– Мне хочется. – Она внезапно подалась к подносу, на котором лежали длинные кисти. Трой опередила ее на какое-то мгновение.

– Послушай-ка, Пэнти, – заговорила она, запирая ящик и глядя прямо ей в лицо, – если ты сейчас же не уймешься, я подхвачу тебя за пояс твоих собственных бриджей и отнесу туда, где тебе и следует находиться. Ты ведь не любишь, когда другие мешают тебе играть, верно? Так вот, это моя игра, и я не могу продолжать ее, пока ты мешаешь.

– Я убью тебя, – посулила Пэнти.

– Не будь идиоткой, – кротко откликнулась Трой.

Пэнти зачерпнула немного киновари, яростно швырнула ею в Трой и тут же залилась пронзительным смехом.

– Выпороть меня ты не можешь, – завизжала она, – меня по специальной системе воспитывают.

– Еще как могу, система – не система… – И действительно, ничего сейчас Трой не хотелось так сильно, как поколотить Пэнти. Девочка глядела на нее с выражением нескрываемой злобы. Она так решительно надула щеки, что даже нос сморщился и задрался. А рот сжался настолько, что от него разбежались во все стороны морщинки, напоминавшие кошачьи усы. Она угрюмо набычилась. Косички поднялись под прямым углом к голове. В общем, она сделалась похожа на озлобленного Борея в младенчестве.

Трой присела и потянулась за лоскутом материи, чтобы стереть с лица краску.

– Знаешь, Пэнти, – сказала она, – ты удивительно похожа на своего дядю Томаса.

Пэнти снова потянулась к ящику с красками.

– Не надо, – остановила ее Трой, – не трогай больше красную краску, прошу тебя. Слушай, предлагаю сделку. Если ты пообещаешь не прикасаться больше к краскам без разрешения, я дам тебе кисти и дощечку, и можешь порисовать по-настоящему.

– Когда? – настороженно посмотрела на нее Пэнти.

– После того как попросим твою мать и мисс Эйбл. Я попрошу. Но чтобы больше никаких глупостей. И особенно, – наугад добавила Трой, – не смей больше заходить ко мне в комнату и потом пачкать перила красками.

Пэнти тупо посмотрела на нее.

– Не понимаю, о чем ты, – заявила она. – Так когда мне можно порисовать? Я хочу прямо сейчас.

– Хорошо, только сначала выясним кое-что. Ты чем вчера занималась перед ужином?

– Не помню. Ах нет, помню. Приходил доктор Уизерс. Он осматривал всех нас. Он собирается остричь меня наголо, потому что у меня стригущий лишай. Оттого я и надела эту шапочку. Хочешь посмотреть на мой стригущий лишай?

– Нет.

– У меня он у первой появился. И от меня шестнадцать человек заразились.

– Так ты не поднималась ко мне в комнату и не трогала красок?

– Нет.

– Честно?

– Честно – что? Я даже не знаю, где твоя комната. Когда мне можно порисовать?

– Ты правду говоришь, что не бралась за перила?..

– Ты что, дура? – проверещала Пэнти. – Даже не можешь понять, когда тебе правду говорят?

«Хотелось бы знать», – с величайшим смущением подумала Трой.

Пока она так и сяк переваривала эту забавную перепалку, дверь в конце зала, где обрывается партер, открылась и на пороге появился Седрик.

– Нижайше прошу прощения, – залепетал он. – Позвольте, как мышке, пропищать, что завтрак будет вот-вот подан. Пэнти! – проскрипел он, заметив кузину. – Ах ты, жуткий ребенок! А ну-ка назад, в западное крыло, мисс! Как ты вообще посмела сюда залезть?

– Привет, Сисси, – показала ему язык Пэнти.

– Ну погоди, дай Старику до тебя добраться. Уж он тебе покажет.

– С чего бы это?

– С чего бы это! Она еще спрашивает! Бесстыдница! Краски от грима еще на пальцах не просохли.

Обе, и Пэнти, и Трой, воззрились на него. Пэнти посмотрела на свою ладонь.

– Это ее краски, – сказала она, мотнув головой в сторону Трой, – краски, а никакой не грим.

– Ты что же, безобразница эдакая, – настаивал Седрик, – будешь отрицать, что пока дедушка позировал миссис Аллейн, ты забралась в его гардеробную и намалевала красками какую-то непристойность на зеркале? Больше того, выкрасила в красное усы этого кота, как его, Карабаса? Это ты тоже будешь отрицать?

С искренним, могла бы поклясться Трой, изумлением Пэнти покачала головой:

– Не понимаю, о чем ты. Ничего такого я не делала.

– Расскажи это дедушке, – улыбнулся Седрик, – посмотрим, поверит ли тебе он.

– Нодди меня любит, – твердо заявила Пэнти. – Он любит меня больше всех в семье. А тебя считает жутким типом. Надутым индюком называет.

– Погодите, – поспешно вмешалась Трой. – Давайте-ка поставим точки над i. Вы говорите, что Пэнти намалевала что-то на зеркале сэра Генри? И что же именно?

– Дорогая миссис Аллейн, – кашлянул Седрик, – мне меньше всего хотелось бы впутывать вас…

– Ни во что вы меня не впутываете, – оборвала его Трой. – Так что там было написано?

– Мама уж собиралась стереть, она убирала комнату и заметила надпись. Бросилась искать тряпку, но тут вошел Старик и тоже все увидел. Сейчас он громыхает, как какой-нибудь из первых пророков, во всем доме слышно.

– Господи, да что же это все-таки было?

– «Дед – старый осел», – сказал Седрик. Пэнти захихикала. – Ну вот! Видите? Наверняка это она написала. И кот – тоже ее рук дело.

– Не моих! Не моих! – И, мгновенно изменив выражение лица, что всегда так поражает в детях, Пэнти сморщилась, внезапно, но словно бы механически, лягнула Седрика в лодыжку и залилась слезами.

– Ах ты, паршивая девчонка! – вскинулся он и отступил в сторону.

Пэнти плашмя бросилась на пол и с громким визгом принялась колотить кулаками по доскам.

– Вы меня все ненавидите, – рыдала она. – Дикие звери! Лучше бы я умерла.

– О Господи, – вздохнул Седрик, – какая скука. Сейчас у нее будет припадок или что-нибудь в этом роде.

В этот момент появился Пол Кентиш. Он быстро прохромал по проходу, схватил сестру за пояс и, встряхнув, как котенка, попытался поставить на ноги. Пэнти подтянула колени и резко дернулась в сторону. Так и задохнуться недолго, с беспокойством подумала Трой.

– Немедленно прекрати, Пэнти! – скомандовал Пол. – Что за капризы, в самом деле.

– Минуточку, – заговорила Трой. – По-моему, она тут ни при чем. То есть, я хочу сказать, она не делала того, что вы говорите. Это просто недоразумение, точно.

Пол ослабил хватку. Пэнти сидела на полу, громко всхлипывая, – несчастное дитя.

– Все нормально, – сказала Трой. – Сейчас объясню. Хорошо, Пэнти, ты этого не делала, и, если не пропало желание, можешь рисовать.

– Ей не разрешается уходить из школы, – возразил Пол. – Кэролайн Эйбл будет здесь с минуты на минуту.

– Слава тебе Господи, – сказал Седрик.

Действительно, почти сразу же появилась мисс Эйбл, с профессиональной улыбкой посмотрела на свою подопечную и объявила, что подошло время обеда. Пэнти бросила на Трой взгляд, который та так и не сумела расшифровать, и поднялась на ноги.

– Послушайте… – начала Трой.

– Да? – бодро откликнулась мисс Эйбл.

– Я про это злосчастное зеркало. Не думаю, что это Пэнти…

– В следующий раз, коли опять такое настроение появится, мы придумаем что-нибудь поразумнее, верно, Патриция?

– Да, но я о том, что, по-моему, она тут ни при чем.

– Мы уже очень хорошо справляемся со всякой ерундой, когда глупости в голову приходят, верно, Патриция? Лучше всего сразу найти причину и забыть обо всем.

– Да, но…

– Обед! – бодро и решительно вскричала мисс Эйбл и без всякого шума повлекла за собой девочку.

– Дражайшая миссис Аллейн, – заговорил Седрик, размахивая руками, – а почему, собственно, вы так уверены, что это не Пэнти размалевала зеркало Старика?

– А вы когда-нибудь слышали, чтобы она называла его дедом?

– Да вроде нет, – сказал Пол. – Точно нет.

– Мало того… – Трой осеклась на полуслове. Седрик направился к ее мольберту. Он взял тряпку и принялся тереть ею ногти. Только тут Трой обратила внимание на то, что указательный палец на его правой руке, минуту назад нацеленный на нее, был испачкан темно-красной краской.

Он перехватил ее взгляд и уронил тряпку на пол.

– Любопытство не украшает человека, – покачал головой он. – Окунул пальцы в вашу краску.

Но на шпателе у нее не было мазков такого оттенка.

– Ладно, – резко бросил Седрик, – есть идем, или как?

III

При свете карманного фонарика Трой рассматривала перила на лестнице в башне. Краску так и не стерли, и сейчас она была в состоянии, которое обычно обозначают как «липкое». Она видела четкий отпечаток собственной ладони. Дальше краска оставалась нетронутой. Ее не пытались отодрать, просто прошлись по поверхности. Лишь в одном месте, на каменной стене над перилами, кто-то оставил слабый красный след от двух пальцев. «Рори меня просто на смех поднимет», – думала, глядя на отпечатки, Трой. Они были невелики, но, с другой стороны, не такие маленькие, чтобы их оставил ребенок. Может, кто-то из служанок прикоснулся к перилам, а потом к стене? Но на перилах не было никаких иных следов, кроме ее собственных. «Рори, – продолжала размышлять Трой, – сделал бы снимки, но что, позвольте спросить, можно извлечь из всего этого? Отпечатки размазались по грубой поверхности, их даже не зарисуешь». Трой уже собиралась двинуться дальше, когда луч фонарика упал на какой-то предмет, застрявший как будто между ступенькой и каменной стеной. Приглядевшись, она убедилась, что это одна из ее собственных кистей. Трой расправила волоски на щетине и увидела, что на ней засохли остатки марены.

Она спустилась на лестничную площадку. Тут находилась та самая дверь, стук которой, как показалось, она слышала прошлой ночью, перед тем как лечь спать. Прикрыта она была сейчас неплотно, и Трой слегка толкнула ее. Дверь открылась внутрь, и она очутилась в ванной комнате, отделанной в викторианском стиле.

«Ну что ж, – сердито подумала Трой, вспоминая свои утренние поиски ванны. – Фенелла ведь говорила, что у меня должна быть своя собственная».

Она запачкала пальцы в краске и зашла помыться. Брусок мыла, лежавший на мраморной подставке, был испачкан мареной. «Сумасшедший дом», – подумала Трой.

IV

В тот день сэр Генри позировал час. Следующее – воскресное – утро было отмечено массовым походом всей семьи (включая Трой) в анкретонскую церковь. Тем не менее после полудня он снова выделил для Трой час. Она решила сразу приступить к голове. Еще раньше Трой выработала общий план работы – волнующее сочетание бледных теней и сильных ударов кистью. Это можно будет завершить без него. Рисовала Трой хорошо. Ей удавалось избежать того, чего она всегда так опасалась, – излишней цветистости. Трой то и дело сверялась с пьесой. Разлитое в ней ощущение ужаса сделалось психологическим фактором ее собственной работы. Она остро испытывала то ощущение уверенной силы, которое приходит только тогда, когда художник знает, что все идет как надо. «При удаче, – думала Трой, – я смогу сказать: “Неужели это сделала такая полоумная, как я?”»