Глава 2
Манюня выступает на отчетном концерте, или Оригинальный способ лечения боязни высоты

Один отдельно взятый, может и небольшой, но вполне убедительный прыщик на носу – это целое событие. Знаете почему? Потому что есть что предъявить миру, а особенно – этой противной Ангелине, у которой неизвестно откуда посреди тела выросла грудь. Грудь реально одна, второй еще нет, Ангелина растет в одну сторону, не иначе, но кого это утешает? Никого это не утешает, а уж меня с Манькой – подавно. Потому что Ангелину мы не очень любим. Прямо-таки недолюбливаем. Да что уж душой кривить, терпеть мы эту Ангелину не можем!

Сегодня показательное выступление учеников музыкальной школы. Актовый зал забит до отказа. Вообще-то у нас не очень большой актовый зал, всего на сорок человек. Но сорок человек – это тоже серьезно, особенно когда они уже расселись по деревянным скрипучим стульям и, в ожидании культурных потрясений, с интересом рассматривают лепнину на потолке и темно-зеленые бархатные кулисы. Кулисы тяжелые, волнистые, когда раздвигаются – громко шелестят, а в темноте отдают серебристыми бликами. Лепнина на потолке вся из себя нарядная, обильная, в мелкий вьющийся завиток.

В первом ряду на самом почетном месте сидит директор Мария Робертовна, строгая тетечка с усами и даже немножко бородой, если принять во внимание щедро торчащие из круглой родинки на подбородке волоски. Мария Робертовна «преподает скрипку». Манька жалуется, что совершенно невозможно играть на скрипке, когда рядом маячат усы и немножко борода Марии Робертовны.

– Как увижу ее родинку, тут же все ноты вылетают из головы! – кручинится Манька и скорбно трясет непокорным чубчиком. Убедительно трясет, со всей силы. Будь чубчик хоть чуть-чуть накладным, он бы давно отлетел в сторону от такого немилосердного обращения. Но чубчик всамделишный, буйнорастущий, поэтому боевито развевается над Манькиным лбом и отваливаться не собирается.

Ба Маньке не верит. Ба говорит, что Манька просто выдумывает всякие глупости, лишь бы не играть на скрипке. А ведь нормальному, уважающему себя ребенку из правильной еврейской семьи прямая дорога в Спиваковы!

– А кто такие Спиваковы? – пыхтит обиженная Манька. Манька не любит, когда ей кого-то ставят в пример, она тут же ощетинивается чубчиком и воинственно оттопыривается круглым пузом.

– Спиваков, а не Спиваковы! Уж не такое в детстве позорище, как ты! А талантливый скрипач, ясно?

Может, конечно, этот Спиваков и талантливый скрипач, мы его не знаем и спорить с Ба не хотим. Наверное, легко быть талантливым скрипачом, когда в далеком детстве с тобой занималась совсем другая, симпатичная преподавательница! А не Мария Робертовна, от одного вида волосатой родинки которой смычок прирастает к струнам, а природный талант сворачивается в кукиш! Опять же, небось у Спивакова была нормальная человеческая семья, которая подавала ему правильный пример. Я бы посмотрела, в кого бы он вырос, будь у него перед глазами такая девочка, как наша Каринка.

Когда упирающуюся Каринку мама с папой привели в музыкалку, у Марии Робертовны чуть родимчик не приключился от абсолютного слуха моей сестры.

– Только на скрипку! – заверещала она. – И только ко мне!

Мы с Манькой уже учились во втором классе музыкальной школы, я – по классу фортепиано, потому что слухом до скрипки не дотянула, а Манька по классу скрипки, потому что со слухом у нее все было в порядке. И тут в музыкалку приводят Каринку, которая, не моргнув глазом, угадывает с закрытыми глазами все ноты и на память выводит чуть ли не оперные рулады. В воображении Марии Робертовны рисуется триумфальное будущее – вот наша Каринка выступает с симфоническим оркестром в Москве и под овации восторженной публики, вырывая у ведущего микрофон, объявляет на всю страну: «За мою безупречную технику исполнения спасибо большое моей преподавательнице по скрипке Марии Робертовне Маркарьян!» Слезы, фанфары, цветы, занавес. Всесоюзный почет и уважение.

Мария Робертовна, конечно, не подозревала, какую девочку выбрала себе в ученицы, а мы малодушно не стали ее предупреждать. И даже когда вся неприглядная истина о моей сестре открылась нашей отважной директрисе, та сдаваться не стала и с воплем: «Я все равно сделаю из тебя человека», – взялась за дело. И вся музыкальная школа с замиранием сердца наблюдала, как моя сестра упирается играть на скрипке, а Мария Робертовна, злобно ощетинившись усами, пытается сделать из нее знаменитость государственного масштаба. Навроде Спивакова.

Ну и кончилось все тем, что одним дождливым ноябрьским днем, сразу после очередной битвы за звание человека, Каринка воровато прокралась в первый попавшийся по дороге двор и утопила в туалете системы «деревенский сортир» свой несчастный инструмент. Вернулась вся из себя довольная домой и объявила, что в музыкалку она больше ни ногой, хоть убей. А вот в художественную школу очень даже пойдет.

Сначала у нас в квартире случилось легкое светопреставление на тему «ну сколько можно, я спрашиваю, сколько можно»! Мама оттаскала Каринку за уши, заперла в детской, тут же вытащила ее обратно и стала выпытывать, куда она подевала скрипку. Каринка какое-то время угрюмилась и выразительно сопела, потом призналась, что скрипка совершенно случайно утонула в выгребной яме.

– Как это утонула? – не поверила своим ушам мама.

– А вот так. Взяла и утонула. С концами! – пожала плечами Каринка.

Мама какое-то время хватала ртом воздух, потом махнула рукой и побежала вести с папой переговоры о второй скрипке. Папа сразу предупредил, что на второй инструмент денег у него нет. И что нервы у него совсем тонкие, того и гляди порвутся, а без нервов он за себя не отвечает. Папа всегда так говорит, когда его склоняют к непредвиденным расходам.

Мама погоревала-погоревала, да и смирилась со своей участью. Потому что очень хорошо знала дочку и понимала, что если уж та уперлась – то это до победного. А что такое в Каринкином случае «до победного» – не надо никому объяснять. Какая-нибудь леденящая душу варварская выходка – вот что это такое. Поэтому родители решили пойти путем наименьшего сопротивления и перевели сестру в художку. Правда, им пришлось долго упрашивать нового директора, чтобы он согласился на такую ученицу. Ибо слава о проделках сестры опережала ее на многие километры. Как артиллерийский обстрел – наступление пехоты, например. Или как противная контрольная с инспекторами от районо – долгожданные летние каникулы.

Мы с Манькой шибко завидовали Каринке, но пойти по ее стопам позволить себе не могли. У меня была вообще беспросветная ситуация – пианино утопить в выгребной яме я при всем желании не смогла бы, а загоревшейся было Маньке Ба в два счета объяснила, что с ней сделает, если та попытается последовать Каринкиному примеру. И дело закончилось тем, что мы с Манькой остались в музыкалке и, проклиная все на свете, по два часа в день калечили мировую классику, а Каринка бодро малевала свои натюрморты и называла нас неудачницами.

Ладно, вернемся к концерту, а то я что-то увлеклась. Итак, актовый зал забит до отказа преподавателями и родителями, в третьем ряду, ближе к выходу, сидит дядя Миша, поправляет на переносице очки и ведет оживленную беседу с мамой девочки Лусинэ. Мама девочка Лусинэ вся из себя румяная, блестит глазами и изысканно смеется в ответ – откидывает голову, прикрывает ладонью рот и давай выводить «кы-кы-кы-кы-кы». Одним словом, кокетничает с дядей Мишей напропалую. Манька сердито сопит в занавес, я стою рядом, в платочке, повязанном аккуратным узлом под подбородком.

Потом начинается концерт. И вот Ангелина стоит посреди сцены, такая вся крахмальная-отутюженная, аккуратный, волосок к волоску, пробор, в длинные косы вплетены два больших, совершенно волшебных банта – почти прозрачные, они густо обсыпаны серебристой мушкой, и если прищуриться, то кажется, будто вокруг кос роятся блестящие светлячки. Юбка на Ангелине темная, в складку, сидит не набекрень, с вывернутым подолом или пуговицей на пузе (когда этой пуговице место на боку), а как надо сидит, правильно. И колготки на ней гладенькие, не пузырятся на коленях, как обычно бывает. И блузка на ней красивая, с рюшечками возле горла, в обтяжку. И из этой обтяжки торчит грудь! Маленькая такая, совсем даже крохотная, но грудь!

А я стою за сценой в платочке. То есть играть мне сейчас этюд Черни вот в таком позорном виде. И даже победно вылезший аккурат к концерту Манин прыщик на носу не утешает. Хотя за подругу я очень радуюсь, ага. Мы сегодня целый день этот прыщик изучали: и так посмотрим, и эдак, и в профиль, и анфас. С какой стороны ни любуйся – получается неимоверная красота. Но мне-то от этого не легче! Душа все равно ноет из-за такой несправедливости. Ангелине выступать с грудью, Маньке – с прыщиком, а мне – в косынке. Эх!

Вот вы меня спросите, чего это я так сумбурно рассказываю. Начала с Ангелининой груди, потом про скрипку в выгребной яме вспомнила, про триумфальный Манин прыщик. Намекнула про свою косыночку. Где логика, спросите вы! Логики нет, спорить не буду. Это я так просто разогреваюсь, чтобы наконец поведать вам, как все на самом деле случилось. Так сказать, набираюсь храбрости.

Ладно, не вилять же мне бесконечно хвостом. Начну еще раз, с самого начала.

В общем, так. Наступила весна, и как-то сразу стало тепло. Еще недавно народ кутался в пальто и ходил в сапогах, а сегодня уже все в куртках и ботинках. Вот и мы с Манькой, расфуфыренные, она в своей желтой курточке и вязаной красной шапке, а я в голубом легком пальто, солнечным практически вторником шли на занятие по сольфеджио. Вообще никого не трогали, просто шли по улице. Манька несла скрипку, потому что после сольфеджио у нее занятие по специальности, а я тащила папку с нашими нотными тетрадками и книгами. Культурно обсуждали Баха. Ну то есть как обсуждали, прямо-таки осуждали!

– Вот эти его фуги! – кривилась как от зубной боли я. – Как можно было такую скучную музыку сочинять? И нас еще заставляют ее играть!

– Да уж! – поддакивала Манька. – Даже не знаю, что может быть скучнее его фуг. Если только прелюдии?

В процессе оживленной беседы мы дошли до моста, ведущего к базару. Мост перекинут через небольшую речку – она разделяет наш городок ровно пополам и, весело журча, мчится в сторону старой крепости, где вливается в большую реку Тавуш. Мы какое-то время постояли на мосту, повздыхали, глядя вниз, в мутные по весне быстрые воды.

– В принципе, – задумчиво протянула я, – в принципе, твою скрипку можно было бы и здесь утопить.

– В принципе да, – согласилась Манька.

Выражение «в принципе» мы выучили совсем недавно, и оно нам очень нравилось. Поэтому мы его часто и увлеченно употребляли.

– Но тогда бы тебе пребольно влетело от Ба.

– Это да, в принципе, все так и есть. А знаешь, чего я думаю? – сосредоточенно засопела Манька. – Знаешь, почему музыки Баха называются фуги?

– Почему?

– Потому что от слова «фу». Понимаешь? Вот когда тебе что-то не нравится, ты говоришь «фу-у-у»! Вот и тут получается – фу-ги!

– В принципе, правильно, – важно повела бровями я. – А что тогда означает «ги»?

– Ги?

– Ну да! Ты же говоришь: «фу-ги». Что означает «ги»?

– Надо подумать! – Помпон Манькиной шапки свесился вниз, она качала головой туда-сюда, помпон качался в такт, и все это выглядело очень завлекательно. Жаль, у моей шапки нет помпона, а то я бы тоже так забавлялась. Но перевешиваться с моста вниз головой не стала бы. Я высоты боюсь.

– Ги, – повторяла Манька в такт помпону. – Ги-ги. Нарка, мы с тобой дуры.

– Это почему?

– Потому что не «ги», а «га», понятно? Фуга, а не фуги.

– Тогда понятно, – шмыгнула носом я.

– Это чего тебе понятно?

– Про «га» понятно. Кто говорит «га»? Гуси!

– Гуси, ага. Гуси-гуси, га-га-га!

– Ну вот и ясно. Фу-га. Идиотское слово для дурацкой музыки.

Манька резко вскинулась, помпон, пролетев круглой дугой, угнездился на своем законном месте. Помпон большой и пушистый, прикреплен к шапке длинной шелковой тесьмой, и, когда Манька бежит по улице, он весело подпрыгивает круглым мячиком.

– В принципе, все верно, Нарка. Идиотское слово для дурацкой музыки.

Потом мы с Манькой принялись обсуждать завтрашний показательный концерт. Наша музыкалка гордо именуется Бердской музыкальной школой № 1. Зачем кто-то взял и пронумеровал одну-единственную музыкальную школу, не очень понятно. Не иначе на вырост пронумеровали, в надежде, что вскорости в городке появится вторая музыкальная школа.

Но пока это вскорости не случилось, музыкалка в Берде одна, и раз в год, в марте, она организовывает концерты для родителей и других отчаянных людей. Хвастает умением своих учеников терзать инструменты.

Сначала мы оживленно обсудили завтрашний концерт. Можно сказать – по душам поговорили. Потом внезапно вспомнили про сольфеджио и припустили что было мочи – опаздывать на занятие никому не хотелось. Так здорово припустили, что влетели в кабинет аж за пять минут до начала занятия. И встали на пороге как вкопанные. Любой человек встал бы как вкопанный при виде сидящей за первой партой Ангелины.

Ангелина сидела неимоверно гордая, в тонкой кофте. Чуть ли не выгнувшись дугой. И из этой выгнутой дуги торчала одинокая грудь. Мы даже не сразу поверили глазам своим. Потом стряхнули оцепенение и прошлись несколько раз вдоль первого ряда парт, впереди Манька, следом я, смотрели прямо, но отчаянно косились в сторону Ангелины. И чего? Наваждение не исчезало. Видимо, пока в зимние холода мы ходили в теплых кофтах, грудь вырастала и аккурат к весеннему теплу выросла. А тут Ангелина надела тонкую кофту, и на тебе!

В классе наблюдалось лихорадочное оживление. Девочки жались по углам и тихо шушукались, периодически оборачиваясь к Ангелине. Мальчики скакали по партам, устраивали потасовки, гикали и всяко выделывались. Приноравливались правильно реагировать на Ангелинины формы. Если можно было бы убивать взглядом, Ангелина давно бы уже была мертва. Или у нее счастливо отвалилась бы новоприобретенная грудь. Но так как взглядом убивать третий класс Бердской музыкальной школы № 1 не умел, то Ангелина так и восседала за первой партой с гордо вытаращенной грудью.