Аля красила волосы впервые в жизни. Она помнила, как однажды оказалась в гостях у подружки и увидела, как дедушка красил седую бабушку чем-то вроде намотанной на палочку ваты. Аля заворожённо следила за процессом и посчитала этот ритуал одним из воплощений заботы. Как на фантике в жвачке Love is: «Любовь – это красить её волосы».

Иногда она пыталась представить, как её родители любили друг друга до того, как она родилась. Потому что «после того как» они друг друга уже не любили. Они никуда не ходили вместе, не смотрели телевизор обнявшись, не умилялись растущей дочке. Ничего не было «вместе». Была сосредоточенная мама. Подробностей в детстве Аля не знала, спрашивать боялась, потому что «любопытной Варваре на базаре нос оторвали», а без носа только сифилитики ходят. Спросить, кто такие сифилитики, она не решалась: ведь чтобы узнать, надо любопытствовать. Получался замкнутый круг.

Аля узнала о папе только в четырнадцать лет. Мама сняла гриф секретности, достала пачку фотографий. Молодая мама и симпатичный парень сидели на качелях, смеялись в парке, обнимались у какой-то парадной. Они казались счастливыми.

Не глядя ни на Алю, ни на фотографии, Алина мама сказала:

– Мы с самого начала не подходили друг другу. Я это знала. Он это знал. Наши родители знали. Ты должна предохраняться, чтобы не получилось вот так.

– Как? – не поняла Аля. Разве плохо, что она получилась? Живёт. Ходит в школу. Занимается музыкой. Делает уроки.

– Я могла учиться в университете. Я могла чего-то добиться. Я могла жить, – грустно сказала мама.

Что можно ответить? Извини, что я испортила тебе жизнь? Извини, что ты забеременела? Извини, что ты не сделала аборт? Захотелось освободить маму от себя. И себя от неё. Аля считала дни до восемнадцатилетия. Почему-то не сомневалась, что в 18 лет заживёт самостоятельно. Мало думала как, но думала, что заживёт.

И зажила.

8

– Ну что, нравится?

Голос Елены оборвал поток Алиных воспоминаний. Она так глубоко задумалась, что совсем не следила за процессом. Что-то смешивали, наносили, снова смешивали, наносили, обматывали пакетом. Или не обматывали? Аля очнулась, когда её повернули в кресле к большому зеркалу в тонкой металлической раме, как героиню телешоу, в котором из страшилки делают красавицу.

Но что случилось с лицом? Почему оно такого странного цвета? Это и есть «землистый» – эпитет из книжек для создания художественного образа? Именно это прилагательное лучше всего описывало цвет Алиной кожи, когда мастер торжественно показала ей результат своей кропотливой работы.

Эксперимент был провален. Вернее, не так. Оттенок волос был очень близок к тому, в который Аля тыкала на постере. Тут мастер заслуживала высших оценок. Но почему так ввалились глаза и вывалился нос?

– Нравится? – повторила вопрос Елена.

В её глазах Аля увидела усмешку, такую же, как в самом начале работы. «Неважно, что думаю я, важно, что думаете вы». Бе-бе-бе. Зачем же так уродовать человека? Надо было посоветоваться с ней перед покраской!

Сильный толчок в спину. Ни следа блонда. За спиной Елена.

– Уверены? Это холодный оттенок, – услышала Аля.

Теперь стало понятно, какие желания исполняет монетка: она даёт шанс принять другое решение, отмотать назад, переиграть. Взять из ящика зонт, выбрать другой коктейль, зайти в парадную с Колей, не целовать его, надеть перед выходом шапку, посоветоваться с опытным мастером – всё укладывалось. Аля переложила зажатую в кулаке под пеньюаром монету в карман. По пальцам пробежала судорога. Она и не чувствовала, как сильно сжимала ладонь. Наверняка останутся следы.

– Вообще-то не уверена. Может, вы что-то посоветуете? Я ни разу не красила раньше волосы, – Аля постаралась улыбнуться как можно милее.

Через три часа на Алю из большого зеркала смотрела настоящая рыжая красавица. Зелёные глаза засияли, цвет кожи из землистого превратился в нежно-персиковый, губы стали ярче. Нет, причина не в удачном освещении. Аля разглядывала себя в то же зеркало в тонкой металлической раме. Просто рыжий цвет ей подходил. Она когда-то была права, а мама – нет. И как только мастер сумела разглядеть, что волосы нужны именно такие – янтарные, многослойные! Ведь Аля всю вторую окраску сидела, недовольная собой и мастером, потому что устала, потому что постеснялась задать вопросы. Но Елена попала в цель. Аля робко потрогала новые волосы.

– Невероятно! – прошептала она.

– Вы невероятны! – улыбнулась мастер. – Можно я вас сфотографирую для своего профиля?

Аля засмущалась. Фотографии – это не про неё, и вообще где-то потом висеть на всеобщем обозрении. У неё даже ресницы не накрашены. Пока Аля собиралась с духом, чтобы отказаться, её уже поставили под профессиональную лампу и сделали несколько снимков.

– Давайте я отмечу ваш аккаунт на фото, – предложила администратор.

Аля отшатнулась:

– Какой ещё аккаунт?

– Ну страничку вашу упомяну, чтобы к вам новые подписчики пришли.

– Нет у меня никаких подписчиков, что вы. Я в эти игры не играю.

– А зря, – вздохнула администратор. – Вас бы заметили. Вы очень красивая.

Аля покраснела до корней своих новых волос, молча расплатилась и вышла.

9

Подготовишки были в восторге. Никак не удавалось начать урок – столько возникло вопросов про новый цвет волос. Её называли Златовлаской, Рапунцель и другими именами сказочных принцесс, которых Аля не знала, потому что бросила смотреть мультики лет пятнадцать назад. Сколько всего можно было бы обсудить с детьми – какие бывают цвета волос (не белые и чёрные, а официальные названия – шатен, брюнет, блондин), какие стрижки носят мальчики и девочки и как необязательно носить именно такие; вспомнить сказки, в которых с волосами связано волшебство (хотя бы бороду Старика Хоттабыча – тоже ведь волосы, а лучше про Самсона – заодно получилось бы про древнегреческие мифы), но эти темы не укладывались в образовательную программу и не могли гарантировать детям поступление в лучшие гимназии и лицеи.

Устав учебного заведения, в котором работала Аля, предполагал, что вместо весёлых дискуссий, расширяющих кругозор и развивающих любознательность, нужно организовать в классе тишину и писать буквы и цифры. Почему нельзя идти в школу, не умея читать и писать, если программа первого класса по-прежнему предполагает обучение письму и грамоте, никто не объяснял. У родителей конкретный запрос: подготовка к школе. Подготовка в узком смысле: научить ребенка писать, читать, считать. Про смену времён года, про дружбу и ненависть, про театры и музеи они сами поговорят на досуге. Только никакого досуга обычно у родителей нет. Они зарабатывают деньги, чтобы «дать детям самое лучшее», в том числе элитный учебный центр. Замкнутый круг.

Аля провела шумные полные восторга от её новых волос уроки и собиралась домой, когда почти у выхода её задержала Ирина Петровна.

– Александра, зайдите.

Пришлось снять куртку и идти. Не предложив присесть, Ирина Петровна раздражённо бросила:

– Опять?

Аля поняла, что «опять». Она видела недовольную директрису за стеклянной дверью, когда разрешила желающим потрогать волосы и убедиться, что это настоящие волосы, и заодно рассказала про парики, про выпадение волос и необходимость разнообразно питаться, чтобы организм получал витамины. Попутно, вскользь, во время всеобщего веселья. Но из коридора было видно только веселье вместо строго выверенного образовательного процесса.

– Во всех классах идёт работа. Только у вас… – Ирина Петровна задумалась, подбирая слово, – балаган, беспредел! Вы понимаете свои задачи? Вы понимаете, какого результата ожидают родители? Понимаете, что это не детский сад, а первая ступень элитного образования? Понимаете?

Аля кивнула, хотя закипала внутри. Директриса сейчас очень напоминала маму с бесконечными: «Ты должна бережно относиться к вещам, понимаешь? Ты должна больше заниматься, понимаешь? Я устала, понимаешь?» Аля понимала. В первую очередь понимала, что вопросы риторические и её мнение никого не интересует. Она не поднимала на Ирину Петровну глаз и изучала рисунок на полу. В кабинете директора был паркет. Предполагалось, что в интерьере должны использоваться только натуральные материалы, чтобы дети не дышали ламинатом, мебелью из ДСП и партами из пластмассы. «Здоровая комфортная атмосфера» – так было написано в уставе, соблюдения которого директриса настойчиво требовала. Родители платили не только за обучение, но и за обстановку.

– Я вас спрашиваю. Что вы молчите? О каких результатах на ваших уроках можно говорить, когда вы за полгода не научили детей сидеть за партами?

Директриса требовала ответа, но что могла противопоставить Аля? Разве здесь кого-то интересовали самые настоящие общечеловеческие результаты: дети научились общаться, перестали стесняться друг друга и учителя, начали активно проявлять себя на уроках. Разве это не достаточные результаты? Что-то внутри Али взорвалось, как будто рухнула плотина. По-прежнему не поднимая глаз от дубового паркета, она заговорила, с каждым словом повышая уровень громкости и эмоций:

– У детей, которые со мной занимаются, отличные результаты! Им интересно, они подружились, они научились слушать, дружить, сопереживать, радоваться за другого! Они стали любознательными! Вы знаете, какие вопросы они задают? Вы знаете, как им интересно всё на свете? Вы видели атмосферу на моих уроках? Нет! Вы только стоите за стеклом и грозите пальцем! Вам важно, чтоб они писали по линеечке и зубрили стихи. И родителям внушаете, что это важно. Или нашли где-то родителей, у которых каша в голове. Которые растят маленьких лордиков вместо счастливых детей. А они не лордики! Они не должны сидеть по струнке, будто их уже в шесть лет сдали в военное училище подальше с глаз! И если вам нужен надзиратель с палкой, то давайте бумагу, я увольняюсь сию минуту.

Брови директрисы поползли вверх, но она моментально вернула их обратно. Каменное лицо. Поразительная выдержка. Помолчав секунд пятнадцать, она протянула Але лист:

– Пишите.

– Что писать?

– Ну вы же увольняетесь сию минуту. Увольняйтесь.

Она говорила так спокойно, что Аля, полная решимости, схватила лист и дрожащей рукой, не присаживаясь и не выпуская из руки куртки, сумки и зонтика, написала «Прошу уволить меня по собственному желанию».

– Причину укажите.

Аля дописала «по причине разошедшихся педагогических взглядов».

Ирина Петровна пробежала глазами заявление и грустно усмехнулась:

– Педагогических взглядов. Много вы понимаете в моих педагогических взглядах! Есть запрос – есть услуга. Забирайте вещи, оставляйте ключи на охране.

Она повернулась к шкафу, быстро достала папку с Алиными документами и положила её на край стола. Разговор был окончен. Аля к этому моменту уже отдышалась и ужаснулась своей дерзости. Она взяла свои документы и молча вернулась в класс. Опустошённая внезапным эмоциональным всплеском, она села на детский деревянный натуральный стул, опустила голову на прекрасно обструганную парту и корила себя за несдержанность. Она не понимала, куда денется сейчас, в середине апреля. На что будет жить? Что за непростительная горячность, недостойное поведение? Что Ирина Петровна сказала про запрос и услугу? И что на самом деле известно о её педагогическом опыте? Пыталась ли Аля когда-то увидеть человека в своей начальнице? Она же приходит домой, снимает костюм в тонкую полоску, распускает волосы из туго стянутого на затылке хвоста. Есть ли у неё дети? Муж? Родители? Сколько ей вообще лет?

10

Позапрошлым летом Аля уволилась по собственному желанию из общеобразовательной школы, где несколько лет работала на продлёнке и использовалась для затыкания каждой дыры во время болезней учителей всех направлений. Освободившись от опостылевшей работы, она хотела пять лет лежать и ничего не делать. Не видеть детей, не слышать коллег, не писать отчёты, не беседовать с тревожными и агрессивными родителями, не уговаривать себя жить. Она посчитала финансы, переборола мамины установки о лентяях и лодырях, уволилась в никуда и легла. Она думала, что будет терзаться муками совести и не сможет чувствовать себя полноценным членом общества, если перестанет приносить пользу ежедневной работой с утра до вечера. Но муки совести не появлялись. Оказалось, что ничего не делать прекрасно. Дни пролетали за просмотром фильмов и чтением книг, в чатах и онлайн-сообществах. У неё появились друзья, с которыми можно было переписываться в любое время дня и ночи. Правда, за фотографиями симпатичной девушки мог скрываться кто угодно, но Алю это не тревожило, она не собиралась ни с кем встречаться, не сообщала никому свой адрес и пароли от банковских карт и чувствовала себя максимально комфортно, проводя сутки в кровати под одеялом или на подоконнике в кухне.

Но отсутствие живого общения постепенно начало проявляться. Аля заметила, что стала разговаривать с незнакомыми людьми в очереди, слишком подробно объясняла дорогу и вмешивалась в конфликты в автобусе. Созвонов с Колей оказалось недостаточно, чтобы покрыть потребность в живом общении. К тому же запасы на банковском счету таяли быстрее, чем она запланировала, а обращаться за финансовой помощью было не к кому. Готовность вступать в необременительные беседы с незнакомцами неожиданно принесла плоды: она разговорилась с женщиной в аптеке, которая пожаловалась, что не может найти нормального репетитора для дочери-первоклассницы. Аля покивала, посочувствовала, а потом предложила себя. Сначала были сомнения: ну какой из неё репетитор, она в математике после расставания с атласной юбкой не сильно прибавила. Но девочка ходила в первый класс, учительница строгая, мама много работала и не хотела тратить вечера на прописи и слёзы над ними. Але показался такой подход разумным, она согласилась попробовать, тем более выяснилось, что ходить никуда не надо – только в лифте на этаж спуститься прямо в домашних тапочках. Решили, что это судьба, и скрепили договоренность неловким рукопожатием.

Контакт с девочкой установился легко. Аля получала удовольствие от нового вида деятельности, а заодно и деньги. Не очень большие, но очень лёгкие. Все три участника процесса (мама, девочка и Аля) были довольны. Потом и четвёртый участник оценил преимущества семьи без ежедневных скандалов из-за уроков, получив спокойную жену и уравновешенную дочку, какими не видел их всё первое школьное полугодие. Свою благодарность он запечатывал в белый конверт и незаметно вкладывал в карман Алиного кардигана.

Все были довольны и счастливы. До мая. В мае соседка увидела торчащий из кармана конверт и заподозрила мужа в особом интересе к Але, одним мерзким разговором перечеркнула всё взаимное удовольствие, обозвав её вертихвосткой, которая втёрлась в семью и теперь через дочь пытается увести мужа. Женщина так убедительно обвиняла, что Аля даже засомневалась: может, она что-то пропустила, не заметила ухаживаний? Но она сталкивалась в коридоре с главой семейства не больше трёх раз, вежливо здоровалась и проходила мимо. Один раз поговорили на лестнице, когда началась история с конвертами. Аля, конечно, отказывалась, но глава семьи строго сказал, что надо уметь ценить себя и своё время. Аля никогда не спорила со старшими, тем более деньги не были лишними.

Больше всего в скандале, который разразился как гром среди ясного неба, Аля жалела девочку. Заканчивался учебный год, заканчивался успешно, в полной идиллии с мамой и школой, а теперь результаты шли прахом. Верно говорят, что в каждой избушке свои погремушки. В этой семье погремушкой оказалась необузданная женская ревность. Необузданная настолько, что через пару недель соседи переехали. Подробностей Аля не знала, переживала за полюбившуюся девочку, но ничем не могла помочь. Зато больше не надо было опасаться столкнуться с кем-то из них в лифте или на лестнице.

Репетиторство закончились, а вместе с ними и финансирование, которое неплохо поддерживало Алю на плаву почти полгода. Через пару месяцев она окончательно убедилась, что существующих пассивных доходов для комфортного существования мало, и решила устроиться на работу. Однозначно с детьми (больше она ничего не умела), однозначно не в общеобразовательной школе, однозначно не индивидуально на дому.

Посмотрев на карте ближайшие детские развивающие центры, Аля разослала резюме и вернулась к лежачему течению жизни под уютным одеялом. Нигде не было комфортнее, чем в своей кровати.

К июлю стало очевидно, что лето – не лучшее время для поиска работы в сфере детского образования. Аля уже совсем опустила руки, как вдруг наткнулась на рекламу очередного детского центра. Сначала она решила, что это знак – развивашка сама её нашла и высветилась на экране в минуту отчаяния. Потом сообразила, что так и устроена контекстная реклама – пару раз что-то поискал, теперь вся всплывающая реклама будет о том же. Никакой мистики и провидения. Но из центра ответили и пригласили на собеседование почти сразу. Аля оделась поприличнее, оставив белые шорты и маечку небрежно брошенными на стуле, достала строгую юбку, не вполне по сезону, но очень по-учительски, нашла ненавистный утюг, отгладила блузку («И никаких стрелок на рукавах! Никогда» – мамины невыполнимые инструкции, сколько ни пытаешься – стрелки остаются) и отправилась на кастинг. Слово кастинг ей нравилось больше, чем собеседование.

По краям длинной дорожки от остановки к детскому центру были высажены деревья. Але сразу это понравилось. Здесь легче дышалось. А вот здание показалось чрезмерно презентабельным и серьёзным, учитывая, что в нём ничего, кроме детского учреждения, не было. Примерно так же, чересчур официально, выглядела женщина, представившаяся Ириной Петровной. Строгий брючный костюм, дорогие очки, моднейшие туфли на шпильках, идеальная причёска. Аля немного растерялась. Всю дорогу она сомневалась, не слишком ли скучно оделась. Она ожидала оказаться среди игрушек и яркой мебели, ковров и развивающих плакатов.

Коля, с которым Аля обсуждала перспективы своего трудоустройства, постоянно твердил, что надо изучить хотя бы сайт компании, в которую идёшь на собеседование, а лучше аккаунты в соцсетях, чтобы знать, чем живёт коллектив, и увереннее отвечать на вопросы. Но за прошедший месяц Аля просмотрела столько сайтов детских центров с шаблонными формулировками и стандартными названиями занятий, что была уверена: ничего нового она не встретит.

Однако встретила. Внутренние интерьеры больше подошли бы головному офису банка: сдержанные цвета, натуральные материалы, медные ручки, хрустальные люстры. Дорого, но не вычурно. Больше похоже на музей. С трудом можно представить бегающих здесь детей.