Цитаты из книги «Родина моя, Автозавод»

Старшая из них (Тудемо) была точной копией билибинской Бабы-яги – нос ручкой от утюга тянулся к подбородку, длинные желто-серые космы торчали из-под красной косынки с «золотыми» нитками, и мотающиеся несоразмерные какие-то руки, вечно сжимавшие то метлу, то обломок палки, то выбивалку для ковров. Я лично старалась вжаться в почтовые ящики, когда она стремительно пролетала через подъезд, вызывающе двигаясь наискосок. Тудемо почти никогда не разговаривала, изредко выкрикивая что-нибудь инфинитивное, например «стоятьблядь» или «подметатьнахуй».

Помимо врожденного отсутствия слуха мама в глазах Аиды Самуиловны имела гораздо больший недостаток – она была еврейкой только по отцу, то есть, строго говоря, еврейкой никак называться не могла. По матери же она оказалась местами русской сибирячкой с конкретной примесью цыганской ядреной крови – в начале века мамин русский дед выкрал цыганку из табора и любил ее всю свою недолгую жизнь, пока не был зарезан лихими людьми ночью на глухом полустанке. Цыганка, чье имя сибирское семейство не сохранило в памяти из принципа, принесла им под дверь орущего младенца с красными бусами на шее. Девочку воспитали в строгости и горячей любви к советской власти, что в результате и привело ее в лагерь на реке Игарке осенью 38-го года. Там же семь лет спустя после долгих мыканий по лагерям России-матушки оказался и сын Аиды Самуиловны, Лазарь.

Часа в четыре утра проснулась от воплей и грохота – верхние соседи, продавщица Люба и ее муж автослесарь Вадик, опять взялись друг друга убивать

31 октября 1998 года я сидела на балконе нашей старой автозаводской квартиры, закутавшись в плед, пила водку, курила, вертела на веревочке игрушечную ведьму и смотрела вдаль.

Про родной завод не мог слышать, именовал его, как и многие тогда, «заводом измученных лимитчиков», а сильно выпивши, высовывался в окно и орал известную кричалку: «Руки в масле, жопа в мыле, мы работаем на ЗИЛе»

1980 год, осень. Одна юная барышня отчаянно скучала и от нефиг делать вышла замуж за своего соседа Володю. Они жили на одном этаже, были одногодками, но ходили в разные школы – барышня Сима в английскую, а Володя в простую. Сима пыталась поступить в институт Мориса Тореза, но срезалась и отправилась в педагогический на дошкольный факультет. Володя же после восьмого класса окончил ближайшее ПТУ, сходил в армию, вернулся и в результате недолгих посиделок за чекушкой с давней любовницей, женой начальника жэка (сам начальник не пил, ибо был жестоким язвенником, к тому же он сам ничего не решал – жена рулила всей его жизнью и тогдашним эйчаром), закрепился при жэке электриком. Как-то в субботу у Симы дома вышибло пробки, она сходила за Володей, который быстро все починил, быстро попил чаю, быстро уложил Симу в горизонталь, быстро ушел и обещал вернуться вечером, что и проделал, причем с вещами – он жил в коммуналке в одной комнате с папой, мама Володи мирно спилась и отошла за пару лет до описываемых событий.

Всю жизнь в соседках у Марины Ильиничны была ее ровесница, одинокая учительница младших классов, уживались они вполне мирно, выписывали на двоих две газеты и менялись ими по вечерам. Но учительница умерла, и вот в ее комнатке, которая пару лет простояла закрытой, водворился дальний родственник – внучатый, что ли, племянник, некто Жора, специалист по угону чужих автотранспортных средств, за что к тому моменту и отсидел. Марина Ильинична была в ужасе от вида нового соседа – он был кривым на один глаз, сверкал наколками разной степени свежести, и почему-то особенно оскорбляли ее детские ямочки на щеках «бандита», когда он смеялся, – ей казалось, что это он как-то нарочно глумится над ней. Жора был вполне беззлобным бойким мужиком, шугануть бабуську любил – это он называл «вывести гуся», то есть выворачивал претензии «Илинишны» таким образом, что она начинала чувствовать себя неправой и виноватой не только в конкретной какой-то мелкой неурядице, но и глобально. Например, старушка Георгию, как она его официально называла, ставила на вид, насколько он безобразно и неряшливо ест, не вычищает из раковины съедобное мусорное крошево, что способствует размножению тараканов. «А что, Илинишна, ты-то небось жопу у станка перед зеркалом рвала, пока я по детдомам-то ошивался? Нас там аккуратности не учили, знаешь, да и на зоне у каждого своя ложка за голенищем имелась, а таракан тоже личность, он по крайней мере мне не тыкает в мое “непотребство”, он такой же урка, как я!» – заворачивал Жорка таким тоном, что Марина Ильинична столбенела, судорожно глотала успокоительные капельки и приходила плакать к моей бабушке: «Что ж, виновата я, что у меня жизнь иначе сложилась? А и правда, что я на него – что он в жизни видел, кроме сволочей да губителей, ах, вот из-за нас, сытых и спокойных, родятся на свете такие поганцы – слишком хорошо мы жили, Валечка, теперь такой вот заслуженный конец моему спокойствию…»

в нем было что-то новое, чего я не поняла, но поняла, что идти за ним нет никакого смысла – это не нужно ему, а с тем, что это нужно мне, я как-нибудь постараюсь жить дальше.

, а то мало ли. – Мало ли что, Ия Львовна? – Мало ли все, деточка

без сильной верной команды подымать Россию – это все равно что голой жопой на босый хуй!