населенный лишь пауками… но отчего-то кругом пахнет не пылью и ветошью, а цветами, словно он ненадолго вернулся в Фиренцу. Пересмешник зажмурился: в голове все перепуталось, как будто кто-то взбаламутил воду в озере. Он был здесь с женщиной, чей образ верткой рыбешкой ускользнул из памяти. Ни лица, ни имени… Он даже не помнил, как попал сюда! Реальность причудливо перепуталась со сновидением, в котором таинственная незнакомка превратилась в морскую деву. Проще всего было предположить, что его опоили и ограбили. Пересмешник схватил кошелек, пересчитал монеты – нет, все на месте…

Через некоторое время Хаген вышел из заброшенного дома и оглянулся: старая развалина как будто глядела на нежданного постояльца с обидой за то, что он уходит так скоро. Здесь наверняка часто ночуют те, кому некуда идти, сказал себе пересмешник. Он просто оказался одним из многих, да и Мара тоже. Мара! Имя вернулось столь же неожиданно, как пропало. Что ж, неплохо.

Полдень давно миновал, и пересмешник почувствовал зверский голод. Нужно было отыскать поблизости какую-нибудь таверну, но если накануне он и успел что-то рассмотреть в этой части города, то теперь воспоминания улетучились.

Магус пошел куда глаза глядят.

– Эй, парень!

По другую сторону канала кто-то махнул ему рукой. Хаген, которому солнце светило в глаза, прищурился: незнакомец был очень высок, почти как Бэр, и столь же широк в плечах… Кто такой? Пересмешник не имел понятия.

– Как поживает твой дружок-выпивоха?

«Искусай меня медуза, это же Чокнутый Гарон!»

Не зная, как себя вести и чего может от него захотеть этот странный верзила, Хаген осторожно ответил:

– Отдыхает.

Он не стал уточнять, что Умберто успел отдохнуть в трюме, но Гарон и так все понял и добродушно рассмеялся, словно не было между ними никакой ссоры. При свете дня паленый по-прежнему выглядел громилой, но не казался таким грозным, и пересмешник позволил себе немного расслабиться.

– А ты что здесь делаешь? – спросил Гарон. – Чего забрел так далеко от пристани?

– Я… – растерянно протянул магус, не зная, что сказать. – Да так, гулял.

– Гулял, – Гарон понимающе хмыкнул. – А у меня тут сестра живет. Не хочешь с нами вместе пообедать?

Хаген уже знал, что в Кааме частенько приглашают за стол первого встречного и отказываться от такого приглашения – себе дороже, ибо жители этого странного города легко переходят от сердечной дружбы к взаимной неприязни и наоборот. К тому же он и впрямь был голоден, так что предложение Гарона пришлось весьма кстати.

Вскоре пересмешник сидел за столом в просторной комнате, уплетал за обе щеки рыбный суп и вполуха слушал, о чем говорят брат с сестрой – Чокнутый Гарон и Нэлл, хозяйка дома.

Щуплая Нэлл, совсем непохожая на верзилу Гарона, приняла гостя радушно, словно его здесь давно и с нетерпением ждали; ее дети, троица голубоглазых сорванцов с выгоревшими на солнце волосами и веснушчатыми щеками, пришли в полный восторг оттого, что у них в гостях матрос с самой «Невесты ветра», и засыпали Хагена вопросами о знаменитом фрегате и его капитане. За столом присутствовал также престарелый отец Гарона и Нэлл, на которого Хаген старался не смотреть. Он напоминал древнего рака-отшельника – худой, закутанный в одеяло чуть ли не с головой, с беззубым ртом и бессмысленным взглядом. Такая немощная старость пугала пересмешника, как и всех магусов, и отталкивала, словно постыдная болезнь.

По разговору Хаген понял, что Нэлл – вдова.

– А правда, что «Невеста ветра» кракена переборет? – спросил один из мальчиков и тотчас же получил подзатыльник от старшего брата.

– Конечно, балда! С кракеном любой большой фрегат справится, а вот водокрут… я слышал… это правда, да?

– Правда, – ответил пересмешник, ощущая внезапный прилив гордости. – Нет такого чудища, с которым «Невеста» не сумела бы справиться.

Ответом ему было восхищенное «А-ах!» в три голоса.

– Еще бы, – вдруг проронил Гарон. – Как же ей не справиться, когда она сама – чудище из чудищ?

Хаген отодвинул тарелку.

– Что ты сказал?

– Ты меня услышал. – Моряк усмехнулся, беззлобно и чуть снисходительно. – Фрегаты – такие же морские твари, как мерры, кархадоны и прочая. Попробуй, возрази.

Наверное, кто-нибудь другой на месте Хагена без лишних слов полез бы в драку, но пересмешник призадумался и, к собственному удивлению, понял, что возразить не сумеет. Ни для кого из моряков не было секретом, чем рано или поздно заканчивается жизненный путь любого фрегата, но говорить об этом в таком тоне никому из них и в голову не приходило.

– Ну да, они морские создания, – сказал пересмешник. – Сродни кракенам, муренам… и кархадонам. Заступница, о чем я?.. Ты ведь знаешь сам, они и есть кархадоны. Но что с того?

– Они твари! – На лице Гарона читалось неприкрытое отвращение. – И навигаторы их – нелюди.

«А кое-кто – даже в большей степени, чем ты думаешь», – подумал Хаген. Вслух же он просто спросил:

– Почему?

Блаженная расслабленность выветрилась без следа; магус осознал в полной мере, что сидит за одним столом с почти незнакомым человеком, которому, похоже, не зря дали прозвище Чокнутый. Фрегаты ему не нравятся, надо же! Морские твари! Земля для него, должно быть, слишком грязная, камень – жесткий, а океан – чересчур соленый.

Гарон смотрел на Хагена, посмеиваясь.

– Ты давно в море?

– Не очень, – признался магус. – Но я много успел повидать. Экватор прошел…

– Эква-атор… – протянул верзила. – И как оно тебе – понравилось?

– Ты мне зубы не заговаривай, – нахмурился Хаген. – Давай объясни. Отчего так не любишь фрегаты? Сам ведь моряк. Или я чего-то не понял?

– Ты вообще ничего не понял, потому что думать разучился, – сообщил Гарон. – Капитан тебя в команду принял и с тех пор, считай, за тебя думает. Ему ведь без надобности, чтобы ты соображал, ему другое нужно – чтобы кто-то тварюшку его любимую мыл, чистил, защищал при случае. Сам-то не справится, вот и собирает дурней, в море влюбленных. Всего делов-то – выпросить согласие, руку пожать, и дело с концом! Полезай, рыбка, чудищу в пасть.

– Я и впрямь перестал тебя понимать, – сказал Хаген, мрачнея. Нэлл и дети сидели молча, не поднимая глаз; лишь их присутствие успокаивало пересмешника. – Чего ты хочешь от меня? Знал ведь, кого в дом ведешь… так зачем же…

– Да не нужно мне от тебя ничего! – Гарон вздохнул. – Просто показалось вдруг, что ты не такой, как остальные… есть в тебе что-то… странное. Должно быть, это из-за того, что ты еще молод.

– Все там будем, – вдруг произнес старик на удивление четко и громко, глядя перед собой невидящим взором. – Молодые ли, старые – всех Великий Шторм заберет к себе! И будет каждый в одиночестве дожидаться конца мира, когда придет Меррская мать и пожрет всех и вся…

– Тише, тише… – Нэлл подошла к отцу, положила руку ему на плечо. – Не надо про тварь… ты не в море, ты дома…

Хаген и Гарон переглянулись.

– Нет иного пути через океан, кроме как с помощью фрегата, – сказал магус. – Ты должен это…

– Есть путь! – перебил Гарон, просияв. Он как будто ждал именно этих слов. – Только о нем пока что слышать никто не хочет. Ребята, принесите-ка мой сверток!

– Братец, не надо… – встревожилась Нэлл. – Ты и так уже утомил гостя, перепугал его. Не стоит еще и это показывать!

– Молчи, женщина! – рявкнул моряк. – Он сам меня попросил!

«Какого кракена я сюда пришел?» – мрачно подумал Хаген.

^– Вот, смотри! Красиво, правда?

Сдвинув в сторону тарелки, на обеденном столе разложили несколько затрепанных листков, испещренных странными рисунками и корявыми надписями, покрытых кляксами и жирными пятнами.

Хаген смотрел – и не видел ничего, что можно было бы назвать красивым.

Он вообще не понимал, о чем речь.

– Вот это ребра, – вдохновенно рассказывал тем временем Гарон, не замечая, что его собеседник пребывает, мягко говоря, в недоумении. Мальчики устроились подле дядюшки, с интересом поглядывая на Хагена; сами они, похоже, видели рисунки не раз. – Сверху обшить их досками, а потом щели законопатить… ну, чтобы не было течи. Вот это нос, а это… соображаешь?

– Корма, – пробормотал магус, который и впрямь начал кое-что понимать. – А это, значит, мачта? Раздери меня кракен…

Гарон расхохотался.

Свое прозвище он и впрямь заслужил: рисунки, напоминавшие рыбьи скелетики, изображали фрегаты – но не сотворенные Океаном, а сделанные из дерева! «Заступница… – подумал Хаген. – Надо поскорее отсюда удирать. Это же надо – деревянный корабль!»

Любопытство, однако, помешало магусу уйти сразу же.

– А паруса? – спросил он неосторожно, и получил в ответ язвительное замечание, дескать, добротная холстина ничем не хуже перепонки, натянутой между реями фрегата. Надо лишь придумать, как их собирать, но тут Гарон намеревался позаимствовать опыт у шкиперов дохлых кораблей. Собственные паруса трупоходов приходили в негодность после первого года службы, и их приходилось заменять на тканые.

– Нет ничего незаменимого! – заявил Гарон. – Дело за малым – построить его, и тогда владычеству морских тварей конец!