Предисловие Ирины Млодик

Любой подросток – это человек, идущий по краю. В силу того что в этом сложном для любого ребенка возрасте подросток переживает одновременно смерть детства и рождение взрослости, любой подросток (даже самый благополучный) так или иначе символически переживает суицид, ведь ему предстоит добровольно отказаться от прежних детских моделей, убить в себе ребенка. Кто-то просто представляет, как на похоронах все вдруг оценят, кого они потеряли, и будут сожалеть о том, что не сделали для ребенка все, что могли. Кто-то мечтает о том, что мальчик, который влюбился не в тебя, а в другую, на похоронах горько пожалеет о содеянном. В этом возрасте дети играют в смерть, не представляя ее окончательность, но переживая что-то глубокое и страшное в этом сложном пути через подростковый кризис.

Я много работала с подростками и обращала внимание на то, что они хотят говорить о суициде: кто – как о возможности освобождения, кто – как о незнакомом им опыте управления собственной жизнью: «теперь я могу распорядиться ее окончанием». Но чаще всего размышления о суициде – это результат одиночества и отчаяния. Но кто в их окружении захочет слушать эти разговоры? И кому они будут готовы довериться, рассказать об отчаянном и глубоком?

Что внутри многих из них? Одиночество как тотальная непонятость, невозможность рассказать, неспособность описать тот ад, который творится в душе. Отчаяние – как сгустившееся разочарование, полная потеря надежды и полный провал возможностей приспособиться к тому, в чем они живут.

Часто подростки выглядят обманчиво агрессивными, циничными и независимыми. У большинства из них за этим таится чудовищная боль, растерянность, покинутость и неспособность поверить в возможность чьей-то помощи.

Замечая сложности в поведении подростка, родители, учителя и даже некоторые психологи решают, что лучшими решениями будут попытки его переделать, «научить уму-разуму», пожурить, наказать, прочитать нотацию. Хотя все, что хочет этот запутавшийся в дебрях возрастного кризиса ребенок, – понимания, даже если сам он не в состоянии ничего рассказать. Любой подросток – это наша проверка на взрослость, устойчивость, эмпатию и настоящую любовь. И даже с помощью простого понимания иногда ему не выбраться: без медикаментов, врачей и продуманной схемы лечения, которую может составить только психиатр.

Подросток менее одинок, если у него есть хорошие друзья, хотя бы один заинтересованный и внимательный взрослый. В этом случае остается надежда: в ситуации крайнего отчаяния ему будет с кем поговорить, у кого попросить о помощи. Потому что поговорить и быть услышанным и понятым – это важно. Это путь наверх.

История, рассказанная Наной, очень правдива, и, несмотря на явное социальное неблагополучие, в котором растет героиня ее истории, очень многое из написанного переживает почти каждый подросток, даже если вся его жизнь разворачивается в более благополучном антураже.

Что спасает героиню Тею в этой истории, учитывая, что жизнь ее началась со смерти и с пожелания смерти собственной матери? Ее спасает участие, понимание и любовь всех тех других взрослых, которые встречаются на ее пути. Они, постепенно встраиваясь в ее психику как новый «хороший» родительский объект, совершают естественное и простое чудо: помогают ей вернуть надежду и смысл жить.

Главы, написанные автором в конце книги для родителей и специалистов, кратки, разумны и опираются на опыт работы психолога в системе экстренной помощи. Родителям очень полезно почитать этот текст и, как бы ни досаждал всем взрослым подросток, быть именно тем, кто будет рядом в моменты, когда подростку смерть кажется отличным выходом.

Эта книга, я уверена, поможет многим как участливый собеседник – тот, что оказался рядом, когда никого другого рядом нет. Прекрасный текст делает то, чему я тоже учу студентов: не пытайся вытянуть другого в свой мир, особенно когда он стоит на вершине своего отчаяния. Единственная возможность помочь ему – вместе с ним спуститься в его ад, где темно, холодно и жутко, там подать ему руку и постепенно вместе двигаться наверх, туда, где есть воздух и солнце. Другого пути нет.

Пролог

Я волонтер. Работаю психологом-консультантом на линии экстренной психологической помощи для детей и взрослых. Раз в неделю я выхожу на ночное дежурство. И не было еще такой ночи, чтобы мне не позвонили с мольбой о помощи. Эти люди устали бороться за жизнь, они звонят, чтобы услышать от сонного консультанта те нужные слова, которые позволят им прожить еще один день. Правда, сначала они утверждают: в их жизни нет ничего, что бы заставило их остаться. Эти люди полны решимости уйти из нее. И если их не прервать, они будут часами доказывать, что в их жизни все очень плохо, и единственный выход, который они видят, – «покончить с этим раз и навсегда». Как же часто я слышу такую фразу! Но всегда робко и нерешительно прерываю этих людей. Обычно я им говорю что-то вроде того, что они позвонили в службу экстренной психологической помощи, а для меня это значит, что какая-то часть их не хочет умирать и где-то затерялся, заглох ее голосок…

Такие люди ищут выход своим страданиям. Однажды мне сказали: «Я звоню попрощаться…»

Многим ли я помогла? Не знаю… Но иногда мне даже не хочется снимать трубку. Порой я устаю помогать и не вижу в этом никакого смысла. Каждый психолог-консультант знает, что такое профессиональное выгорание… Но я выбрала свой путь сознательно, поэтому обязана о себе позаботиться и беречь себя так, как рекомендую это делать моим заблудившимся в жизни абонентам.

Самое больное для меня – это осознавать, что человек волен принимать любые решения и что уход из жизни может быть высшим проявлением экзистенциального выбора, на который способны люди, в отличие от животных.

Я каждого пытаюсь вытащить из лап смертельного отчаяния, но почти всегда за этим поступком стоят лишь мои страхи. Вот с такими грустными мыслями я часто возвращаюсь с ночного дежурства и падаю без чувств на кровать.

Но в один вечер случилось невероятное, правда, я это поняла годы спустя. Тогда мне на электронную почту прилетела весточка – мольба о помощи. В ней было всего несколько слов: «Я опять замолчала… Помогите!» В конце письма были номер телефона и имя. Больше ничего. Я тут же позвонила. Услышала пару гудков… А потом тишина…

«Здравствуйте! Говорите, слушаю вас…» – повторила я несколько раз. К такому молчанию я, конечно, привыкла, ведь на дежурстве зачастую именно с него и начинаются сложные разговоры. Но мне так и не ответили. «Может, уже поздно? – размышляла я. – А если… она не может говорить, у нее нет голоса? Ведь что-то же значило ее короткое послание “Я опять замолчала…”?»

Утром написала ей СМС-сообщение, и мы договорились о встрече. Когда встретились, я не стала спрашивать, почему она молчала в трубку, была ли это она вообще. Я ведь не знала, кто на другом конце провода. Может, это был розыгрыш? Тогда что же побудило меня играть в такую игру?

При предварительном контакте для меня очень важно услышать голос, расспросить, откуда человек узнал мои координаты. Это, на мой взгляд, если и не самый главный, то очень информативный аспект. Звучание голоса может говорить о многом. За годы работы на линии доверия я научилась различать самые разные его оттенки, ведь это вначале единственная информация о человеке, находящемся на другом конце провода. И у того человека обо мне – тоже. Поэтому я тщательно слежу за своими интонациями, чтобы случайно не показаться грубой или неуверенной и чтобы звонящий вдруг не заметил, что мне тоже страшно… Ведь я должна ему помочь…

Уже прошли годы с тех пор, как я впервые встретилась с этой молчаливой незнакомкой. Это были долгие годы кропотливой и очень необычной совместной работы. Не знаю, кто из нас кому дал больше: я ей или она мне. Скорее у нас было взаимовлияние, как часто случается в психотерапевтических отношениях. А говорить она действительно не могла…

Я хочу рассказать историю этой девочки, которая выбрала жизнь. Она сделала это задолго до нашей с ней встречи. А сейчас она учится говорить. Заново. Пока ей трудно. Но зато она… поет, хотя и без слов, просто напевает мелодии…

Для нее я уже не психолог. У нас теплые, дружеские отношения. Когда я прихожу к ней в гости, она угощает меня очень вкусным зеленым чаем с мятой, а я слушаю, как она поет и пока еще не совсем уверенно произносит свои первые слова…

Часть I
Я поживу еще немного

* * *

Сегодня мне особенно не хотелось никуда торопиться. Сырость весеннего вечера навевала тоску. Приехала домой. Брат просматривал видеокассету со свадьбы Даниеля. Меня поразили видео и фото… Как все постарели! На фотографиях тетя Клара выглядела словно забитая дворняга. Жалкое зрелище. Она глубоко несчастный человек, и мне больно за нее. У тети Лены появилось много морщин. Она стала седой. У нее в жизни сложилось все более или менее благополучно. Я ее сильно уважаю. А мама выглядела очень измученной. Пополнела… Отросшие волосы обнажили седую голову и прибавили ей лет.

Мама пела. Правда, голос уже был не тот. Куда же делось его волшебное звучание, которое пленяло всех вокруг и завораживало души?

А дядя… Я узнала от двоюродной сестры, что он болен. Его не было на свадьбе. У него все болит: спина, кости… Он лежит, не может встать. Его никто не навещает. В доме бардак, и ему совсем нечего есть. Дядя живет на скудную пенсию, которую пропивает сразу, как получает. Жизнь у него не сложилась. Он уже давно мертв. Лишь его тело доживает свой срок…

Сколько горечи и боли вынесли эти люди! Они прожили свою жизнь совсем не так, как хотели. А ведь могли! Почему нет? Откуда эти страдания?

«Мне скоро умирать. Боюсь. Хочу пожить еще немного…» – глубоко затянувшись, произнесла мама. Мне было больно смотреть, как она курит. Но ее слова меня ранили сильнее. И я ушла.

Сев в серый от налипшей пыли и от этого казавшийся очень грязным автобус, я поехала в общежитие. Почти пустой, он лениво двигался по проспекту, наезжая на длинные тени деревьев. Сквозь густой туман выглядывали редкие лучи солнца. Мелкий дождь монотонно стучал по стеклам и нагнетал тоскливую усталость.

Всю дорогу меня тошнило. На смену утомляющей тревоге пришли пустота, беспомощность и осознание бесцельно уходящей жизни.

Разбитая и обессиленная от еще не прошедшей тошноты, я рухнула на кровать. Соседка еще не вернулась с учебы, а мне сегодня особенно необходимо было ощутить присутствие чего-то живого, легкого и беззаботного, что всегда приносила с собой эта бойкая, шумная, с детским лицом девчонка.

Я окинула взглядом пустую комнату. На голой стене одиноко, словно чужой, висел черно-белый портрет человека, которого давно уже нет в живых.

Я подумала, что самое страшное – это время, оно ускользает и мчится, стремясь навстречу небытию…

Мне всего 21 год, но во мне живет старуха. Может, это она умирает? Иногда я ласково ее называю «женщина, умудренная опытом». Она, может, и хочет помогать всем, кто приходит неподготовленным в этот мир, полный жестокости, потому что знает, как горько быть в нем одному. Она хочет помогать, чтобы люди преждевременно не старели… Но сегодня эта дряхлая, немощная старуха отравлена опытом. Знания превратили ее в слабое подобие человека. Сердце давно остыло. Оно стало стальным… А как же мудрость? Это жалкое утешение. Зачем она мне?

Решение съездить в родной поселок созрело внезапно и неожиданно. Мне вдруг захотелось навестить больного, всеми забытого дядю. И, повинуясь своему желанию, рано утром я уже сидела в вагоне электрички и мчалась туда, где притаилось мое молчаливое и невидимое прошлое…

Весеннее утро было туманным и влажным. Ветер раскачивал голые одинокие деревья, стоявшие жидкими рядами вдоль железной дороги. Барабанил дождь. Сквозь запотевшее окно электрички виднелись серые просторы полей, которые так же плавно и спокойно сменяли друг друга, как мои мысли… Я разлагаюсь… Засыхаю… Увядаю… Почва уходит из-под ног. Я падаю в пропасть. Страшно исчезать… Что изменится в мире, когда меня не станет? А если все умирает, тогда зачем я здесь?

Чем дальше я удалялась от города, тем сильнее воспоминания всплывали в сознании. Они появлялись из закоулков памяти и, причудливо смешиваясь, тревожили сердце.

Уже столько лет прошло, а всякий раз, как объявляют эту станцию, я с тревогой и напряжением ищу глазами ветхий деревянный зеленый домик. Из окна электрички его почти не видно, но я продолжаю упрямо вглядываться в мутное, запотевшее окно. Передо мной встают образы, невольно возвращающие меня в холодные осенние будни моего детского прошлого, из которого отрывками доносится бойкий, звонкий и голодный лай Лоры – нашей совсем юной собаки. Ее застрелил пьяный мужик из соседнего дома за то, что она кидалась на прохожих всякий раз, когда ей не удавалось выскулить у них что-нибудь съедобное.

Если бы мы посадили Лору на цепь, то обрекли бы на верную погибель, ведь нам совсем нечем было ее кормить, а так ей нет-нет да и перепадали пирожки от тети Липы, а то и сахарная косточка, но это если повезет и только по праздникам. Тогда в черных, как пуговки, глазах Лоры загорался преданный и счастливый огонек. И все же в них никогда не угасало беспокойство вечного поиска еды, словно это и был смысл ее существования. Хоть бы раз она сыто, лениво зевнула, но ей это ощущение было незнакомо, впрочем, как и нам, детям. Подобно Лоре, мы постоянно томительно поджидали соседку, которая, возвращаясь с работы, иногда угощала нас печеньем. Как будто случайно мы выходили на дорогу в то время, когда она проходила мимо нашего дома. И с нетерпением выбегали, словно тараканы на крошки, с железными кружками, когда слышали гудки приближавшейся машины с молоком. Нам его наливали бесплатно, но не всегда, поэтому к машине мы подходили осторожно, чтобы случайно не спугнуть и не разозлить своей назойливостью продавца.

…Мы закопали Лору в лесу и воткнули в собачью могилку наспех сколоченный крестик, как если бы она была человеком – до того она казалась нам близкой и родной…

Не успели мы пережить зверскую расправу над Лорой, как вслед за ней умер Тема – наш кот: белый как снег, худой и в последнее время сильно облезший. Он был тоже совсем молодой, ему и года не исполнилось.

Мы отнесли его на свалку.

Болел и Барсик – рыжий, пушистый, мягкий комочек. Он много мяукал и тоже почти всегда спал. Когда я смотрела на его потухшие, полузакрытые от болезненной слизи глаза, у меня щемило сердце. Я не готова была смириться с еще одной смертью и решила его покормить. Попросив у соседки денег, купила ему вкусный корм. Но Барсик не стал его есть, и тогда мне стало понятно, что он умирает.

Я растерялась, ведь я была уверена, что он просто голоден, но… Вдруг я вспомнила, что на главной станции, где-то за железной дорогой, есть зеленый деревянный домик – там располагается ветеринарная клиника. Охваченная внезапно вспыхнувшей надеждой спасти котенка, я быстро завернула его в старый шерстяной свитер и бегом помчалась к платформе.