Глава 2

Люди, вышедшие купить всего лишь тюбик крема для рук, кухонное полотенце или трусы, даже не подозревают, ареной каких страстей является магазин, который они посетили. Они даже не подозревают, что, покупая какую-либо мелочь, они невольно втягиваются в непростую, полную драматизма историю. Но все движения, все вихри, все полутрагичные и гротескные отношения скрываются за искусно оформленными витринами и безукоризненным поведением персонала, а потому снижают остроту удовольствия от занятия, именуемого модным словом «шопинг».

Высокое и узкое здание торгового центра «Люкс» появилось на этом московском перекрестке всего лишь несколько лет назад. Облицованное темным стеклом, оно было похоже на огромный флакон мужской туалетной воды. Крыша пентхауса, чуть выступающая над стенами, только прибавляла сходства. Люди, которые владели этим зданием, не понимали в специфике начатого дела ровным счетом ничего. Откуда бы взяться пониманию, если на этом месте всегда был рынок, и люди эти были его хозяевами. Рынок и торговый центр – это как две ступени развития человечества, как две эпохи становления. Как неолит и палеолит. На рынке все было понятно – один этаж, прилавки, мясо, рыба, молоко, оптовик, фермер, покупатель – продавец, санэпидемстанция, штраф, прибыль. В торговом центре было все несколько сложнее – пять этажей, множество павильонов, множество арендаторов, единые правила торговли, ассортимент, конкуренция, покупатель, санэпидемстанция, штраф, прибыль. Электрик Саша, доставшийся торговому центру от рынка «по наследству», по этому поводу выразился так: «Хоть петрушка, хоть чулки – быстро денежки плати!»

Построили торговый центр быстро – очень хотелось успеть к Новому году, к самому горячему времени. Поторопились, а потому эскалатор вез покупателей только до второго этажа, дальше надо было ехать на лифте, который затерялся в подсобных закоулках. Благодаря такой несообразительности и спешке, долгое время считалось, что у торгового центра всего два этажа. В этой уверенности покупатели упорно пребывали, несмотря на то что глянцевый фасад высокого здания явно говорил о пяти этажах. Пережив несколько голодных месяцев, арендаторы, заехавшие на третий, четвертый и пятый этажи, быстро снялись и уехали. «Делать мне нечего – кормить чужих!» – это говорил каждый, кто вывешивал объявление о закрытии. Еще через полгода владельцы приняли несколько нелегких, волевых решений. Первое: четвертый этаж сдать балетному училищу для организации учебных классов – благо места много.

– Посудите сами. Почти центр Москвы. Огромное современное здание, прекрасно оснащенное всеми коммуникациями, вентиляцией, кондиционерами. Этаж, который мы вам предлагаем, полностью отделан, только, если захотите, сделаете выгородки. А уж плата и вовсе мизерная. – На переговоры к директрисе училища, престарелой балерине, поехал сам Евграфов, директор торгового центра.

Тощенькая директриса с нарисованными бровями курила сигаретку и строила глазки отставному полковнику. Впрочем, согласие дала быстро, как только узнала цену за квадратный метр – весьма божескую.

Пятый этаж стоял пустым, но посмотреть его приезжали часто – несколько ресторанов и точек сетей быстрого питания упорно пытались сбить высокую арендную плату.

– Вряд ли, – многозначительно отвечал Евграфов просителям, – вряд ли мы пойдем на уступки в этом вопросе. Если вы сюда заедете, прибыль будете получать огромную. Все наши покупатели – ваши клиенты.

Валентину Петровичу Евграфову в наследство от служивого прошлого достался хорошо выбритый затылок, всегда аккуратные седые виски и поджарое сильное тело. Высокий, подтянутый, с лицом киношного борца за справедливость, на женщин Евграфов производил неизгладимое впечатление. Все, даже самые молодые, кокетничали с ним напропалую, но Валентин Петрович был неуязвим. И не только потому, что был женат (мало мы знаем женатых ловеласов?!), а потому что в его сердце был идеал. Идеал был списан с давней знакомой, которая уже давно перестала быть похожей на свои юношеские фотографии, переехала в другую страну и вообще стала бабушкой. Жизнь Валентина Петровича была «многослойной» – там, в глубине, был идеал, а на поверхности – вся остальная жизнь, включая профессиональную деятельность, где во главе угла стоял порядок. В бытность свою директором рынка он требовал от старух-зеленщиц выравнивать пучки укропа и петрушки по одной, начерченной им самим на прилавке линии. Только на его рынке продавцы носили фартуки одного фасона, а белые халаты мясников украшала эмблема.

– Да где ж мы такие возьмем? – воздевали руки к небу курские бабы.

– Сбрасывайтесь по четыреста рублей, говорите размеры, и будет вам форма, – невозмутимо отвечал Евграфов. Смекалистый директор уже посадил в подсобке пару девушек-молдаванок, готовых шить все подряд.

– Твои строчилки ткань воруют! – орали бабы, стараясь натянуть на мощные бюсты униформу.

– Не они воруют, а вы прибедняетесь. Зачем писать, что размер пятьдесят два, когда тут не меньше пятьдесят шестого? – Евграфов с прямотой главнокомандующего указывал на грудь фермерши.

На его рынке порядок поддерживался системой абсолютно варварских штрафов – малейший беспорядок у прилавка или в подсобке стоили торговцу нескольких тысяч. На все негодующие возгласы директор пожимал плечами: мол, не нравится – уходите! Не нравилось, но никто не уходил. Рынок Евграфов превратил в восточное чудо торговли – пахло специями, которые мозаичными горками одинаковой высоты громоздились на прилавках прямо у входа. Расчет был верный – посетитель уже на входе окунался в волшебный мир пряных запахов, не видел кровавых мясных лотков, грубых творожных чанов, накрытых марлей, не вдыхал тяжелый рыбный дух. Евграфов был умен и сметлив. Дальше он велел поставить ряды сухофруктов – в красивых, обязательно плетеных корзинках (не нравятся наши плетеные корзинки – мы вас не держим!) курага, чернослив, изюм шести оттенков, связки хурмы и, наконец, услада дам – цукаты – дольками, кусочками, ромбиками. Соусы – ткемали, сацибели, нашараб и прочие карри – занимали маленькие палаточки и продавались в маленьких бутылочках, словно дорогие снадобья.

– Что вы продаете? Вы продаете ручную работу? Она может стоить дешево? Нет, она стоит дорого, но каждый имеет право ее попробовать. Не ставьте мне здесь эти лоханки! Здесь не оптовая торговля неизвестным пойлом. У нас – рынок, базар! – Евграфов учил восточных людей тому, что они знали и так, но на московских просторах, продуваемых ветрами, подзабыли, утратили, на что махнули рукой, вдруг решив, что здешние жители, незнакомые с неторопливостью и обстоятельностью южного распорядка, не нуждаются в таком трепетном и уважительном подходе.

Покупатель, вдохнув ароматы корицы и черного перца, сглотнув слюнки при виде засахаренных фруктов, попадал туда, где торговали соленьями. Капуста, огурцы, моченые яблоки и соленые арбузы вместе с черемшой и виноградными листьями соседствовали с мини-пекарней. Не было человека, который бы не купил там самсу или лепешку с кунжутом. Держа в руках горячие булки, люди шли дальше. Их аппетит не был удовлетворен, его только раздразнили. И вот теперь им предлагали колбасы и ветчину, шпикачки, копченую грудинку и окорок. Молоко, сметана, сыры – все благоухало, все находилось в надлежащем порядке, все проверялось. Директор рынка обходил ряды два раза в день.

Евграфов был здесь царь и бог. Он здесь карал и миловал, его здесь ругали за глаза и старались как можно шире улыбнуться в лицо. Втихомолку костерили и… вставали в очередь, чтобы арендовать на этом рынке прилавок. Торговать у Евграфова было престижно.

Бронзовый памятник корове прямо у центрального входа на рынок Евграфов поставил за свои деньги.

– Э-э-э… почему именно корове? У нас что, мало достойных… людей, деятелей? – Глава муниципальной единицы приосанился, словно намекая на то, что он готов позировать скульптору.

– Именно корове… Району или городу это обойдется бесплатно…

Когда все бумаги были подписаны, когда скульптор, посмеиваясь над прямолинейным директором рынка, закончил «лепить» буренку, когда фигуру отлили и водрузили на постамент перед входом, к Евграфову подошел Джаник, торговец зирой.

– Почему? – Джаник был немногословен.

– Не она – нечем бы торговать было. Это не животное. Это – завод. – Евграфов был так же скуп на слова. А может, не хотелось распространяться, что дело почти всей его жизни, такой сложной и переменчивой, оказалось успешным, потому что люди едят мясо, творог, молоко и сыр.

Памятник полюбился горожанам. Бронзовый коровий хвост терли «на удачу», на рожки иногда вешали сумку, в широкий нос с крупными ноздрями малыши лезли пальцами, сопя от усердия в таком сложном деле, как исследование окружающего мира. Евграфов был счастлив.

Только один человек не разделял его радости. Только один человек старался не замечать бронзовой коровы и морщился при слове «рынок». Этим человеком была молодая жена Евграфова, Майя.

– Я не могу понять, что ты так злишься, – увещевал ее муж.

– Рынок – это стыдно! Понимаешь? Это – вчерашний день! Оглянись – рынков уже нет! Везде мегамоллы, торговые комплексы. А рынков нет! Нет! Их снесли, и твой снесут!

– Наш. Наш рынок. Ты забыла, как приезжала на этот рынок из своего Тамбова картошку продавать? И стояла в черных от земли перчатках. И маникюр не могла сделать месяцами – земля въедалась!

– Даже если бы хотела забыть, так ты не дашь! Я не хочу помнить!

– Жаль, хорошее было время. – Евграфов улыбался, вспоминая их роман. Круглолицая, с носиком-уточкой, бойкая Майя ему понравилась сразу. Хоть и было на рынке множество молодых женщин – и красивых, и подчас разбитных, а понравилась ему она. Евграфов так и не понял, как окрутила его, вдовца со стажем, эта тамбовская девчонка, только помнил, что голова пошла кругом от ее духов «Нарцисс».

Поженились быстро, Майя переехала к нему и теперь уже не ездила торговать, а сидела дома, готовила обеды и злилась, что муж – директор и совладелец рынка. В ее голове уже давно бродили опасные прожекты по открытию большого, современного торгового комплекса, где будет продаваться модная одежда, будут шикарные ювелирные отделы и обязательно ресторан.

– Майя, оставь. Рынок нужен всегда. Нас никто не тронет, ты же знаешь, к нам вот и новый градоначальник приезжал, хвалил. И сейчас фермерству зеленый свет дадут. Мы будем очень хорошо торговать. И люди к нам привыкли. С другого конца города приезжают. Это, сама понимаешь, при московских расстояниях и пробках – много значит!

Майя слушала, и все внутри у нее кипело. Да, у нее есть деньги, есть красивая машина и большая квартира. Но под ложечкой сосало – хотелось яркого, броского, такого, чтобы у подруг и родственников дух захватывало от зависти. «У меня торговый центр. Большой. В центре Москвы. Торгуют итальянцы у нас! Хлопот много, но результаты другие. К нам такие люди ездят одеваться!» – вот эта последняя фраза была главной. Майе очень хотелось красивой деловой жизни, хотелось по-хозяйски стучать каблучками по блестящим полам собственного мегамолла. Хотелось дорогих духов, а не квашеной капусты с копченостями. Хотелось красивого офиса, собственной секретарши, а не заморочек с этим допотопным, хоть и отлично функционирующим рынком.

Наконец Майя решила действовать хитростью. Она умерила гнев и месяца два ходила с постным личиком.

– Ты плохо себя чувствуешь? – Евграфов заволновался.

– Нет, все нормально, только телевизор я больше не буду смотреть. Я как посмотрю, так ночами не сплю…

– Почему?

– Ну как почему? Там ведь ничего хорошего не услышишь. Только и говорят про кризис да безработицу…

– Ну, тебя это не касается! У нас, слава богу, на рынке всегда что-то будут продавать! А фермеров земля кормит. Главное, чтобы сам дураком не был!

– Да, да. Я теперь понимаю, что ты прав. Рынок – это наше спасение. Но на работу я все равно пойду. На всякий случай.

Евграфов, человек военный и смелый, испугался. Майя пойдет работать! А там… Там мужчины! Молодые! А он, ее муж, – старый! Почти старый! Майя волнуется, ее понять можно – с малолетства картошка, тяжелый труд на рынке…

Через несколько недель Валентин Петрович принес жене бумаги.

– Обещаешь спать спокойно? – спросил он, улыбаясь.

– Ну, не знаю… – Майя шмыгнула носом.

– И все-таки пообещай! – сказал муж строго.

– Ну, если ты…

– Вот, тебе теперь принадлежит часть акций нашего рынка. Я оформил все документы. Даже если со мной что-то случится… И по наследству моя доля перейдет, и твоя собственная будет…

– Ох, папка! – Майя бросилась на грудь, почти расплакалась. А умный Евграфов вдруг отчетливо понял, что его обманули, по-женски, предательски. Он понял, что расслабился и поддался чувству. «Ну и что! Ей нужнее, она молодая, зато теперь никуда работать не пойдет, будет со мной», – думал он, поглаживая толстенькую, в складочку, спину жены.

Майя умела скрывать радость и демонстрировать благодарность. Она этим занималась еще месяц, пока муж окончательно не забыл все обстоятельства передачи части своего состояния. Еще через два месяца, когда Евграфов в очередной раз отражал вялую атаку санэпидемстанции, Майя поехала с визитами к акционерам.