О том, кто сделал мне больно, – с кривой улыбкой ответила принцесса. – Он был старше и сильнее, он знал сильное слово, от которого я мгновенно теряла волю. Я делала все, что он приказывал, а все восхищались тем, как сильно я его люблю.
Амари сначала уставился на сестру круглыми от изумления глазами – лицо Ризель приобрело очень странное выражение, она глядела в пустоту и явно не понимала, что именно рассказывает и кому, – а потом посмотрел на капитана, взглядом умоляя, чтобы тот заставил ее замолчать хотя бы из приличия. Фейра, однако, этого не заметил или не пожелал заметить. Он не отрывал взгляда от Ризель.
– Однажды я восстала, – продолжала тем временем принцесса. – Я придумала хитрый способ, позволяющий обойти сильное слово, – для этого всего лишь нужно было заручиться помощью тех, на кого он не обращал внимания, считая их никчемными букашками. Я заставила каждую такую букашку поверить, что она – грозный шершень. О, им всем оторвали крылья из-за меня, а кое-кому – и голову… Больше десяти лет прошло, а я все еще помню, как он смеялся, когда все раскрылось. Я сама была для него… – Ее ладони на секунду взметнулись, будто изображая крылья. – Бабочкой. Мотыльком. Он считал, кажется, что бережет меня от огня.
Сандер прекратил играть и тотчас же понял: поздно.
– И чем же все закончилось? – спросила Эсме, глядя на принцессу.
– Мне оставалось терпеть еще два года, – сказала Ризель, и лишь теперь они поняли, о ком она говорит. Амари спрятал лицо в ладонях, и даже Фейра слегка побледнел. – Два года, на протяжении которых все постепенно осознали, что цапля, у которой почти каждое слово – сильное, это не цапля, а совсем другая птица. Невероятно, но факт – такие кукушки тоже бывают. Принято считать, что где-то неподалеку отсюда он погиб… точнее, пропал без вести.