Маркиз де Конн хоть и не жил в городе, но частенько останавливался проездами в собственной усадьбе. Вот и сейчас он собирался устроиться в невской столице всего на неделю. По дороге задержался в нескольких модных домах. Маркиз не любил приезжать с голыми руками к своей наложнице, Мариам. Сумочки, веера и муфточки были выбором сегодняшнего вечера. За Невским, проехав мимо недавно отстроенных имперских конюшен, его экипаж остановился у двухэтажного дома, скрывающегося за низкой оградой.

Усадьба маркиза де Конна была многолюдна, преимущественно благодаря дворне, которой руководил дворецкий Климентий. Маркиз вежливо называл его по имени и отчеству – Климентий Ярославич, и неспроста. Хозяин редко бывал в собственном доме, и вся нагрузка по хозяйственной части дома целиком и полностью наваливалась на него. Помимо работников конюшен, бань и мастерских, прилагались три лакея, экономка с челядью, два буфетчика, повар с кондитершей, несколько горничных, не считая прачек, швей и поломоек. У всех были семьи и дети, а в хозяйственных пристройках двора жила еще и большая семья садовника – старого обрусевшего англичанина. Дом являл собой живой многоголосый улей, что, по мнению маркиза, должно было радовать юную Мариам, поскольку она ни на минуту не оставалась одна.

Впрочем, в личные покои наложницы были вхожи только ее телохранитель, Кабеза, и Пелагея, крепостная смышленая девочка, которую маркиз заполучил совсем недавно в качестве фрейлины и подружки Мариам.

– Господин, вы совсем устали! – пролепетала наложница навстречу де Конну. – Прошу вас, останьтесь у меня, я помогу вам отдохнуть!

Маркиз не спорил, приказал Пелагее уложить свои подарки у трещавшего веселым огнем камина, нежно поцеловал Мариам в лоб и послушно снял камзол с жилетом.

– Прошу тебя, поиграй для меня что-нибудь…

– Хотите я станцую или спою?

– Нет, только лютня… Я так соскучился по твоим струнам.

За будуаром, в спальне, под еле освещенными драпировками балдахина, возвышалось довольно необычное ложе. Круглое, диаметром метра в три, с высокой изогнутой спинкой по всему краю, обитое мягкой тафтой на турецкий манер и с небольшой «входной» дверцей. По трем ступенькам маркиз залез на ложе, улегся посередине круга, сложил руки за головой и… в наслаждении закрыл глаза. Здесь ему ничего не угрожало и никто не беспокоил. Мариам с лютней села у ног хозяина по-турецки. Опершись о пологую спинку, она чуть покрутилась, устраиваясь и, тронув тонкими пальцами струны старинного инструмента, ласково улыбнулась. Господин был в ее полной власти. По покоям полились мелодии Дю Мон Тристе, турдьона, гальярды и легких фантазий на тему средневековых легенд. По стенам спальни заструился аромат ладана и гальбана. Тепло Мариам убаюкивало. Полуосвещенные, слегка колышущиеся занавеси заволакивали успокоением, запах дурманил, и маркиз погрузился в легкий, приятный сон. Окружающие предметы, выхватываемые трепетным светом свечей, начали расплываться, медленно вытекая из сжатого вокруг пространства. Но вдруг что-то зашумело за дверями. Де Конн прислушался. По-видимому, слуги, зная о присутствии в доме хозяина, решили бдеть в приемной со своими просьбами и ходатайствами. Он глубоко вздохнул. Надо бы научиться не отвлекаться на посторонние звуки. Посмотрел на вьющийся дым ладана, прикрыл глаза. Его тело становилось легче. Тяжелые складки балдахина покрылись тонким узором забытья, и могло почудиться, что даже воздух в блаженстве замирал от сладости струнной музыки.

Но вот дверь дернулась… кто-то пытался ворваться в комнату. Де Конн распахнул глаза и насторожился. Не стук, но настойчивые толчки и царапанье с той стороны заставили его встать. Мариам с ним не было, вещи обратились в бесцветные лохмотья, спальня погрузилась в мертвую тишь. Де Конн, не веря в происходящее, отчаянно смотрел на движения бронзовой ручки дубовой двери. Та дернулась несколько раз, царапание в дверь повторилось. Еще мгновение, и раздался стук, тихий, но твердый. Все вдруг исчезло, кануло в безмолвную тьму. Все, кроме дверей. Там кто-то ждал. Кто-то стоял снаружи, в коридоре… Никто в доме не опускался до столь зловещей наглости, как стучать в покои наложницы во время отдыха хозяина! Занятый этими досадными мыслями, де Конн оказался в коридоре. Там было безлюдно, пусто и тихо. Теперь он рассердился. Все это выглядело дурачеством кого-то из молодых слуг. «Шутники! Выясню кто, проучу». Маркиз недовольно потер шею и вернулся к своей двери… Как так получилось, что, выходя, он захлопнул ее? Привычно дернул ручку вниз, но дверь словно вмерзла в неподатливый кирпич стены. Она была – вот странность! – заперта изнутри. Быть такого не может! Мариам никогда не запиралась… Надо успокоиться и плавно нажать на ручку. Может, что-нибудь застряло в старой конструкции, выскочило. Дверь, как замурованная, даже не дрогнула. Он перевел дыхание. Нечто угрожающее выглядывало из всех углов, вперилось в него колючими глазами. Он хотел было вдарить по двери и вышибить упрямые доски, но, образумившись, взял себя в руки, вновь попытался совладать с тяжелым изогнутым куском бронзы. Безуспешно. Присел и глянул в замочную скважину. Словно тысячи насекомых с тонкими, колючими лапками разом пустились карабкаться по его спине к затылку! Там, за дверями, в спальне, горели свечи, играла на лютне Мариам, а над круглым ложем, в плавном свете, лежал он, маркиз де Конн.

«Я сплю?!»

Он отскочил от двери, ущипнул руку, но даже и не почувствовал касания. Чем больше он пытался разбудить себя, тем больше, казалось, он впадал в безумный, невыносимый сон.

«Да что же это происходит? – де Конн остановился. – А если бы даже и сон…»

Подобные сны он видел только в детстве. Отец называл их «выход из тела» и предупреждал: «Это очень опасные сны, Авад, ты можешь не вернуться…» Де Конн никогда не решался путешествовать в подобных снах и блюл своего двойника до тех пор, пока не просыпался.

– Та́йта¹¹! – крикнул он.

Зов впитался стенами, будто вода губкой.

– Тихо, ты разбудишь его! – шепот сотен голосов начал наполнять пространство.

– Кого? – тоже шепотом спросил де Конн.

– Его, того, кто спит…

Очевидная невнятность ответа возмутила маркиза, но, не желая быть неучтивым, он промолчал и впервые решился сделать шаг. Первый осознанный шаг в первом осознанном «выходе». Мягкое касание о стеклянный пол. В коридоре нет света, но окружающее источало бледно-синеватый свет.

«Кто спит?»

Еще шаг…

– Здесь кто-нибудь есть?.. – произнес де Конн на полголоса сильнее.

– Тихо… тихо… не буди его…

«Кого не будить? Себя самого?» – при этих мыслях он начал удаляться от дверей спальни, чтобы не вернуться в собственное тело, не найдя ответа.

– Авад!

Это был голос отца! Де Конн уже открыл было рот, чтобы отозваться, но окружающее, словно имея собственные уши и рты, вкрадчиво-испуганно напутствовало:

– Не слушай его!.. Не буди его!..

Надо было уйти от них, от этих приросших к его ушам стен и мебели. Он миновал коридор, прошел в свой кабинет, а оттуда – в библиотеку. Почему его тянуло в зал с книжными полками?

Библиотека оказалась пустой и мрачной, голые кирпичные стены одиноко стремились ввысь, пропадая в ночном небе.

– Он здесь… тихо… – твердили навязчивые вещи за дверями.

Вдруг все качнулось: пол, стены. Маркиз застыл. Привыкший к землетрясениям на побережье Тихого океана, он определился, где лучше находиться при более сильных толчках. Но земля стихла. Замер в ожидании и де Конн. Минута, другая. Он напряг тело и слух. Где-то со стороны кабинета доносились хлюпающие звуки и тихий напев. Молитвы? Дверь тихо приоткрылась, но пролет вел не в кабинет, а вниз, в подземелье. Ступеньки иные, стертые, покрытые пылью. Маркиз потянул носом. Запах множества старых сальных свечей. Подземелье казалось знакомым, но он мог поклясться, что никогда здесь не был. Это не его дом! Везде: на подоконниках, выступах, столах, стульях – болезненно слабым огнем мерцали масляные плошки. Нестерпимо воняло паленым мясом… Посередине (узкий стол, над ним – высокая тень) – человек в полуистлевшей монашеской робе. Знакомый ларец со снадобьями на стульчаке. Отцовский. Маркиз приблизился к столу. Кто-то лежал на нем. Изуродованное тело девушки. Незнакомец в балахоне, напевая молитву, зашивал на ней глубокую рану, тянувшуюся от бедра к ребрам. Со стола на потрескавшийся каменный пол капала цедившаяся кровь.

– Та́йта? – позвал де Конн.

Тень не шелохнулась. Маркиз сделал шаг вперед. Нет, фигура не так высока. Отец был коренаст, с плечами шириной в косую сажень, но выше своего сына. Де Конн присмотрелся к несчастной на столе. Она была нага, с распоротым животом, покрытая кровавыми подтеками, белая до синевы. Девушка не двигалась, а лишь таращила глаза на своего «лекаря». Тот, закончив с еще одним швом, принялся вдевать очередную нить в крюкообразную иглу.

– Что вы делаете? – спросил де Конн незнакомца. Он привык к кровавым сценам, но эта девушка казалась ему знакомой.

Незнакомец вздрогнул и поднял голову.

– Разве ты не знаешь? – раздался над столом мягкий голос, и зеленоватые огни блеснули из-под капюшона. – Принимаю твои роды!

Волосы зашевелились на голове де Конна. На него пустыми бесстрастными глазами смотрело его собственное Я, но невероятно состарившееся, иссушенное, пораженное язвами проказы. Де Конн в смущении отступил, его взор опустился на распростертое тело.

– Матушка?!

Он осекся. Несчастная повернула лицо к маркизу. То была уже не его мать! То была Изабелла де Сварро, его жена, убитая двадцать лет назад!

– С днем рождения, милый, – произнесла она голосом столь мягким и бархатным, что от боли воспоминания о ней у де Конна перехватило в горле…

Вдруг невидимая сила толкнула его к стене и потянула сквозь твердь кладки. Ребра сдавило, маркиз с усилием втянул воздух. Не страх, но ошеломляющая тоска заполнила его чувство со стремительностью цунами. Он хватался за острые углы и скрипел зубами, но лишь тогда, когда невероятная масса каменного мешка должна была сокрушить его тело, в ушах де Конна раздался крик отца.

– Проснись!!!

Де Конн передернулся и широко раскрыл глаза. Перед ним возникло испуганное личико Мариам.

– Вы кричали, господин, – пролепетала она.

Маркиз осмотрелся. Сердце бешено колотилось и болело, на глаза сами по себе наворачивались слезы. Он не отмечал своего дня рождения со времени смерти Изабеллы и детей. Двадцать лет назад банда галерников напала на его замок, когда он уехал на охоту. Погибли все: жена, двое детей, старые верные слуги и их семьи. Де Конн поклялся разделаться с каждым участником той драмы. Он лично нашел и расправился как с напавшими, так и с их семействами, детьми, внуками и прямыми наследниками. Кровная месть требовала уничтожения врагов вплоть до седьмого колена… если таковые еще оставались. Но маркизу так и не удалось выйти на след организаторов резни. Единственной зацепкой в том, кто мог быть главой разбоя, были те, кто жил и работал с убийцей его семьи – с графом Димитровым, увы, почившим от тяжелой болезни шесть лет назад. Решив, что охотиться более не на кого, маркиз де Конн избрал дочь графа Алену в качестве жены… Причина столь неожиданной мягкости скрывалась в пророчестве, данном ему самими Духами судьбы. Они предсказали де Конну любовь к дочери врага, и, как бы он ни увертывался от их влияния, они таки взяли верх. Маркиз влюбился в Алену до того, как узнал, кем она ему приходилась… Не был ли сон с Изабеллой напоминанием о необходимости выполнить клятву о мести? Или он звучал предупреждением о грядущих неприятностях из-за неуместной любви маркиза к дочери ее убийцы?

– Долго ли я спал? – спросил он, нахмурившись.

– Чуть более двадцати минут, господин.

Де Конн отер лицо руками и тяжело вздохнул. Он легко умел переключаться с деловых споров на романтичный диалог, но сны врезались в его память ярче реальности и запекались в ней, как рубцы от раскаленного металла. Он ненавидел сновидения! Они всегда несли некий тайный смысл, были полны отчаяния и борьбы, словно он не спал, а переходил в иную, параллельную жизнь своего воспаленного разума… Изабелла! Она пришла к нему перед самой женитьбой… впрочем… приближался праздник мертвых¹².

– Мне пора работать, – буркнул де Конн. – Жду тебя к ужину через час!

Его путь лежал в кабинет – туда, где уже ожидали хозяина брадобрей Доминик, личный секретарь Охос с расписанием на неделю, докладами и прочими неотложными делами.

Дела прошлые и нынешние

– Дага и шпага против трех шпаг. Что за абсурд! – рявкнул маркиз де Конн, отбросив письмо в сторону. – Неужели они так высокомерны, что считают достаточным выставить против меня всего трех соперников?!

Охос с пониманием усмехнулся. Ответный вызов семьи Бенетто на требование де Конна выдать ему Сильвию Рейес казался смешным.

– Если бы они серьезно взялись защищать от вашего гнева эту девицу, то прислали бы роту профессиональных баратерос¹³! – вставил секретарь, насмешливо изгибая тонкие брови.

– Нет, они просто пытаются унизить меня, – фыркнул маркиз. – Ладно, впишите combat à outrance¹⁴ в календарь на среду… Что еще?

Вместо ответа Охос странно покосился на гайдуков хозяина.

– Хм, позвольте заметить, – произнес он, – что наемные убийцы наверняка уже в городе, знают, где ваш дом…

– …и попытаются нанести мне удар до официальной дуэли! – догадался де Конн. – Очень верное наблюдение, уважаемый!

Присутствующие в кабинете гайдуки тревожно переглянулись. Шарапа оскалился, Барыга с Кабезой ухватились за кинжалы. Маркиз усмехнулся.

– Придется ходить оглядываясь, господа, – он дал знак рукой о том, что беспокоиться не о чем. – Итак, о делах, Охос.

– Из мебельной мастерской Тура пришло уведомление о том, что спроектированный вами спальный гарнитур не совсем соответствует стилю…

– Любезный! – перебил его маркиз. – Я заказывал не «спальный гарнитур», а мебель для спальни, посему передайте молодому мастеру, что меня интересует не стиль, а форма кресел и софы, удобная мне в «будуарных делах»… Записали? Дальше.

– Семейные дела. Сводный брат вашего сиятельства, барон Кадигерн, напоминает, что его маленькому Даниилу в феврале исполняется семь лет…

– Купите ему белого пони.

– Ваша сестра, Виктория, просит помощи в помолвке ее сына, Гарвия…

– Ах! – маркиз поморщился и, сняв со стены одну из любимых немецких шпаг без крестовины, кивнул Шарапе. – Герцоги д'Аггия владеют большими землями на побережье Андалузии, но территория почти опустела от десятилетий разбоя пиратов… Ладно, я возьмусь за них… Пусть готовит сына к свадьбе. Дальше.

Охос отложил семейные дела и выудил бумаги с текущими докладами. Шарапа между тем пригласил в кабинет двух слуг: дворецкого и молодого человека по имени Харитон. Последний из вошедших с недавнего времени являлся приказчиком его сиятельства по закупкам материалов на ремонт дорог имения. Сутулый и нескладный, он напомнил де Конну итальянца-евнуха из замка своего отца: весь вид его кричал о мягкотелости, чему предательски способствовали безвольный подбородок, покатые плечи и вдавленная грудь. Еще юношей де Конн основательно подпортил жизнь бедному скопцу.

– Мессе́р Авад! – надрывно тянул тот, едва увидев молодого маркиза. – Хозяин возвратится из города через ча-а-ас! Немедля вылезайте из воды-ы!

Но вечно проказливый мальчишка не слышал завываний с берега. То ли из-за тихого голоса евнуха, то ли из-за веселого визга купавшихся с ним наложниц отца…

Войдя, Харитон смиренно застыл. Его простоватое, но далеко не глупое лицо выражало непритворное сожаление и даже некое страдание, подобное тому, которое испытывает мелкий вор, подбрасывая в бегах от полиции часть украденного спящей в телеге бабе. Маркиз состроил на лице угрожающую мину и снова кивнул Шарапе. Тот выдал молодому человеку сюртук, расшитый различными пуговицами в семь неровных рядов.

– Во вторник – встреча с господином Коза… хм, Козодавлевым¹⁵… – продолжал Охос. То, что хозяин собирался проделать со странным сюртуком приказчика, ему очень не нравилось. Это было одно из всем известных «внушений» маркиза. Он никогда не ругал и не бил своих слуг за ошибки, но в первую их провинность делал это самое «внушение», которого вполне хватало. Формы хозяйских взбучек были разными. Бедному приказчику достались пуговицы.

– Ага! Мне надо обсудить несколько идей относительно улучшения жизни и образования крестьян в нашем имении, – де Конн неприветливо ухмыльнулся и, пробуя сталь шпаги на гибкость, медленно изогнул ее клинок. – К тому же Осип Петрович побывал на стольких должностях, что неплохо бы спросить его совета по многим иным вопросам! Дальше.

– В среду, в полдень: Государственная комиссия о погашении долгов покойного графа Димитрова.

– Да, есть надежда вернуть кое-что из того, что уже попало в государственную казну…

– В полтретьего того же дня назначена аудиенция у господина Оппермана об оборонительном положении острога Койра. В четверг – Дворянский банк…

Между тем Харитон готовился к «внушению». Он раскраснелся, растопырился и так напрягся всем телом, что жилы его вот-вот готовы были взорваться от напиравшей крови. Сама процедура, включающая выданный сюртук, называлась «Снятие медалей» и заключалась в том, что маркиз острием шпаги срывал на нем все пуговицы. Те нашивались намеренно туго и неравномерно, в зависимости от степени гнева хозяина.

– В пятницу утром ваше сиятельство ждут в Межевой экспедиции Третьего департамента Сената относительно апелляции о ревизии земель князя Камышева в Херсонской губернии. В полдень – Заемный банк…

Охос сделал паузу. Маркиз вытянул руку со шпагой, и ее жало вмиг сорвало пуговицу с сюртука приказчика. По кабинету раздался щелкающий стук отскакивающей от твердых поверхностей металлической крохотульки. Вторая, третья… десятая… Они слетали настолько молниеносно, что Охос, сбившись со счета, отер вспотевший лоб и бессильно ткнулся в свой список.

– Генеральша Кутузова, Екатерина Ильинишна, приглашает к следующей неделе на семейное празднество по случаю пожалования ее супругу графского титула.

– Явлюсь! – рыкнул маркиз, не отрываясь от напряженного занятия. Скорость движений смертоносного оружия нарастала, риск порезать тело наказуемого повышался.

– Мамзель Жорж приглашает в Эрмитажный театр на рождественский спектакль…

– Приду… Пошлите ей пятьсот рублей на три билета, – тон хозяина становился жестким, отчего дыхание Харитона останавливалось. – Что еще?

Охос отложил расписание и виновато глянул на побелевшего приказчика.

– О закупке досок для строительства колесопроводов¹⁶…

– Ага! – де Конн, к этому времени закончив со всеми пуговицами сюртука, высматривал в одежде молодого человека что-нибудь подходящее для острия его шпаги. – Просветите-ка меня, Харитон Кабронович, чем отличается стоимость досок, купленных оптом и в розницу без учета таможенных сборов… и какая разница между новыми досками и теми, что сняты со старых стругов¹⁷?

– Проворовался, ваше сиятельство! – выпалил тот, кося широко раскрытыми глазами на блуждающее вокруг его носа острие смертоносного оружия. Домашние слуги уже посоветовали ему сразу признаться и покаяться: это всегда умеряло ярость хозяина даже при самых тяжелых погрешениях.