Цитаты из книги «Манюня»

Мое имя было густо обведено красным фломастером. Внизу цветными карандашами Манька нарисовала маленький домик: из трубы на крыше, само собой, валил густой дым; в одиноком окошке топорщилась лучиками желтая лампочка Ильича; длинная дорожка, петляя замысловатой змейкой, упиралась прямо в порог. В почему-то зеленом небе из-за кучерявого облака выглядывало солнце. Справа, в самом углу, сиял пучеглазый месяц со звездой на хвосте. Надпись внизу гласила: «Синний корандаш потеряла, поэтаму небо зеленое, но это ничево. Конец».

– Потому что кое-кто, пока я ходила в магазин, решил улучшить тесто и добавил туда воды. А потом, чтобы я этого не заметила, вбухал туда муки. А мука оказалась картофельным крахмалом. А потом кое-кто!.. – Грозный взгляд вверх, проникновенное «ыааааааааа» в ответ. – …Решил спрятать следы своего преступления, потащил тесто выливать в унитаз!!!! – Ик, – отозвались мы с Каринкой. – Заляпал коридор, заполнил унитаз тестом и спустил воду! – Ик-ик!!!!! – А так как тесто было очень густое, и вода его не смыла, кое-кто полез половником в унитаз, выгребать тесто. ………………………немое молчание……………………… – И затолкал его так далеко, что вытащить невозможно! ………………………потрясенное мычание……………… – И теперь ходить нам под кусты, пока не придет сантехник и не разберется, что там моя внучка, это сплошное недоразумение, эта тьма египетская сотворила. ………………всеобщее потрясение, «ыааааааа» сверху……

сли остальные девочки после передачи «В гостях у сказки» принимались рисовать принцесс, чтобы отправить на совсем непонятный адрес: гмосква Шаболовка 37, тете Вале («Мам, а что такое Шаболовка?» – «Название улицы». – «Это понятно, что название улицы, но слово „Шаболовка“ что означает? И что такое гмосква?»), то Каринка находила для себя занятие поинтереснее. Она внимательно изучала анатомический атлас человека, а потом ходила за нами по пятам, пребольно тыкала под ребра и говорила – вот тут у вас находится печень, ясно? – Врачом будет, – радовалась мама. – Или убийцей, – хмыкал папа. – Юра, как можно такое о своей дочери говорить? – стучала мама по дереву. – О дочери нельзя. А вот насчет Каринки я не совсем уверен. Может, и можно.

Я какое-то время пялилась в потолок, потом мне это надоело, и я решила считать овечек. – Авось поможет, – шепнула я себе, крепко зажмурила глаза, представила стадо овечек и начала считать: – Один, два, три… – Буль-буль-буль, – забулькала Каринка. Овечки мигом разбежались. Я рассердилась и пнула Каринку в бок.

– Рхррррррррррррррррррр, – как ни в чем не бывало продолжает она свой храп с прерванного места. И все продолжается по накатанной – на островах Океании сворачивается молоко у рожениц, на Солнце начинается новая магнитная буря, Бог, заткнув уши комьями, которые он наспех выдрал из проплывающего мимо облака, ворочается в своей божественной постели с бока на бок и ругается на чем свет стоит: – Чтобы я еще раз, черт меня подери, чтобы я еще раз решился на эксперимент с такой девочкой!

– Через месяц поедем, – отмахнулся папа, – сейчас у меня много работы, никак не успеваю. Ну, я не растерялась и в отместку заболела так, что мама, замученная моим нытьем, поставила отцу ультиматум – или ты отвозишь ребенка в Ереван прямо сейчас, или я тебе больше не жена!

Через три дня наши горе-болельщики возвращались домой. Настроение было паршивое. Дядя Миша после долгих раздумий решил выступить с рацпредложением: – Юра, может, нужно освятить машину? – В смысле – освятить? – От неожиданности папа сбросил скорость. – Ну… это… как оно у вас называется… ну когда приглашается священник, вроде с кадилом… Папа моментально вызверился. – Чтобы ни один мудило с кадилом на пушечный выстрел к моей машине не подходил, понял? – Понял! – Дядя Миша примирительно замахал руками. – Что ж тут непонятного, все понял! Здесь надо сделать маленькое отступление и объяснить агрессивную реакцию моего отца. У папы были свои счеты с Богом. Они друг друга, скажем так, недопонимали. Или играли в сломанный телефон, но папа никак не мог смириться с правилами игры. Дело в том, что папа всю жизнь мечтал о сыне.

Помню, как я сижу за ненастроенным роялем и тщетно пытаюсь вытянуть из него звуки, отдаленно напоминающие пьесу Бетховена «К Элизе». Играю по памяти, потому что знаю произведение наизусть, и, разбуди меня в три часа ночи, я без запинки, с закрытыми глазами, продолжу его с любого места. Неожиданно я спотыкаюсь о какой-то аккорд – и холодею, потому что понимаю, что концовка пьесы вылетела из головы. Наступает звенящая тишина, в зале раздается недоуменное шушуканье, и, чтобы как-то его заглушить, я начинаю наигрывать пьесу с самого начала. «Уж в этот-то раз концовка точно всплывет в памяти», – лихорадочно соображаю я. Но в опасной близости от рокового аккорда я с ужасом понимаю, что часть «К Элизе» забыта напрочь. Времени на раздумья нет, и я, ничтоже сумняшеся, стартую в третий раз! Из-за кулис до меня долетает сдавленный шепот Инессы Павловны: – Нариночка, деточка, закругляйся! Да я бы сама с радостью, только бы знать, как это сделать!!!

Пока мама отвлеклась на сестру, я попыталась проскользнуть мимо. К одиннадцати годам я успела вымахать в такую каланчу, что меня сложно было оторвать

рвать за шиворот от пола. Улепетывала я как комар-долгоножка, ловко переставляя длинными тонкими ногами. Поэтому мне достаточно легко удалось нырнуть под мамину руку и прорваться в спасительный коридор. Но я недооценила силу ее гнева