Глава 2. Его еще не назвали

НОВИЧОК

Дорожка змеится, танцует и изгибается под моими ногами. По ее венам прорастает робкая трава и редкие одуванчики. Гляжу вдаль, стараясь рассмотреть, где старая плитка обрывается или хотя бы делает поворот, чтобы в какой-то момент замкнуться, но конца-края нет и, кажется, не предвидится. Какую же территорию занимает этот интернат? По всему выходит, что не меньше гектара. Может, потому воспитатели и не приходят встречать новеньких? Поди, наведи порядок на такой громадине! Тут не то что новичков – старичков бы не потерять и самим не заблудиться. Тем более на такой местности.

Уже хочу высказать свои соображения Старшей, но передумываю, заранее морщась от колкости, которую могу услышать в ответ. А без этого, я так понял, у Старшей ни одна беседа не обходится. Не повезло мне с встречающей, но я стараюсь радоваться, что есть хоть такая. Я ведь действительно мог довольно долго стоять у ворот в ожидании кого-то, кто бы вышел меня встретить, просто не догадавшись о здешних порядках. Впрочем, говорить об этом Старшей я, конечно, не буду. Лучше общаться в мыслях с самим собой, чем постоянно ждать нападок от собеседницы.

Первые полминуты пытаюсь прикинуть, как пройдет мое знакомство с остальными ребятами из комнаты, куда меня определят, и какое прозвище они мне дадут. Варианты почему-то один другого хуже. Сначала я волнуюсь, потом мне наскучивает: то ли волнения становится так много, что оно перетекает в апатию, то ли я просто смиряюсь с судьбой. Следующим моим развлечением становится придумывание новых кличек для Старшей. Я мысленно начинаю с самых обидных, глядя ей в затылок, затем в голову приходят менее едкие варианты. Впрочем, мне вскоре начинает казаться, что в каждом из них чего-то не хватает, и это дело я тоже бросаю.

Несколько раз меня посещает мысль удрать от Старшей – прямо мимо разбросанных по нестриженному газону деревьев, в лес, к частоколу черного забора, а потом – вдоль по грунтовой дороге, мимо холодного леса к ленте шоссе, на свободу. Мысль пьянит меня и на миг наделяет ощущением невообразимой силы. Потом это тоже стихает. Куда я, в конце концов, пойду? Старшая правильно сказала, уходить тут некуда. Возвращаться с этим осознанием и позорно поникшей головой будет просто тошно. А я ведь вернусь, как только проголодаюсь и окончательно продрогну.

Вешаю нос и зачем-то сокращаю дистанцию, едва не наступая своей провожатой на пятки. Ее нисколько не смущает моя спонтанная прилипчивость. Она по-прежнему собрана и серьезна, как ответственный человек, боящийся всех подвести при выполнении важного задания. Вот только, по словам Старшей, теперешнее задание она дала себе сама, и никто ее не заставлял. Задумавшись об этом, я понимаю, что моя провожатая явно любит усложнять себе жизнь.

Сложная, – приходит мне на ум новое прозвище, но его я тоже отбрасываю. В нем тоже чего-то не хватает.

По левую руку от нас, укутанный в лиственный саван настойчивых молодых деревьев, возникает небольшой домик, напоминающий огрызок большого грязно-белого интернатского корпуса. От ворот мне его было не видно, поэтому я удивляюсь, когда замечаю его. Одноэтажный, немного вытянутый в длину, с потрескавшимся крыльцом и темными глазами окон, – он чем-то похож на больницу в миниатюре. Из маленькой приплюснутой трубы на крыше идет темный дымок. Пока мы проходим мимо, на крыльцо выходят с сигаретами два человека: оба взрослые, плечистые, одетые в одинаковые синие комбинезоны поверх выцветших футболок.

Рабочие, наверное, – думаю я. – А домик, значит, что-то вроде их ночлежки. Должны же они где-то жить: приходить на смену тут особо неоткуда.

Я делаю вывод, что в этот интернат, вероятно, всех привозят издалека на долгий срок – и учеников, и воспитателей, и рабочих… А увозят только в отпуск или по неотложному делу особой важности. Никто из работающих здесь людей не может быть местным, потому что кроме этого забытого богом интерната в округе ничего нет. Я невольно задумываюсь, сколько потенциальных отшельников собралось здесь, готовых жить отрезанными от мира почти круглый год. Либо это действительно целая армия одиночек, либо здесь все-таки не так плохо, раз люди сюда тянутся.

Мечтательно улыбаюсь последней мысли и стараюсь себя подбодрить, глядя в сторону горизонта. Дорожка продолжает тянуться перед нами нескончаемой лентой, оборванной по краям. Большой пятиэтажный корпус – который, судя по всему, и есть «ученический», – становится все ближе, и волнение мое снова нарастает. Хочу унять его и пытаюсь отвлечься, высматривая глазами выцветшее бирюзовое здание, которое заметил еще от ворот. Мы равняемся с ним только через пару минут. Отсюда оно кажется почти заброшенным, такой обветшалый у него вид.

– Что это такое? – невольно вырывается у меня.

Старшая вздрагивает, будто забыла о моем присутствии, но до того, чтобы полноценно обернуться, не снисходит, а просто слегка склоняет голову набок.

– Корпус воспитателей, – нехотя отвечает она. Я готовлюсь к тому, что на этом ответ оборвется, но Старшая расщедривается на новые подробности: – Не путай воспитателей с педагогами. Учителя живут в другом корпусе, он дальше. А то, что мы прошли…

– Жилище разнорабочих? – перебиваю я.

Старшая медлит.

– Да, – наконец, отвечает она. На этот раз никаких колкостей. Я миролюбиво улыбаюсь, внутри меня снова расцветает надежда на мирное сосуществование в этом концлагере. – Воспитатели тоже иногда проводят занятия, но в основном они… просто есть. Понимаешь?

От такой словоохотливости я едва не запинаюсь о собственные ноги. По правде говоря, в том, что сказала Старшая, полезного мало, но беседу я все равно решаю поддержать.

– Понимаю. Судя по всему, надзор тут не особо строгий. Ворота не запирают, под конвоем новеньких не встречают, воспитатели «просто есть». Видимо, по большей части, им на нас тут наплевать.

Надеюсь на продолжение диалога, но Старшая, все так же пружиня на пятках впереди меня, лишь пожимает плечами, не подтверждая, но и не опровергая мои догадки.

В очередном микроскопическом перелеске, выросшем прямо на необлагороженной территории огромного интерната, показывается еще один корпус. В нем три этажа, окна смотрят на травянисто-кустистые заросли, ведущие к лесу и забору, а плачущие ручейками трещин стены маскируются среди растительности выжженной на солнце зеленой краской. В тени этого корпуса тоскливо таится небольшая потрепанная временем детская площадка с песочницей, несколькими сомнительного вида качелями, одинокой горкой и парой оборудованных турниками-переходами лесенок, у подножия которых основали колонию одуванчики.

Эта площадка поражает меня до глубины души. Пока что это первый намек на то, что здесь вообще водятся дети. И то, что сейчас здесь нет ни одного ребенка, наводит тоску и странную тревогу.

– А здесь живут маленькие, – объясняет Старшая. Мне западает в душу, что она назвала их именно «маленькие», а не, например, «малыши» или «младшеклассники». И в ее голосе при этом зазвучала нежная, но очень глубокая тоска. Не знаю, почему, но я хорошо улавливаю такие вещи.

– Их… судя по размеру детской площадки, не очень много.

– И хорошо, – говорит Старшая. Меня удивляет это заявление.

– Почему? – невольно уточняю я.

Голос Старшей становится строже.

– Малышам лучше быть с семьей.

Не сразу нахожусь, что на это ответить. А что тут скажешь? Когда тебя сплавляют в интернат, это обидно, даже когда ты вырастаешь, и до окончания школы остается год-два. Младшеклассникам, должно быть, это еще тяжелее дается.

– Ну да, наверное, – соглашаюсь.

Старшая меня уже не слушает. Она устремляет взгляд вдаль и вдруг начинает идти быстрее. Тогда я замечаю, что из-за изгиба дорожки к нам бежит целая группа ребятишек: настолько разных, что от оттенков их одежды, волос и кожи у меня начинает рябить в глазах.

– СтаршаРшаяШаШаяРшаРшая! – кричат они наперебой, и кличка моей провожатой трансформируется в пугающее заклинание. Я отступаю под разноцветным и разномастным натиском младшеклассников, а они облепляют Старшую, как стайка рыб-прилипал, и лезут к ней обниматься.

Угловатая сутулая тщедушная девчонка в бесформенной серой толстовке вдруг преображается вместе со своей кличкой. Но не в нечто пугающее, а наоборот. Руки ее нежно гладят детей по волосам, прежде хриплый голос звенит теперь приятным колокольчиком, в словах переливается блеск улыбки. Младшеклассники ей о чем-то рассказывают, сбиваются, не договаривают и перескакивают на новые истории, а она слушает. В ее облике не остается ни следа прежней небрежности и неприветливости. Наблюдаю за этой трансформацией, разинув рот, пытаясь понять, как человек за секунду может стать своей полной противоположностью.

– Старшая, а кто с тобой?

Меня вырывает из раздумий робкий вопрос девчушки лет восьми, похожей на плитку молочного шоколада. Копна мелко вьющихся черных волос схвачена в хвост, под которым вот-вот надорвется резинка. Глаза чернющие и большущие на аккуратном личике.

Старшая кладет ей руку на плечо, вновь завладевая ее вниманием.

– Пока рано, Медвежонок. Его еще не назвали.

Детишки вдруг смущаются и несколько секунд растерянно переглядываются. Потом кто-то из них снова заводит историю, и вся группка постепенно возвращается к своему увлекательному занятию, напрочь забывая обо мне.

Пока меня можно назвать только Пустым Местом, – с обидой думаю я и считаю минуты до момента, когда мелюзга отлипнет-таки от Старшей и отправится по своим делам. Почему с ними нет воспитателя, уже не спрашиваю, опасаясь получить едкое замечание не от одной только Старшей, а от всей этой компании.

Дети все не уходят, но я скриплю зубами и продолжаю ждать. Зачем, спрашивается? Сам не знаю! Вроде, мог бы дойти до корпуса и там обустроиться, но ноги будто приросли к плитке. Есть у меня такая мерзкая привычка: попадая в новое место, если нахожу человека, с которым хоть мельком знаком, первое время хожу за ним, как приклеенный. Злость берет от такого ребячества, а сделать с этим ничего не получается.

Стая мальков-прилипал вдруг срывается с места и рассеивается, как дым, ураганом набросившись на детскую площадку. Площадка оживает, впитывая восторженные вскрики, смех и дух игры – и вот уже не кажется такой обветшалой. Удивительные метаморфозы!

– Ты еще здесь? – спрашивает Старшая, оборачиваясь ко мне. Голос у нее снова хриплый и суровый, а глаза разочарованные.

– Мы договорились вместе идти, – отвечаю я. – А я слов на ветер не бросаю. Выполняю то, что обещал.

Старшая скептически кривит лицо и хихикает.

– Вообще-то, ты ничего мне не обещал.

– А я себе пообещал, – хмурюсь я. – А если пообещал, надо исполнять. Такой язык тебе, кажется, должен быть понятен. – Бросаю Старшей ее же фразу, вкладывая в нее целый комок колючек. Интересно, она хоть помнит, что говорила мне такое?

Видимо, помнит, потому что лицо ее на миг становится растерянным.

– Ну, раз так, идем выполнять твое обещание и заканчивать мою задачу, – говорит она и впервые за эту короткую, но очень красочную встречу улыбается мне.