Приведённая надпись, исполненная гобеленовым способом, встретила меня в приемной, входная дверь оказалась отпертой. Следовательно, главная рукодельница, ассистентка Элла Крохина успела явиться в офис, если не работать, то вышивать очередную рекламную салфетку.
Самое знаменитое изделие, то самое, что красовалось на входе и лишало посетителей дыхания и дара речи, Элла смастерила на станке и вложила в работу столько чувства, что слоган разил наповал. Разумеется, изначально за счёт содержания, а далее эстетически, потому что скандальная надпись вырастала среди цветов и виноградных лоз, исполненная замысловатыми псевдоготическими буквами.
– Это что-то немыслимое! – сказала Элла первым делом, когда пришла наниматься на работу и увидела бумажный плакат с той же идеей. – Я не смогу сосредоточиться, когда вижу такое. И шрифт просто омерзительный. Давайте, я вытку на станке и декорирую что-нибудь приличное. У меня хобби такое, я с полным удовольствием…
– Отлично, Элла Олеговна, – ответила я, изучая милую девушку, проявившую незаурядный характер почти с первого слова. – Мы договоримся так. Вы приходите на работу с понедельника и приносите эскиз с иным шрифтом и декоративными излишествами на ваш вкус, но… Надпись остаётся та же.
– Но почему? – воззвала Элла Олеговна почти с отчаяньем.
– Там будет видно, – ответила я загадочно-официально, и Элле ничего иного не оставалось.
Бедняжка закончила педагогический институт, два года преподавала в школе английский и немецкий языки, что исчерпало её желание сеять разумное, доброе и вечное практически навсегда. По отдалённой рекомендации отставная учительница пришла наниматься в фирму и догадывалась, что здесь станут учить её, по крайней мере поначалу. Поэтому Элла смирилась с капризами владелицы предприятия, выткала и вышила коврик с немыслимым содержанием, далее удачно расположила, чтобы ознакомление происходило непосредственно при входе в офис. Через какое-то время Элла увлеклась идеей и сделала следующий гобелен, он висел над её столом, и все сходились во мнении, что это предмет высокого искусства.
Там на втором гобелене, на изумрудном фоне парил некий симбиоз цветка и бабочки с широким размахом крыльев, а в его центре улыбалось женское лицо, сверху и снизу сюрреалистический шедевр обвивался стихотворным текстом.
«ЕКАТЕРИНА&2/3 (сверху)
Вы спрашивайте, мы ответим!» (снизу)
Верхняя строчка обозначала название фирмы, нижняя давала понятие о предлагаемых услугах. Если приплюсовать живописную информацию, то будущий клиент получал следующий пакет. Консалтинговая фирма с нестандартным именем и условным лицом императрицы намеревается консультировать честно и добросовестно. Поскольку дорожит добрым именем, если не своим, то имперским, матушки Екатерины, под вторым номером. Так сказать, блюдёт преемственность традиций.
– Видите ли, Элла, – я снизошла до объяснения, когда девушка принесла первое изделие, а проект следующего брезжил в умах. – Вы правы, наш слоган способен ошеломить клиента напрочь, не спорю. Однако, если он, а именно клиент, или она, или они оба не убегут сразу, то могут прийти в себя и оценить нестандартное заявление. Если кто-то не оценит и убежит, то для всех будет лучше. Опыт и практика показывают, что клиентура без юмора очень трудна в работе. С ними можно маяться без конца и краю, и в результате…
– Но даже с чувством юмора трудно воспринять, – упрямо возражала Элла. – И с ним можно намаяться.
– С ним, с чувством, маяться немножко веселей, – я длила объяснения с нечеловеческим терпением, зная, что девушка на новеньких. – Далее оно способно развиваться, человек привыкает ко всему.
Девушка Элла Крохина определённо понравилась, и я надеялась приохотить её к конторскому стилю, во-вторых, имидж у неё отлично вписывался в приемную, что было немаловажно. Мало того, фамилия удачно попадала в пару: Малышева начальница и Крохина помощница звучали довольно мило и убедительно, две рукодельные крошечки-хаврошечки.
Сама Элла, если суммировать имидж, вызывала приятные ассоциации, связанные с рисованным зайчиком. Хотя зайчик представлялся в хорошем размере. Девушка отличалась милой грацией, но ростом превосходила меня почти на полголовы. Большие густо-карие глаза, слегка вытянутые губы и незначительный носик хорошо укладывались в гримаску забавного внимания, и гладкая шелковистая причёска сходилась на макушке таким образом, что напоминала заячьи ушки, завязанные бантиком.
Девушка Элла Крохина обладала приятными манерами, была инициативна и исполнительна, всегда интересно одета, и в целом украшала офис. Ко всему прочему, со второй помощницей, Надей Яхонтовой они сразу подружились, хотя являли собой противоположности типов и характеров. Надя ведала финансами, налогами и юриспруденцией, прибыла в столицу с периферии, искрилась деловой и прочей энергией и являла собой типичный образ девушки-морковки. С предыдущей ассистенткой они были на ножах, открыто презирали друг дружку, что не шло на пользу дела. Однако, Бог с ними, с девушками.
Никого из них в то утро в приемной не оказалось, гостевая комната тоже пустовала, и я отвлеклась от собственных тяжких раздумий, соображая, кто открыл дверь конторы и куда делся потом. Кроме ранее упомянутых помещений у нас в офисе имелся чулан и мой кабинет, не считая убежища со скромными удобствами и круглым зеркалом. Однако двери подсобных помещений болтались распахнутые, там никого не оказалось. «Не контора, а «Мария-Целеста», только недопитой чашки кофе не хватает для полноты впечатлений», – подумала я.
Мой рабочий кабинет, комната с большим фигурным окном, по негласному уговору никем не пользовалась без особой необходимости, я полагала кабинет своей крепостью и допускала только уборщицу в личном присутствии. Девушки заходили по делу и по вызову начальства, так повелось и было удобно. Кстати, предшественница Эллы, Марина, имела привычку злоупотреблять аппаратурой и вторым креслом в кабинете, переубедить её я не сумела, и пришлось с девушкой расстаться. Она плакала и обещала исправиться, вышло крайне неприятно.
Именно в тот миг, когда я всуе поминала уволенную Марину (при ней в офисе загадок не предполагалось, она точно валялась бы в закрытом кабинете на моём кресле и беседовала по телефону) – двустворчатая дверь кабинета рывком распахнулась и на пороге возникла взволнованная Элла с неопрятным ворохом бумаг в охапке.
– Что это такое? – с упрёком обратилась она ко мне, забыв о субординации.
– Доброе утро, Элла! – назидательно заметила я и отослала девушке неуместный вопрос. – И что же это такое? – Вы только гляньте! – моё хладнокровие Эллу не впечатлило, она находилась за гранью разумного восприятия. – Только что пришло по вашему факсу, какой-то запредел! Знала бы, принимать не стала!
– Тем не менее, что это значит? – я пыталась вразумить Эллу, но увы…
– Я лишилась всех чувств, как только приняла эту картинку! – продолжала взывать Элла, но бумаг не отдавала, вместо того стала их лихорадочно перебирать и нашла искомую. – Хорошо, что не цветная, не то бы меня нашли под столом в обмороке!
Не теряя времени, Элла поднесла мне листок с убедительной картинкой, а сама в изнеможении опустилась на стул подле ближайшего стола, бросив на пустую поверхность остальные бумаги веером. Глянув на зернистое, увеличенное изображение, я последовала примеру и машинально села на вертящееся кресло у соседнего стола, оно изрядно крутанулось, но удержалось на месте.
Даже в ненужном увеличении и при плохой видимости «картинка» производила сильное впечатление, я вполне поняла Эллу. Из зернистого тумана в рамочке на листке нашей конторской бумаги вырастал большой тёмный автомобиль, явно иномарочного порядка, снятый под причудливым углом, так, что из приоткрытой передней дверцы свешивалась женская рука, почти доставая до земной тверди.
Мало того, ненатурально белый цвет отдельно взятой руки перемежался подтёками, не оставляющими сомнения в происхождении жидкого элемента. Рука, взятая в специальный фокус, наглядно демонстрировала: а) что она принадлежит мёртвому телу, оставшемуся в салоне машины; б) что пролилась кровь в изрядном количестве; в) что ужасная фотография снята для дела, под скрюченными пальцами смутно виднелась расчерченная полоска с делениями, наподобие мерной рулетки.
– Это милицейский протокол, – сказала я утвердительно, отметив единственный факт, в коем имела уверенность.
– Да, и остальные бумаги оттуда, копия с копии – уточнила Элла. – Они быстро опознали тело. Зовут Лариса Златопольская, нашли в машине. Вы её знаете?
– Ни сном ни духом, – отреклась я в полной уверенности. – Никогда и никоим образом.
– Тогда зачем её сюда прислали? – с тем же упрёком спросила Элла. – Или это угроза?
– Эллочка, помилуйте! – я запротестовала. – Дайте дух перевести, мы не в отделении, и я пока не подозреваемое лицо.
– Простите меня, – наконец опомнилась Элла. – У меня всё смешалось от неожиданности. Знаете, с утра и мёртвое тело в машине по факсу. Но зачем оно нам?
– Элла, голубчик, я знаю не больше вашего, – не вполне искренне заявила я, кое-какие догадки связались. – Давайте сюда жуткую документацию, я постараюсь понять. И сделайте нам по чашке кофе. Можно ирландского, мы обе заслужили, не правда ли?
– Мы заслужили по бутылке на нос, – не совсем корректно согласилась Элла.
После чего вынула из шкафа солидную ёмкость с «Бейлисом», наш ирландский кофе шёл, тем не менее, по облегчённому варианту. Элла занялась кофейной машиной и отчасти утихомирилась, я без охоты собрала кошмарные бумаги и отправилась в деловую обитель, тяжко вздыхая по пути, словно кабинет был не личный, а стоматологический. Процедура предстояла аналогичная, если не хуже.
Звонок друга Вали поутру постепенно обрастал разъяснениями, правда, довольно туманными. Что касается доброго совета, высказанного другом Пашей по дороге в Страсбург, то к его рекомендации добавились веские аргументы. Элла тоже приложила руку, спонтанная реакция девушки прозвучала донельзя убедительно, хотя излишне Моционально. Тем не менее, усаживаясь в кресло на шарнирах и раскидывая копии с протокола, как пасьянс, я машинально отдала должное мастерству старого друга Вали. Он давно возглавлял успешное сыскное предприятие, вследствие чего располагал хорошим знанием предмета и людской психологии в частности.
Утренним вызовом Валентин дал понять, что дело предстоит серьёзное, присланная пачка бумаг предупреждала мои возражения о нехватке времени или сил, давала понять, что хуже не будет, поскольку некуда, также демонстрировала откровенность друга Вали. Мол, вот какое дело, откажись, если сможешь, я при таком вот букете. Пока заинтересованные стороны сыграли 0:0. В очередной раз тяжко вздохнув, я принялась за присланные документы, потом передумала, снялась с парадного кресла во главе стола и перенесла работу на столик в углу, с видом на фрагмент фантомного сквера.
В реальности сквера не существовало, заросли кустов и пара тополей обитали подле дома и скамейки, далее простирался пустырь с бурьяном, но с верхнего этажа видимость получалась достаточно убедительная. Пустырь с бурьяном оставались за рамками окна, и сквер представал в иллюзорной прелести, особенно во времена цветения сирени, летом оба куста оказывались при пышных белых и лиловых гроздьях. Цветение происходило под моим окном, и возносилось далеко над всеми желающими приобщиться к даровым букетам, снизу сирень не выбрасывала стеблей, наверное, после множества негативных опытов. Меня кружевное лиловое марево вдохновило на сочинение условной японской танки, далее скромные поэтические опыты варьировались в соответствии с сезоном.
Под моими окнами сирень
Грозди льются сверху
Лето
Под моими окнами сирень
Листья льнут к ветвям
Осень
Под моими окнами сирень
Белые цветы осыпались
Зимний сад
Под моими окнами сирень
Под зелёным дымом спят цветы
Весна
Таким замысловатым образом я приветствовала себя при входе в деловую обитель, получая при том удовольствие, не сопоставимое с качеством поэзии. Однако тем утром листья уже распустились, но цветов ещё не было, поэтому невзирая на явившуюся необходимость, сезонные стихи не пришли, увы, «гений и злодейство – две вещи несовместные». И без помощи сиреневой поэзии я взялась за жуткие бумаги. Плохо…
О проекте
О подписке