Ленечкину рукопись, конечно, долбили и клевали со всех сторон, мне приходилось принимать удары на себя, чтобы уберечь нежную душу творца для грядущих свершений.

В виде последнего средства я взяла ответственность на себя, и дело пошло веселее. Если случится успех, то лавры достанутся издательству, в случае провала или даже незаметного отсутствия явного успеха, шишки посыплются на меня и будут больно колотить по неумной голове.

Правда, нужно заметить, что провалов у меня ещё не случалось, и вещи, за которые приходилось бросаться на амбразуру, того стоили, есть все-таки интуиция у этого редактора.

Прелестный Ленечка, конечно, ни о чем подобном не догадывался и пребывал в уверенности, что его дела идут естественным путем, а добродетель сама себе награда. Я его не разуверяла, и у нас сложились редкостные братские отношения, не только я, но и он смотрел на меня, как на брата.

И вот, в один уютный вечер пятницы, когда мы с Ленечкой по-родственному выясняли отношения вокруг его рукописи у меня на кухне, раздался неожиданный звонок в дверь.

Я думаю, что появление Валентина, даже и не совсем трезвого – ценный подарок любому литератору, тем более что Отче сидел тихо, как мышка, пока мы с Ленечкой наскоро доругивались, и возвысил голос лишь тогда, когда соглашение было достигнуто.

Валентин даже имел наглость ознакомить Ленечку со своей точкой зрения на предмет, объявив редакторов, в том числе присутствующих, мерзкими стервятниками, рвущими куски живой плоти, паразитами на белом теле отечественной словесности и т. д. и т. п.

Рыцарственный Ленечка безусловно ринулся на защиту лучшего в мире редактора, к тому же прелестнейшей дамы, которая…

Тогда Отче развернул орудия на 180 градусов и призвал меня не попадаться в сети грубой лести и корыстного подхалимажа, видного невооруженным глазом.

Ленечка видел Валентина впервые, поэтому испытал некоторое смущение. Когда же Валентин по привычке назвал меня «прелестное дитя», Ленечка засомневался в безгрешности наших отношений и бросился собирать раскиданные бумаги, бормоча, что ему, мол уже давно пора. Бедняга даже захотел оправдать свое присутствие деловыми причинами, чтобы не вызывать законной ревности Валентина.

Вот тут Отче и отколол последнее коленце. Он встал в третью позицию и произнес совершенно гнусным тоном чудовищную тираду.

– Полно, дружище! Ты глубоко заблуждаешься! Я эту фею знаю десять лет и хоть бы раз увидел в ней женщину, – тоном дружеского участия заявил Валька.

В действительности Отче выразился гораздо грубее, и в том же стиле присовокупил, что ничего не имеет против, даже готов приветствовать наши с Ленечкой взаимные чувства в любом их проявлении.

Впечатлительный Ленечка смутился до столбняка и пулей вылетел вон. Я еле успела извиниться за непристойное поведение старого друга и назначить следующее деловое свидание. Когда, разъяренная, я вернулась на кухню, Отче невозмутимо заметил, жуя бутерброд.

– Этот мне нравится больше, рекомендую. Тот тоже ничего, но больно уж зауряден, а в этом есть колорит…

– У тебя тоже колорит: слегка выбрит и пьян до синевы, – в сердцах я вспомнила анекдот о том, что джентльмен должен быть выбрит до синевы и слегка пьян, а кто-то перепутал. – Это автор, понимаешь ты, автор, мне, с ним работать…

– И я о том же, – согласился Отче Валя. – Надо совмещать приятное с полезным, к тому же один роман вовсе не исключает другого, в этом есть своя прелесть.

Я запустила в Вальку парадным блюдцем, и мы едва не подрались.

– Ладно, целомудренная весталка, – в конце концов успокоил меня Отче. – Живи с кем хочешь, хоть со всеми сразу, дело хозяйское, а я остаюсь у тебя ночевать. Завтра с утречка приедет твой основной друг, и мы совершим загородную прогулку в его авто. Кстати, мелкие фотографии, 6 на 4 у тебя имеются?

– За-зачем тебе? – заикаясь, пробормотала я, совершенно ошарашенная и залитая потоком информации.

– Надо, – лаконично ответил Отче. – Иди и ищи, а потом ставь чайник. Заварить свежий чаек тоже не возбраняется. Литератора, небось, кормила и поила, а я важнее, я – кредитор.

Мы покинули кухню, Валька развалился на диване, пока я рылась в секретере. Мелкие свои фотографии с чудовищным изображением я всё-таки нашла, отдала Отче Валентину и пошла на кухню, организовывать ужин кредитору.

«Совсем обнаглел Отче,» – размышляла я на кухне. – «Распоряжается, как у себя дома, договорился с Сергеем за моей спиной, куда-то нас повезет, зачем – неизвестно. И этот красавец – туда же… Я бы не допросилась, как же, бросит он семью в выходной, поедет жечь бензин к черту на рога, а для Вальки – пожалуйста! А я, собственно говоря, к родителям собиралась, сто лет у них уже не была, так нет же. Валька скомандовал – и все понеслись…»

Возмущаться я могла сколько угодно, но протестовать и не думала. Было ясно, что в поездке я докопаюсь до истоков всех тайн и преступлений против наших с Верочкой личностей.

И к тому же Отче… Я как-то не заметила, что он изменился. Месяц назад я нашла в Хлебникове занюханного, почти пожилого мужичка, даже испугалась, а сейчас в моем доме появился иной Отче – посвежевший, ядовитый, деятельный, обретший прежний блеск и диктаторские замашки.

«Ему бы настоящее дело,» – мысленно сокрушалась я. – «Все бы закачались, так нет же, такие способности пустить псам под хвосты!»

Наконец я торжественно сервировала чай на журнальном столике и пригласила кредитора отужинать.

– Гляди-ты, – глумился Валентин. – Сегодня нас принимают не хуже, чем беллетриста. Мои акции в этом доме сильно пошли вверх. Неужели нечистая совесть тому причиной, и душу хозяйки дома гложут угрызения по поводу едва не свершившегося убийства посредством доски? Или вдруг очнулись забытые чувства дружества; бывали ведь времена, когда громко рыдал на моей груди, оплакивая пустяковые девичьи горести. Было такое, а прелестное дитя?

– Было, до самой смерти не забуду, как ты меня утешал! – припомнила я. – У меня сердце разбилось на мелкие кусочки: любимый человек женился не на мне, белый свет стал не мил, а что ты советовал?

– Я, кстати, давал ценные житейские советы, а именно, поскорее найти себе другого, и даже предлагал кандидатуру, – отозвался бывший сводник. – Скажи спасибо, что не свою, такое благородство надо ценить.

Еще немного мы поплескались в глубинах бывшего и сплывшего, но вскоре вынырнули, чтобы пристать к топким берегам современности.

– Мы поедем завтра в достославный город Павлово-Посад, – объявил Отче, а я нисколько не удивилась.

Методом исключения остальных вариантов я еще на кухне догадалась, что иных загородных маршрутов как-то не предвидится. Не к Алексею же нам, в самом деле ехать, он нас вроде бы не приглашал.

Непонятным казалось лишь одно, зачем в городе Павлово-Посаде потребовалось мое скромное присутствие? Я как-то не видела нитей, связующих меня с предшествующей супругой Виктора. Естественно, что я не утерпела и спросила.

– А я там зачем?

– Имей терпение, прелестное дитятко, – осадил меня Отче и добавил для разъяснения. – Все учтено могучим ураганом, скоро догадаешься, я надеюсь.

Остаток вечера, на сон грядущий Валентин рассказывал, а я слушала вторую часть злоключений Виктора Согдеева, Верочкиного мужа.

ПЕЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ О ДВОЕЖЕНЦЕ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Почти семь лет Витюша прожил, обремененный двумя семьями. К жене Антонине он приезжал изредка, привозил деньги, заначенные от Верочки, выслушивал нелестные суждения о себе и справедливые упреки касательно разбитой жизни, кое-как Антонину обнадеживал и с облегчением возвращался к столичной жизни и семье.

Насчет совести ничего не знаю, никто из рассказчиков о ней не упоминал.

Постепенно Виктор отвыкал от прежней семьи, видел дочь всё реже и от души пожелал бы Антонине нового замужества, не будь это связано с трудностями бракоразводной процедуры лично для него.

Однако, сколь веревочка не вейся, а конец должен обнаружиться. Он и всплыл весьма неожиданно этой весной.

Антонина наконец достоялась в жилищной очереди, и на горизонте показалась долгожданная квартира. В процессе сбора документов ей разъяснили, что им с дочкой дадут однокомнатную квартиру, но если приложить документы мужа и приложить заявление, что прописываешь и его, то возможно получить двухкомнатную квартиру в новом доме. А уж будет он жить там или нет, дело десятое, сообразила Антонина.

За семь лет фактической разлуки она поняла, что о семейной жизни с Виктором в Павлово-Посаде мечтать не приходится, а о разводе с фиктивной женой и переселении в Москву надо вовсе забыть.

Будучи женщиной весьма неглупой, Антонина желала лишь одного, двухкомнатной квартиры для себя и дочери, в чем была, конечно, совершенно права.

Она срочно вызвала Виктора в Павлово-Посад и потребовала, чтобы он собрал документы, выписался из Шерстобитово и шел с ней в местком оформлять двухкомнатную квартиру, где они якобы заживут настоящей семейной жизнью.

На свою беду Виктор как-то сознался ей, что в новой квартире новой жены он пока не прописан, вроде бы они хотят совершить обмен с чьей-то мамой, или что-то в этом роде.

Таким способом он отвергал претензии Антонины, что он, вопреки обещаниям не развязался с фиктивным браком и не перевез семью на отсуженную площадь.

(Виктор подозревал, что Антонина давно поняла, насколько лживым было обещание, но не упускала случая напомнить, что она ждет много лет.)

Но когда в видимости появилась реальная квартира из двух комнат, Антонина отложила шутки в сторону. В серьезном разговоре она заявила бывшему мужу, что он жизнь им с дочкой испортил, замуж она выйти по его вине не может, так пусть хоть что-то для семьи сделает, для начала соберет документы в Шестробитово и выразит принародно готовность прописаться в Павлово-Посаде.

Виктор отлично понимал справедливость отнюдь не чрезмерных требований, но для него это означало полное крушение мечты. Хоть паспортов он имел две штуки, но, увы, выписаться из Шерстобитово мог всего один раз.

И эту единственную возможность Виктор желал приберечь для московской прописки, надеялся в туманном будущем уломать Верочку. Поэтому притязания Антонины были неприятны, они шли вразрез с его личными планами.

Виктор попытался было увернуться, но дошедшая до крайности Антонина пригрозила немедленным разоблачением. Не перед законом, плевать ей на законы, да и материальной помощи ей лишаться не хотелось.

Однако на сей раз Антонина заявила, что разыщет новую жену Виктора и кое-что ей разъяснит, особливо насчет фиктивного брака, развода и судебного раздела площади. Виктор догадывался, как Верочка может отреагировать на такие новости, и ему было несладко.

Как мог, он успокоил Антонину, пообещал что-нибудь придумать, вроде бы согласился помочь. Валентин заметил, что в этом пункте рассказ Виктора стал невразумителен. Крутой, должно быть, состоялся разговор между бывшими супругами.

Как бы то ни было, Виктор оказался в отчаянном положении. Он сознавал свой долг по отношению к бывшей семье, однако не желал терять надежды на московскую прописку и отдавал предпочтение своим интересам.

Выход он видел для себя один, срочно оформить прописку в Москве с тем, чтобы Антонина не могла на него притязать. Известно, что на нет и суда нет.

Для начала Виктор в очередной раз попытался склонить Верочку. Приступал он к делу и по-хорошему, и по-плохому, становился в позу, пытался жену уговорить, что-то логически доказать, но все напрасно, нужных слов он не нашел, Верочка осталась при своем.

Она твердила давно отшлифованные временем доводы:

а) Чем тебе плохо так?

б) Зачем нам терять право на вашу двухкомнатную квартиру в Шерстобитово?

в) Со временем мы сможем обменять две квартиры на большую трехкомнатную в Москве!

Даже последний отчаянный аргумент Виктора: «А что будет, если ты завтра под машину попадешь? Разве оставят Сашку одного в двухкомнатном кооперативе?» – не возымел действия. Верочка попадать под машину не собиралась.

Именно в тот момент возникли контуры будущего криминала. Мозговые извилины Виктора Согдеева, непривычные к перегрузкам, вдруг заработали в аварийном режиме и выдали отчаянный, не лишенный остроумия план.

Вот Верочка исчезает, скажем, на месяц, что будет тогда? Убитый горем супруг оформляет пропажу жены в соответственной организации, затем идет в другие инстанции и пытается оформить себе прописку, чтобы сохранить за собой квартиру. Почему бы и нет?

Если ему идут навстречу, дело сделано. В отсутствии Верочки он прописывается в, далее едет к Антонине и говорит: «Извини, дорогая, ты не можешь требовать, чтобы я был прописан в двух местах!

Антонина, конечно, рвет и мечет, но сделать ничего не сможет, даже заявлять и разоблачать не станет, сообразит, что дела не поправишь, а материальной поддержки можно запросто лишиться.

А случае, если ему в прописке откажут, Виктор сдержанно и с достоинством объясняет очень скоро вернувшейся Верочке: «Вот видишь, дорогая, как может обернуться твое глупое упрямство. Случись что с тобой, я и ребенок останемся без крыши над головой.»

Само собой, что Верочка не устоит и добровольно пропишет мужа, доказательство его правоты окажется вполне убедительным. Далее прописка оформляется, он едет к Антонине чуть позже и предъявляет ей паспорт с теми же последствиями (см. выше).

Понятное дело, что для воплощения в реальность паспортно-прописочных грёз требовалось как минимум исчезновение Верочки. Как долго складывался преступный план и какие имел варианты, история умалчивает, Виктор тоже не рассказывал.

Был ли он ранее знаком с Алексеем Лисицыным, или тот удачно подвернулся к почти готовым зловещим приготовлениям, науке неизвестно и не интересно.

Главное, что сговор состоялся, введенный в заблуждение Алексей Лисицын заманил Верочку в подвал и держал бы там уж не знаю сколько, не вмешайся мы с Отче Валентином.

Исполнение преступного замысла тормозила и тетя Аня, надеюсь, никто не забыл её намерение пойти в прокуратуру и заявить, что исчезновение дочери – дело рук её мужа.

(Правда, не получила бы я с опозданием сумбурного письма от Верочки, ещё не ясно, что могло произойти. Однако, к рассказу Виктора это не имеет отношения. Е.М.)

С точки зрения преступного мужа дело складывалось весьма удачно. До того момента, как в воскресенье ему позвонил неизвестный и заявил, что знает, где искать пропавшую жену. Когда инкогнито назначил свидание в Марфино, Виктор решил, что Лешка его продал с намерением или без оного.

Недолго думая, Витя рванулся в Марфино, чтобы выяснить у Алексея, что сей сон значит. Конспиратор из него вышел весьма так себе, и он привел Валентина к Лешкиному дому.

Хозяин прискорбно отсутствовал, бедолага перед этим спровадил в подвал следующую жертву и поехал к Виктору советоваться. Вместо Лешки из мокрых кустов появился неизвестный (Валентин) и произнес фразу, означавшую, что Виктор разоблачен.

Рука у Вити сработала быстрее, чем соображение, он сшиб незнакомца с ног, затем скрылся в неизвестном направлении и в расстройстве чувств.

Виктор добежал пешком почти до станции, но, видно, свежий деревенский воздух просветлил его сознание и стимулировал мозговую деятельность. До него дошло, что не всё потеряно. Тогда он решил предпринять прогулку по окрестностям и в пути поразмышлять.

Вид поверженного незнакомца, его манера действовать и лексикон подсказали Виктору, что разоблачения носят частный, а не государственный характер. Проще говоря, что Виктор имеет дело не с милицией, а с Лешкиным дружком-собутыльником, проникшим в тайну и пожелавшим примазаться.

После освежающей прогулки Виктор понял, что ему следует вернуться, вникнуть в ситуацию, попробовать договориться о неизвестным или дождаться Алексея, словом, не паниковать, а действовать.

Так он и поступил, но по возвращении к Лешкиному дому не застал там никого. Пусто и тихо было вокруг сторожки, ставшей средоточием тайн и зла!

Тогда Виктор задумал пойти и убедиться, хотя бы в том, что доморощенная тюрьма не пустует. Что-то делать ему было решительно необходимо, иначе рассудок не вынес бы напряженного ожидания. Виктор хотел пойти и убедиться, закрыты двери в подвал или открыты.

Причиной послужила внезапная догадка, что Алексей, стакнувшись с кем-то, предал его, перепрятал узницу в другое место, чтобы увеличить свою долю при дележе выкупа.

(Когда человек долго обманывает окружающих, не удивительно, что особого доверия он к обманутым не испытывает. А с беднягой Алексеем Виктор поступил, пожалуй, даже хуже, чем с женой Антониной. Не знаю, собирался ли он с соучастником расплачиваться, мог просто кинуть. Е.М.)

Виктор благополучно добрался до узилища, хотя бывал там всего один раз, обнаружил, что внешняя дверь открыта, и с дурными предчувствиями стал спускаться вниз.

Там его ожидало зрелище не для слабонервных: закрытая, заляпанная кровью подвальная дверь и окровавленная доска на полу.

Язык Верочкиного мужа никогда не отличался особым богатством, поэтому тщетно мы стали бы ждать описания его душевного состояния. Он кратко заметил, что охренел окончательно, взбежал вверх по лестнице и к своему ужасу выяснил, что в свою очередь оказался заперт.

После этого силы Витюше изменили, наступило сумеречное состояние души (лексика моя – Е.М.), он спустился в проклятый подвал и провел вечность в кошмарном созерцании кровавых улик неведомого ему преступления. Особенно мучительным оказалось неведение, кто и кем убит. В летальном исходе у Виктора сомнений не было.

Из леденящего оцепенения его вывело явление Отче Валентина на этот раз в роли посредника, но Вите был уже один хрен…

Валентин посулил свободу и помощь, поэтому Виктор пошел за ним, как овечка. По дороге и на квартире Отче выпотрошил Виктора окончательно, тот в смутном состоянии духа исповедался в деяниях и помыслах. Деньги Валентин взял недрогнувшей рукой причем с таким видом, будто благодеяние Витюше оказывал.