Отец покорно кивал. Он отлично понимал, что никакой вытяжкой он заниматься уже не будет, но честно сказать это дочери духу у него не хватало. А, наверное, сделать это имело смысл. Обязательно – дать девочке понять, что жить ее отцу осталось совсем немного, и потому ему очень не хочется сейчас разговаривать о вытяжке, как не хочется причитать о близкой смерти и выслушивать лукавые уверения окружающих, что он обязательно поправится. Алексею Владимировичу имело смысл договориться с дочерью, что после его смерти она постарается все сделать так, как он ей советовал. Имело смысл разговаривать о ее планах – и близких, и далеких, о том, что она будет делать, когда он умрет, а ее боль утраты уже будет намного слабее. Нужно, просто необходимо было рассказать дочери что-то такое, что помогло бы сложить полную картину ее жизни после его ухода.

Но ни на один из таких разговоров Алексей Владимирович так и не решился…

Смерть отца и все события, что ей предшествовали, Аня постаралась задвинуть в дальний угол своей души. В тот трагический месяц произошло столько всего неожиданного и страшного, что справиться с этим не представлялось возможным. А еще у нее на руках была мама, которая до сердечной болезни тосковала по отцу.

… – Не возражаю. Давно пора. За меня не беспокойся. Я человек крепкий, выносливый. И очень стойкий. Мы – жизнеспособный род, – ответила Варвара Сергеевна, когда двадцатилетняя Аня объявила о том, что хочет жить отдельно.

– Мам, одно твое слово – и я останусь здесь! – с жаром воскликнула Аня.

– Не выдумывай. Переезжай. Какая у тебя будет жизнь рядом со мной. – мать была тверда, но все же не удержалась и добавила: – Со старухой.

– Ма-ам, – протянула Аня, – еще раз так скажешь, никуда не поеду.

– Ладно, ладно, – с улыбкой отмахнулась Варвара Сергеевна и поцеловала дочь. – Только приезжай ко мне почаще.

Поначалу Аня собиралась снимать жилье. Но мама категорически оказалась против. Возможность купить квартиру, продав свою часть наследства, доставшуюся от отца, который успел перед смертью разделить его между тремя детьми, Варвара Сергеевна даже рассматривать отказалась.

И… спустя менее чем полгода после этого разговора Аня переехала в собственную квартиру. Варвара Сергеевна, получив одобрение обоих старших детей, которых отец к их совершеннолетию успел наделить неплохой собственной жилплощадью, продала добротную номенклатурную дачу, еще в перестройку ставшую собственностью семьи. После смерти мужа Варвара Сергеевна перестала ездить туда – ведь именно на этой даче проводила она все лето с крошечными, с маленькими, а потом и со взрослыми детьми, туда неизменно возвращался с заседаний и пленумов ее любимый муж. На даче сохранились вещи, сделанные Алексеем Владимировичем, там жили соседи, которые стали почти родственниками, там была часть общего прошлого. Это все было так, но и Аня, и Юра, и Вадим понимали, что хороша ложка к обеду. Их мать только расстраивалась, когда оказывалась на даче. Руины прошлого устойчивого счастья не могли сделать ее счастливой (или хотя бы просто спокойной) сейчас. И они поступили очень мудро: сделали так, чтобы в продаже дачи, сборе документов, переговорах с риелторами, поиске квартиры мама принимала самое активное участие. Расчет оправдался полностью – приняв самое деятельное участие в устройстве практической жизни дочери, Варвара Сергеевна обрела новый смысл. Ее жертва, ее усилия – нужны!

* * *

Все помещение было занято людьми. Разбившись на пары, они делали вид, что забежали сюда случайно, как во время проливного дождя заскакивают в попавшийся по пути магазин. И эти пары старались, чтобы никто из присутствующих не обнаружил на их лицах признаки счастья. Все, как один, имели вид небрежный, снисходительно-деловой. «Что же, можно попробовать, чем черт не шутит!» – казалось, всем своим видом говорили они.

– Желающих получить счастье по квитанции предостаточно. Как ты думаешь, получится договориться на начало июня? – спросила Аня.

– Думаю, да, – ровным голосом ответил Олег. Его лицо, немного смуглое, гладко выбритое, с высокими скулами и тяжелым подбородком, не имело никакого выражения. Именно – не имело, как не имеет человек копыт или кошка рыбьей чешуи. Лицо Олега было всегда спокойно-неподвижно, а глаза бесстрастны. Аня повернулась в его сторону и сделала вид, что пытается прочесть образцы казенных бланков за спиной Олега. На самом деле она внимательно смотрела на него самого. «Да, секс – это самая коварная ловушка, в которую может попасть человек!» – вспомнились ей услышанные когда-то слова. Несмотря на присутствующих, ей захотелось прижаться к Олегу.

Даже в самой большой и разномастной толпе Аня чувствовала себя «вишенкой на торте». От самой макушки коротко стриженной головы до пальцев узких ступней она являла собой идеальный образец красивой некрасивой женщины. По отдельности черты ее лица и части ее тела были далеки от совершенства, но в совокупности эта вся неправильность образовывала невероятную физическую гармонию. Высокая, очень худенькая жгучая брюнетка с белоснежной кожей и голубыми глазами, она сама к этому добавила вкус, стиль и умение себя вести. Не было человека, который не обратил бы на Аню внимания, а познакомившись с ней и ее женихом, не переставал удивляться странному мезальянсу – по мнению окружающих, Олег ни в коем случае не должен был стать мужем такой женщины. Как сказала про них одна из подруг Ани:

– Вы – как десерт с казеиновым клеем!

Аня старалась не принимать близко к сердцу подобные пересуды – она любила Олега. А еще больше она любила историю их любви. Сейчас, сидя в жестком кресле районного загса, она вдруг захотела еще раз вспомнить, что случилось с ней за последние два года. Ведь действительно сейчас, на первом рубеже перед столь значимым событием, как вступление в брак, был смысл оценить, взвесить то, что случилось с ними. Вздохнув, Аня положила голову на плечо сидящего рядом Олега. И погрузилась в воспоминания.

…Ее уволили в пятницу, в четыре часа дня. Уволили тогда, когда большая часть работающих людей, предусмотрительно отложив самые неприятные дела на понедельник, закончила составлять список мероприятий на выходные и потихоньку начала созваниваться с родственниками, друзьями и любовниками. Именно в этот час, когда Аня еще раз уточняла на кулинарном сайте рецепт мяса по-нюрнбергски, ее вызвал Серая Вонючка. В приемной секретарша Вонючки глазами дала понять, что шеф зол, как вепрь. Аня вздохнула и открыла дверь.

– Как вы понимаете, я бы мог вообще с вами не разговаривать. Вас бы просто не пустили на ваше рабочее место. Но, как человек нормальный, адекватный, – Вонючка, с ударением на слове «адекватный», повернулся на каблуках и уставился на Аню, – я не мог сам лично не сообщить вам о вашем увольнении. Я бы мог не утруждать себя объяснениями, но, исключительно заботясь о вашем будущем, позволю дать вам несколько советов. Они вам пригодятся на новом месте. – Вонючка опять заходил по кабинету. – Если вы его найдете. Но чем черт не шутит. Итак…

Аня уже не слушала Вонючку, поскольку знала, что сейчас речь пойдет о высокомерии, неумении прислушиваться к начальству, излишней инициативности и нежелании принимать участие в корпоративных мероприятиях. Вонючка бубнил: «… надо уразуметь, что старшие, в конце концов, имеют право на уважение со стороны младших. Заносчивость и излишняя гордыня – враг любой офисной сотрудницы. Тогда как покладистость, знания и постоянная готовность учиться и взаимодействовать – ее лучшие друзья… Мы – часть огромной международной организации, где приняты четкие…» Анна Спиридонова смотрела на маленькое пухлое личико Вонючки, его залысины, слушала, как он вещает о ее увольнении и унылом бесперспективном будущем, и даже чувствовала облегчение. Уж очень тяжело ей в последнее время давалось общение с шефом. Они не сработались сразу же, но он вынужден был ее, классного специалиста, терпеть – на носу была сдача отчета о годовой деятельности. Вонючка имел очень приблизительное представление о том, как правильно приукрасить безделье вверенной ему синекуры. Аня, спасая ситуацию, занималась подготовкой нескольких документов, сразу переводя их на английский и французский языки. Французский она знала слабее, но ей не хотелось, чтобы другой переводчик испортил текст, над которым она корпела много дней. Ситуацию она, конечно же, спасла. Потом, когда коллектив вместе с шефом и иноземными господами натужно праздновал победу, Аня демонстративно покинула офис, сославшись на срочные дела. На самом деле Аня услышала, как Вонючка, нарочито громко разговаривая по телефону со своим приятелем из другого подразделения, заявил во всеуслышание:

– …Спиридонова – да просто поганка какая-то, но выгнать не могу, вроде соображает.

Остальное дослушивать Аня не стала – она сделала строгое лицо и прошла к своему столу, чтобы взять сумочку. Шеф не спеша положил трубку, оглядел с ухмылкой всех подчиненных и как ни в чем не бывало заговорил о подготовке к ближайшей конференции.

Манера унижать и оскорблять у Вонючки была в крови. Он жить не мог без подобных пассажей. Знающие его люди утверждали, что он так отыгрывается за все обиды прошлого. Дело в том, что Сергей Петрович Коренев пришел в эту международную организацию, занимающуюся проблемами ветеринарии, с весьма известного мясокомбината. Карьера Сергея Коренева на мясокомбинате развивалась стремительно. Сначала он был разнорабочим – и его шпыняли все, кому не лень, потом разгружал вагоны и машины с замороженными тушами, потом его повысили и он эти туши разделывал. Из этого жизненного периода Сергей Коренев вынес науку варить и пить густой говяжий бульон, которой его обучили работавшие в цехе разделки татары, узнал, как пахнет протухшая свиная голова, и научился этот запах не замечать. Еще один важный навык – грубо, но льстиво угождать начальству и хамски обращаться с подчиненными. Набор этих знаний и навыков он успешно перенес на новое место работы – в московское отделение уважаемой международной организации, призванной оберегать здоровье сельскохозяйственных животных. Как он попал на должность директора, никто не знал, догадки строили разные, но подтверждения ни одной из них пока не нашлось. Рассказы Сергея Петровича о запахах в мясных цехах и том, что кладут в сосиски или колбасу, большой популярности не имели даже у самых трусливых подчиненных, которые и дали ему прозвище Серая Вонючка. Серая – потому что у начальника было много костюмов мышиного цвета. Вонючкой он стал за свое хамство и любовь портить всем настроение и аппетит. Несколько раз Сергей Петрович пытался приставать к Ане – это тоже было вполне рядовым событием в подведомственном ему подразделении, но та намекнула на свое знакомство с крупным чиновником из другой профильной организации, и Сергей Петрович отстал. Но злобу на высокомерную сотрудницу затаил.

И вот сегодня наконец наступил его звездный час. Коренев, даже не предложив Ане присесть, с упоением принялся поучать ее: «Вы совсем не красавица, чтобы быть такой заносчивой и капризной. Ваши профессиональные навыки оставляют желать лучшего…» Аня послушала его, послушала, а потом сбросила с правой ноги «лодочку» на шпильке, пошевелила затекшими пальцами, балансируя на одной ноге, вновь надела туфлю, развернулась и, приоткрыв дверь в приемную, внятно и отчетливо, так, чтобы ее голос был везде хорошо слышен, произнесла:

– А не пойти ли вам, Сергей Петрович, на…?!

Потом Аня аккуратно, как и положено воспитанным людям, прикрыла дверь, прошла к своему рабочему месту. Побросала в большую картонную коробку личные вещи и покинула офис. Ей впоследствии рассказывали, что Сергей Петрович от злости сломал письменный прибор на своем директорском столе и довел до истерики секретаршу.

Аня изо всех сил бодрилась, пока глаза коллег выражали ей сочувствие, поддержку и одобрение. И пока ехала домой, в душе ее еще бушевало негодование и презрение к этому отвратительному самодовольному человечку. И вечером, когда Аня рассказывала дома о произошедшем, ею владели злость и ярость. На все лады она пересказывала эту историю, раз десять воскликнув: «Представь, я так ему и ответила!», припоминала все гадости, который совершил ее начальник за последние два года. Со стороны могло показаться, что девушка боится остановиться, боится замолчать, чтобы не остаться один на один с этим кошмаром.

Слушал ее Максим – молодой человек, с которым она состояла в отношениях. И пусть они очень много времени проводили вместе, истинной сердечной привязанности девушка к нему не испытывала. То, что их связывало, она не могла точно сформулировать даже для самой себя. А если честно, сознательно не делала этого.

Но сегодня Ане очень хотелось, чтобы к любящему, явно любящему ее Максиму она испытала благодарность за разделенные с ней страдания.

Максим утешил ее своеобразно:

– Слушай, у нас таких уродов – два этажа, – обняв Аню за плечи и участливо глядя в глаза, произнес он. – И хамят они иногда, и под юбку девчонкам норовят залезть. Но пойми: так было всегда и везде. Почитай классическую литературу. Современную, особенно французов.

Но Ане не было дела до французов. И тем более не до литературы. Она, привыкшая работать, то есть выполнять конкретные действия, которые имели конкретный результат, во-первых, не могла себя представить без работы, а во-вторых, сейчас, дома, ее больше всего бесило воспоминание о том, как Сергей Петрович обозвал ее «поганкой». «Нет, я даже представить себе не могу, чтобы кто-то посмел назвать меня!.. Так что совершенно правильно я сделала», – думала она про себя, слушая успокаивающего и объясняющего создавшуюся ситуацию на свой лад Максима.

Поняв, что Максим, к сожалению, все равно «не с ней», Аня даже успокоилась. Благодарность отменялась.

Ей стало даже как-то спокойнее.

И пусть уверенность в правильности собственных действий потихоньку размывалась, Аня легла спать, чувствуя себя почти победительницей.

…Утро следующего дня было уже совсем другим. Когда рушится крепостная стена из каждодневных рутинных дел, привычек и ритуалов, человек ощущает себя совсем голым, незащищенным, растерянным. Так происходило сейчас и с Аней Спиридоновой. Перспектива утра без интенсивных сборов, рассчитанных буквально по минутам, без обязательного стояния в пробке, без офисной нервотрепки в течение дня, без звонков, сплетен, мелких дрязг и даже без Серой Вонючки оказалась пугающей. И это было не настроение, это была реальность, которую необходимо подогнать под привычные стандарты. Аня, собравшаяся еще раз обсудить с Максимом свой уход из компании и более доходчиво объяснить ему причину сделать своего молодого человека все-таки союзником и единомышленником в этом вопросе, обнаружила, что времени у него нет, что ему срочно надо бежать, поскольку начинается совещание, а еще сегодня отчет и встреча делегации.

И, чмокнув Аню на прощание, свежий и бодрый, Максим, занимающий весьма солидный пост в международной организации, убежал. Девушка осталась в квартире одна.

Она сложила грязную посуду в посудомойку, уселась перед черным прямоугольником телевизора и задумалась. Конечно, вместо этого надо было хвататься за свой ежедневник, обзванивать знакомых, заводить пространные разговоры о возможной работе, так, между делом, намекать, что готова попробовать себя в каком-нибудь новом амплуа – разумеется, для расширения границ познания мира, не из-за проблем на прежней работе, нет-нет-нет… Но растерянность и непривычная обстановка пустого чужого дома, в котором чем-то надо себя занимать, парализовали волю…

Так, просидев в кресле с нераскрытым ежедневником на коленях, Аня провела день. А затем еще и еще – день за днем она не могла ни на что решиться, потихоньку впадая в уныние.

…Но Аня была бы не Аня, если бы ее энергичная натура не взяла верх, отстранив уныние от дел. Три месяца, что прошли с момента Аниного увольнения, – срок более чем достаточный, чтобы наунываться как следует.

Приехав однажды вечером к Ане домой в веселом настроении, какое бывает у человека, знающего что-то поразительно интересное, Максим застал свою любимую сидящей на диване. На ее лице тоже была улыбка. Только загадочная. Но Максим, торопясь поведать Ане то, что ему явно очень сильно хотелось поведать, этого не заметил. И бодрейшим голосом воскликнул:

– Ну, я смотрю, ты повеселела! Освоила роль счастливой и спокойной домохозяйки? Ну, не домохозяйки – пока просто домоседки! Отдыхающей. Я же тебе говорил, что надо иногда брать тайм-аут…

Аня даже не кивнула ему. Но Максима и это не насторожило. С интригующим видом прохаживаясь перед сидящей Аней, он продолжал:

– Ну, что я тебе хочу сообщить, зая. Я тут навел справки. Нет-нет, просто так, ради любопытства. И знаешь, что понял? Что этот твой Сергей Петрович не самый плохой мужик. Да, простоват, да, и воспитанием не блещет, но, между прочим, деловой. И с любым начальством умеет поладить!

Максим посмотрел на Аню. Та пожала плечами:

– Не знаю. Видишь ли, на вкус на цвет, ну и так далее. Могу сказать только одно: слава богу, что и этот самый Сергей Петрович, и все, что с ним связано, осталось в прошлом… Я очень жалею, Максим, что поддалась твоим уговорам и согласилась на эту работу. Мне надо было, конечно, оставаться в ветлечебнице.

– Не выдумывай! – замотал головой Максим. – Во-первых, на службе под руководством Сергея Петровича тебе платили весьма неплохие деньги. А во-вторых, в этой твоей ветлечебнице нет и не может быть никакого карьерного роста. Максимум, ты могла бы дорасти там до должности заведующей каким-нибудь отделением по ловле блох у хомяков. Шутка. Но…

– Ну и что?! – возразила Аня с жаром, проигнорировав шутку про блох и хомяков. – Я могла бы заняться научной работой. Впрочем, я теперь так и сделаю.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Максим.

– Я буду поступать в Лондонский Королевский ветеринарный колледж, – заявила Аня.

Удивлению Максима не было границ:

– Тебе что, твоей Тимирязевки мало? У тебя же уже есть высшее ветеринарное образование! Не понимаю…

– В Тимирязевской академии мне дали отличное образование, которое больше направлено на практическую деятельность, – спокойно принялась объяснять Аня, – а там, в Лондоне, у меня будет возможность заниматься наукой. Специфика в разных учебных заведениях тоже разная, понимаешь?

– Ты это серьезно? – Максим все еще отказывался верить услышанному.

– Абсолютно, – кивнула Аня. – Я решила подтянуть свой английский. К тому же я буду готовиться по программе для поступающих, которую мне уже прислали из Королевского ветеринарного колледжа.

– А как же… – начал было Максим.

– Макс, я хочу уехать, – перебила его Аня. – ты должен понять. Последние месяцы мне очень тяжело дались. Каждый день, пока тебя не было дома, я тут думала-думала-думала… Я вымоталась. И единственное, что мне сейчас хочется, – это учиться. Я попробую поступить?

– Ну да, конечно…

Максим был очень огорчен тем, что Аня опять поступала по-своему.

И она начала заниматься подготовкой к поступлению.

Это было счастливое время. Иногда Ане казалось, что она – ученица одиннадцатого класса, у которой на носу экзамены. Разница заключалась лишь в том, что не было страха перед неизвестностью, что за плечами были студенческие годы и опыт практической работы. «Нет, не зря я ставила клизмы собакам и оперировала морских свинок! Не зря была укушена лошадью, – радостно думала девушка. – Как легко ложится теория на хорошую практику!»

Дело было не только в том, что она ехала учиться за границу, а в том, что она получала еще один навык – обучение на чужом для нее языке. И, как всякий новый навык, новое умение, это вселяло в нее определенное чувство гордости и свободы.

Год пробежал быстро. Наступило время отъезда в Лондон. В аэропорту Аню провожал Максим. Лицо у него было, как у человека, который ел сладкую сливу и внезапно обнаружил там червячка. Разочарование, обида и стремление предостеречь Аню от глупостей – все это «прочитывалось» без труда.

– Не волнуйся. Я поступлю и сразу же вернусь. Занятия ведь начнутся не раньше осени. Мы успеем обо всем переговорить, – попыталась приободрить его Аня.

В ответ Максим лишь глубоко вздохнул.

Уезжала Аня легко – ей казалось, что нет ничего проще, чем выполнить то, что она задумала…