Часть 5

Однажды у моря… 

– Это тебе, – долговязый парень смущенно протягивает Ангелине сорванную ромашку.

Ангелина подтягивает к себе колени. Голые ступни зарываются в горячий песок. Здесь на берегу моря, где соленый ветер игриво путается в волосах, она чувствует себя по-настоящему свободной. А теперь на ее свободу посягнули. Кажется…

– Где вы нашли цветок?

Ангелина бросает робкий взгляд на свой дом, находящийся в двадцати метрах позади нее. Такой милый и приветливый снаружи. Идеальный образчик лицемерия. И она замечает, как занавески на окнах шевелятся.

– Секрет, – парень улыбается и садится рядом. – Я знаю, что тебя зовут Ангелина. Парни говорили, что к тебе не стоит подходить. А я рискнул.

Слова незнакомца ранят. Ангелина осторожно сжимает ромашку пальцами и прикусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

– Потому что ты – дочка Кристины Альбертовны. И вы – фанатики.

Честность парня поражает. И в то же время подкупает.

– Все мы – христиане. Просто кто-то верует сильнее, – осторожно поправляет Ангелина, все еще не понимая, как к нему относиться. – А кто ты?

– Олег.

Он улыбается, и передний кривоватый зуб бросается в глаза. Но смотрится мило. Да, вот так его можно описать. Ни красивый, ни страшный, а милый.

– И каково быть отъявленными верующими? – продолжает допытываться он.

Ангелина пожимает плечами:

– Нормально. Но мне не с чем сравнить. Я слышала, нас называют чокнутыми. Но… это не из-за того, что мы… – она переводит дыхание. – В общем, есть много причин. Но мы вовсе не такие плохие, как все думают.

– Я не верю, что есть плохие люди. Скорее несчастные, – тихо признается Олег, и его признание заставляет Ангелину взглянуть на него внимательней.

– Почему ты подошел ко мне? – вырывается у нее.

Ладони потеют, и одинокая ромашка в руках вянет на глазах. Ангелина устремляет взгляд в бескрайнее море. Так хочется сбежать. Она снова смотрит на дом. Занавески больше не шевелятся, но Ангелина знает, что она там и наблюдает.

– Ты мне нравишься. Я бы подошел раньше, но друзья утверждали, что тебе нельзя разговаривать с чужими.

– Но ведь мы познакомились, а значит мы больше не чужие?

Олег смеется, и Ангелина робко улыбается в ответ. А он действительно милый.

***

Пальцы, сжимающие вилку, нервно дрожат. Щека непроизвольно дергается в ответ. Губы вытягиваются в трубочку, и гримаса тут же искажает лицо. Ангелина ерзает на стуле, и в итоге вилка падает на стол, ударяясь о край пустой тарелки.

– Контролируй себя, – холодно замечает мать.

Ангелина поднимает взгляд и упрямо вскидывает голову:

– А то что? Отстегаешь меня ремнем, как в детстве? – она скрипит зубами. – Рискни, я ведь потом и в суд могу подать.

Кристина Альбертовна поджимает губы и ставит на стол жаркое. Аромат тушеной свинины с картофелем заставляет желудок урчать. Что ни говори, а мать – превосходная кухарка. Точнее, Кристина Альбертовна. Стоит один раз, пусть мысленно, назвать ее по имени-отчеству, как в следующий раз уже легче. А однажды Ангелина и вовсе перестанет ее как-либо называть.

– Ты утрируешь. Но Бог уже покарал тебя за своеволие. Теперь я бессильна и не смогу тебя защитить.

– Это не Бог меня покарал, а твое эгоистичное желание иметь детей.

– Значит, я виновата в том, что дала тебе жизнь? – мать с грохотом ставит стакан с домашним лимонадом, и прозрачные капли летят на стол. – Ты вся в отца. Перед тем как бросить нас из-за своей похоти, он говорил нечто подобное. Но я благодарна Христу за то, что твой отец ушел. После этого я обрела веру в Бога, и он даровал мне исцеление, – постепенно успокаиваясь, она протирает стол тряпкой в красный цветочек.

Ее любимый узор. На скатерти голубые ромашки, на занавесках синие васильки. И только в спальнях царит монастырский аскетизм.

– Ты стала фанатичкой.

Почему, когда слезы наворачиваются на глаза, кажется, что веки горят?

– Лучше быть здоровой верующей, чем больной атеисткой, – равнодушно роняет Кристина Альбертовна. – Ты должна родить ребенка, пока можешь. Судя по симптомам, тебе недолго осталось.

– Господи, я твоя дочь, а не инкубатор! – Ангелина вскакивает из-за стола, так и не съев ни кусочка. – Тебе что, совсем все равно – умру я или нет?!

– Зачем лить слезы из-за неизбежного? Лучше сделать то, что в наших силах. Если ты родишь мне внука, я выращу его в истинной любви к Богу, и наше проклятие прервется.

Кристина Альбертовна невозмутимо накладывает жаркое в тарелку и принимается есть маленькими кусочками. Чинно промокает уголки губ салфеткой, как будто обсуждает погоду, а не смертельную болезнь, которая досталась Ангелине по наследству.

– Со мной у тебя не вышло, почему ты веришь, что с внуком получится? – фыркает она.

Аппетит пропадает окончательно, и еще недавно урчавший желудок теперь болезненно сжимается.

– Учту свои ошибки, не буду столь мягкотелой.

Ангелина выдерживает черствый взгляд матери.

– Значит, со мной ты была мягкой… Неважно, – она поворачивается к двери, чтобы не видеть холодного, зловещего лица Кристины Альбертовны. – Я умру девственницей, а раз уж я атеистка, то вряд ли Иисус одарит меня непорочным зачатием, – с горьким смешком добавляет она и выбегает из дома.

На море бушует сильный ветер. Он гонит пенистые волны на берег и прибивает мокрый песок к камням. На горизонте синеет небо, и похожая тьма накрывает душу Ангелины. Глубокий вдох наполняет легкие солью и кислородом, от которого кружится голова.

Ангелина кутается в старую шерстяную шаль и идет вдоль берега, не обращая внимания на ледяные брызги. Они орошают ноги до тех пор, пока сандалии не промокают насквозь, а ткань длинного монашеского платья становится невыносимо тяжелой для плеч Ангелины. В пятнадцать лет последнее, о чем хочется думать – это смерть. Ее собственная смерть.

– Лина! – громкий окрик заставляет поднять голову и быстро утереть слезы, которые стали еще солоней из-за морского ветра.

Олег бежит к ней через безлюдный пляж, и его тощая фигура кажется такой забавной в широких джинсах, явно ему больших, и толстовке с капюшоном.

– Я так и знал, что ты обязательно выйдешь гулять в такую погоду! – довольный собой Олег улыбается.

– Почему? – Ангелина сама поражается тому, как тихо и надрывно звучит голос.

Олег тоже замечает ее сдержанность и хмурится:

– Потому что на пляже сейчас пусто. Что-то случилось?

Обыденный вопрос ломает последний стержень, на котором Ангелина держалась. Она с горьким криком закрывает лицо руками, но слезы уже не остановить, они льются, прожигая на лице соленые дорожки. А вслед за ними начинает накрапывать дождь.

– Пойдем, – Олег бережно обнимает ее за плечи, – я знаю одно место, где очень вкусный какао, и где тебя никто не обидит.

Глава 2. Любить нельзя ненавидеть
Часть 1

Звук хлопнувшей двери доносится, словно из другого измерения. Последний час или два, или три – время потеряло четкие границы – Юлиана провела, сидя на полу, перебирая фотографии и вчитываясь в распечатки статей из интернета. Их содержание мало чем различалось и сводилось к одному и тому же: два года назад Юлиана попала в автокатастрофу. Кроме нее в машине была ее двухлетняя дочь. К тому времени, когда полиция прибыла на место ДТП, девочка умерла…

– Юля?

Юлиана нервно дергает головой:

– Не называй меня так.

Она смотрит на Илью, который замер на пороге их спальни, сквозь пелену тумана. Часто моргает, но предметы продолжают расплываться перед глазами. Вдруг чувства обостряются. Юлиана, наконец, замечает, что ее бьет дрожь от холода, ведь она сидит на полу в одном бюстгальтере и брюках.

– Прости.

Илья стаскивает с постели велюровое покрывало и подходит к Юлиане так, словно она дикое животное. Одно неверное движение, и оно набросится на него, выпустив острые когти.

– Что это?

На плечи опускается шершавая ткань. Илья так тщательно расправляет складки, как будто это бальное платье. Затем задерживает на затылке Юлианы тяжелую ладонь.

– Ответишь?

Он лишь тяжело вздыхает:

– То, что ты не должна была найти.

Юлиана вскидывает голову, чувствуя, как холодеют и без того ледяные пальцы. Как сердце неистово бьется, пульсируя в груди.

– Ты издеваешься? – она цепляется за его руку и встает на негнущиеся ноги. – Что это? Откуда эти фотографии? Почему я ничего не помню?!

Она припечатывает к груди Ильи снимок трех людей, трех незнакомцев, пусть даже двое из них когда-то были ей знакомы.

– Юлиана, прошу тебя, успокойся, – его глаза мечутся, а на лбу выступают бисеринки пота. Его лицо сейчас белее извести, почти серого цвета. – Тебе стоит лечь в постель, а завтра я позвоню Евгению Анатольевичу…

– Причем здесь мой директор?!

Юлиана отталкивает Илью и сама чуть не валится на пол. Живот скручивает от тупой боли, от которой она сгибается пополам. Взгляд вновь упирается в распечатки фотографий с места аварии. От машины не осталось и живого места, по ней даже не понятно, что за модель. Зад полностью смят, да и перед мало напоминает капот.

Юлиана всхлипывает и на секунду закрывает глаза. Нужно взять себя в руки. Этого не было. Она ничего не помнит, а значит, этого не было. Надо дышать, главное не забывать дышать. Раз, два, три, четыре… На цифре десять боль в животе отпускает, и Юлиана медленно разгибается.

Только теперь до нее доносятся слова Ильи:

– … я боялся тебя потерять. Если бы не он, ты бы свела счеты с жизнью.

– Евгений? – непонимающе переспрашивает она.

– Да. Именно он вывел тебя из депрессии, а потом… Потом произошло странное. Я не знаю, как это объяснить, но Евгений утверждал, что ты сама вытеснила страшное воспоминание из своей памяти. Причем не только факт аварии, но и… – его голос срывается.

– Но и что?

Юлиана берет Илью за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.

– Но и нашу дочь. Зою, – опустошенно добавляет он, словно понимает, после этих слов уже не вернуть прошлой жизни. Ни вымышленной, ни реальной. Ни-ка-кой.

Юлиана отпускает Илью и скидывает покрывало на кровать. На полном автомате она переодевается в элегантный домашний костюм черного цвета, и тот холодным шелком льнет к коже.

Она замерзла не только снаружи, но и внутри. И теперь ей уже не хочется ни тепла, ни прикосновений мужа. Внезапно ее пробирает смех, и Юлиана опирается на комод, пытаясь сдержать истерические смешки, но затем сдается, и сдавленное хихиканье превращается в громогласный хохот.

– Юлиана, тебе надо успокоиться, – голос Ильи звучит раздражающим шумом на заднем фоне. – Хочешь, я заварю тебе ромашку? Тебе не помешает поспать, а утром, когда придешь в себя, мы…

– Придешь в себя? – перебивает его Юлиана. – Я в себе. Абсолютно. А вот чего ты пытаешься добиться этими жалкими манипуляциями – для меня загадка. Думаешь, я такая дура, что забыла о том, что у меня была дочь? Забыла, как я ходила беременная, рожала, воспитывала ее два года, забыла чертову аварию? Илья, я – психотерапевт. Ты пытаешься обвести меня вокруг пальца на моей же территории, – она усмехается. – Не смешно ли?

Каждое ее слово бьет Илью похлеще оплеухи. Даже избей она его по-настоящему, это и то не возымело бы такого эффекта. Он съеживается на глазах. Становится прозрачным, хрупким. Остаются только огромные глаза с лопнувшими сосудами. А в остальном – жалкая тень от ее спортивного и крепкого мужа. Стоит, поджав губы и трясется. Неизвестно от страха или от боли. Да ей и все равно.

– Что ты молчишь? Думаешь, меня проведешь фотошопом? – Юлиана ступает поверх фотографий, и они прилипают к босым ступням. – Где еще доказательства? Видео, свидетельства о рождении и смерти? Господи, да зачем я вообще требую что-то доказывать мне, я ведь еще в своем уме, – Юлиана впивается пальцами в голову.

На смену истерики приходит мигрень. Она расползается от висков к затылку, щемящей болью заглатывая рассудок.

– Документы в коробке, ты еще… – Илья прокашливается, – не до конца просмотрела. Видео нет. Здесь все, что я смог спасти. Остальное, что было на компьютере и смартфонах, ты удалила.

– Спасти? От меня? – Юлиана подходит почти вплотную к Илье. О, этот знакомый океанический аромат, от которого кружится голова. Сейчас от него становится тошно. – Я – всемирное зло, получается?

– Можешь прекратить? Я тоже потерял дочь, но, в отличие от тебя, не свихнулся!

Крик Ильи отрезвляет, и от неожиданности Юлиана чуть не поскальзывается на разбросанных фотографиях. Илья ловит ее и прижимает к своей груди, где рвется на куски его сердце.

– Ты кричала, что начнешь новую жизнь. С чистого листа. Я едва успел спрятать от тебя часть фотографий, потому что ты уничтожила почти все. А на следующий день проснулась счастливая, будто и не было аварии, – тараторит он, словно она отвела ему ровно минуту на признание. – Это произошло примерно через две недели после… трагедии. Евгений предположил, что ты не выдержала горя. Ведь за неделю до этого мы похоронили твоего отца. И лишиться в одно лето, в один миг, двух любимых людей… Не каждый здоровый человек способен это вынести. К тому же… – он резко замолкает.

– К тому же что? – хрипит она.

Слова Ильи едва долетают до ее сознания. Она силится вспомнить, но любая попытка сродни подглядыванию в бездонный колодец. Блики солнца на поверхности, а дальше тьма.

Дети? У нее была дочь? Юлиана не любит детей. И не представляет себя матерью. А почему?

– Полиция ехала очень долго. Водитель, который врезался в вас, погиб на месте. Ночью на той дороге безлюдно. Ты была зажата в машине все время, что ждала помощи, – шепчет Илья. – И не могла помочь Зое. После этого у тебя начались приступы клаустрофобии.

– Что? – Юлиана пытается вырваться, но Илья сильнее зажимает ее в объятиях. – Ты прекрасно знаешь, что клаустрофобия у меня из-за моей матери…

– Ты все выдумала, Юлиана. Ты даже не помнишь, что в пустой комнате была детская. Хотя сама заставила меня выбросить всю мебель и переклеить обои. Я не знаю, что произошло. Это необъяснимо. Но лучше жить с тобой, которая ничего не помнит, чем с той, которая сходила с ума от горя и пыталась повеситься.

Юлиана изворачивается и кусает Илью за ладонь, заставляя его кричать от боли. Она не удерживается на ногах и падает на пол, фотографии разлетаются в стороны.

– Иди на хрен! – орет Юлиана, захлебываясь слезами. – Я прекрасно знаю, что такое вымышленные воспоминания. И сама могу внушить тебе все, что хочешь. Но со мной провернуть такое не получится!

– Прошу тебя, – Илья зажимает кровоточащую руку.

Юлиана даже не поняла, что прокусила его ладонь насквозь. Лишь сейчас она чувствует неприятный металлический привкус, но ей кажется, что этого мало, и она готова разорвать мужа на куски.

– Убирайся! – цедит она сквозь зубы.

Почему ей так больно? Словно у нее и правда умерла дочь, а она все эти годы преспокойно жила в полном неведении.

– Хорошо, – Илья отступает назад. – Я переночую у матери. Вернусь завтра. Только, пожалуйста, не ходи на работу, я все объясню Евгению. Он предупреждал меня, что такое может случиться.

Он уходит в коридор, и слышатся тихие хлопки дверью гардероба.

– Такого бы не случилось, не найди я коробку, – орет ему вслед Юлиана. – Но ты хотел, чтобы я ее нашла! Ты все подстроил! Ненавижу… – от усталости она едва говорит. – Можешь не возвращаться от своей мамаши. Я вас ненавижу! Обоих! И не смей звонить моему начальнику… – но последние слова повисают в гудящей тишине пустой квартиры.