Пока шайтан высчитывал сдачу и упаковывал, купленные джинном принадлежности, тот незаметно стащил у него толстую черную книгу. Ту самую книгу, в которой дьявол поселился, прежде чем открыть лавку и стать торговцем. Джинн сделал это словно против своего желания, как будто у него было две левые руки. Это мелкое воровство не скрылось от глаз шайтана, но он с трудом сдержал торжествующую улыбку.

– Мы еще встретимся, друг мой. – Сказал он, когда джинн уже вышел из его лавки и не мог слышать слов дьявола. – Я и не таких сбивал с истинного пути, ведь наша встреча не случайна.

Алиф Син Мим

Джинн сидел под старым деревом на холме и вспоминал вчерашний день как сон. Он видел Тебриз как на ладони. Как древний город купается в жарких лучах солнца. Слышал голоса людей и животных, которые даже не подозревали, что где-то на холме сидит одинокий джинн и грустно смотрит на них.

Вчера он украл книгу у того самого шайтана, который сам готов был продать ему все. Джинн не хотел ничего красть и не хотел никого обманывать, так вышло само собой. «От себя не убежишь, у меня действительно две левые руки» – подумал дух пустыни, «но, можно ведь попробовать сбежать от врагов». Он чувствовал запах яблок, меда и кураги.

Джинн носил жиденькую седую бороду, хромал на обе ноги и плохо спал. Из-за постоянной бессонницы и воспаления у него были красные глаза и желтые руки. Он боялся собак и детей, ходил всегда по левой стороне улицы и никогда не доедал то, что у него было в тарелке, всегда оставляя кусочек. «Я боюсь умереть от сытости, а не от голода» – говорил он. Жители деревень и городов, в которые он приходил сразу узнавали в нем духа пустыни и бросали в него камни, кричали на него и поносили последними словами. Но, никому из тех, кто бросал в него камни чтобы отогнать, не приходила в голову мысль, просто помолиться Богу, прочитать истиазу. Только кошки не боялись его и позволяли гладить свои мягкие спины. С годами он научился притворяться, менять облик, становиться моложе или старше. Для этого он набирал в ладони немного песка и натирал им лицо, а потом смывал проточной водой. Так он менял лица, но никогда не менял ни своего имени, ни прозвища, ставшего потом его фамилией. За всю свою жизнь он никому не причинил зла, никого не обидел, не наслал болезней, ни в кого не вселился и не сделал меджнуном, единственное что он делал плохого, он крал. Джинн воровал все, до чего мог дотянуться. Огрызки яблок, монеты, камни, ложки, женские туфли, четки, орешки, словом все то, что ему не было нужно и что можно легко положить в карман как магнитом тянуло духа пустыни. Казалось, у него две левые руки и обе очень ловкие. Тогда от него пахло сырой землей, сухой пылью и сгнившими листьями.

Однажды в Ираке, на пути в Кербелу он остановился на ночлег в караван-сарае. В том же караван-сарае остановился ангел, шедший пешком в паломничество к могиле имама. Случилось так, что, когда ангел заснул, джинн не сдержался и украл у него из сумки глиняную печать для молитвы.

– Возьми ее себе – услышал джинн голос ангела. Оказалось, что тот только притворился спящим.

– Пожалуйста, не зови никого, я верну. Я нечаянно, я не хотел красть. – Запричитал джинн и из его воспаленных красных глаз брызнули слезы. – Если меня схватят, то отрубят руку.

– Никто тебя не схватит, и я никому не скажу. – Ответил, вставая с постели ангел и повторил. – Возьми эту печать себе, может тогда ты научишься молиться. На самом деле я не пойду в Кербелу, я возвращаюсь обратно в Тебриз. У меня там срочные дела.

– Спасибо тебе. Я виноват перед тобой.

– Хочешь дам совет? – Спросил ангел.

– Хочу.

– Если хочешь, чтобы у тебя вместо двух левых рук появилась хоть одна правая, научись писать. Так ты отучишься от воровства. Хотя иногда есть такие вещи, красть, которые не грех, а в некотором смысле богоугодное дело.

– Какие же это вещи? – Удивился джинн.

– Хлеб и книги. Хлеб крадут, чтобы съесть и не умереть с голоду, таких Аллах прощает. Никто не должен быть голодным. А книги крадут, чтобы читать, это тоже голод и таких воров Аллах тоже прощает.

– Кто же меня научит писать? Я ведь нищий. Даже если я украду много золота, никто не захочет учить меня. Люди сразу распознают во мне джинна и не хотят со мной связываться. Выгоняют отовсюду, кидают камни, плюют мне в лицо и поносят меня.

– Не жалуйся. Может так и нужно было. Я научу тебя писать. Садись рядом со мной, вот тебе бумага, вот калам, а я зажгу лампу.

В ту ночь ангел научил джинна буквам алфавита, научил его читать и писать. Он рассказал, что мир начинается с буквы «Алиф», что буква «нун» дарит свет, и что буква «та-марбута» всегда стоит в конце слова и символизирует женское начало. Потом ангел подарил ему книгу персидских стихов, но запретил прикасаться к Корану и хадисам.

– Никогда не трогай священные книги, обожжешься и разучишься писать. Станешь опять побиваемым камнями вором.

Уже когда занялся рассвет, и ангел вернулся с предрассветной молитвы, джинн самостоятельно вывел на листе бумаги свое имя – Хосров и прозвище Чешмесорх, что значит «красноглазый».

С тех пор, как он научился читать и писать многое изменилось. В какой бы город ни пришел джинн, никто даже не догадывался что перед ним дух пустыни. Все думали, что перед ними простой человек. Джинн менял лица и спокойно ходил из города в город, пока не дошел до Тебриза. Тот самый ангел, который научил его писать посоветовал ему найти здесь одного человека и учиться у него искусству почерка.

Сейчас сидя под деревом, он вспоминал ту ночь и того ангела, своего первого учителя. На воспаленных глазах пустынного духа снова выступили слезы. Он хотел навсегда покончить со своей прежней жизнью. Больше никогда у него не будет ни бороды, ни хромых ног и наконец-то появится хоть одна правая рука вместо двух левых, но навсегда останутся с ним его воспаленные красные глаза.

Он решительно встал, снял с себя всю одежду, выдернул бороду, зачерпнул ладонью горсть песка и вытер им свое старое лицо. Затем он умылся, стер с себя дурные мысли и нерешительность. Улыбнулся самому себе новым, молодым лицом, надел новую одежду, и пошел обратно в Тебриз, чтобы найти того самого человека, о котором говорил ангел.

Син Фа Ра

Тебриз встретил меня жарой, ветром, запахом специй, шумом голосов и множеством воспоминаний. Я наивно полагал, что моя жизнь в Тегеране осталась в прошлом, что я наконец-то добился своего, закончил университет и теперь мой дом и мое будущее здесь, в Тебризе. Я возвращался после долгого отсутствия к самому себе. Тогда, мне казалось, я наконец-то понял, что я не бездомный, у меня есть то место, в котором я нашел тихую гавань.

Я закончил Тегеранский Университет, отслужил в Армии Республики и вернувшись со службы решил, что хочу вернуться, туда, где жил до переезда в столицу. Меня не привлекал шумный, душный и жесткий Тегеран. Любовь к спокойной провинциальной жизни взяла верх и победила доводы разума о перспективах жизни в большом городе. «Если я хороший специалист, то мне и в Тебризе найдется достойное место. Голодным не останусь», подумал я. К тому же мой профессор, Муса Амузегар порекомендовал мне найти одного старого учителя каллиграфии, который жил в Тебризе. Все эти годы я не бросил своего увлечения и всегда находил время для науки почерка.

Я поселился в районе Сорхаб, где снял маленькую однокомнатную квартирку недалеко от проспекта Энгелаб. Медленно, не спеша я возвращался к старой жизни. Я нашел работу в общественной исламской библиотеке в другом конце города, где помимо основной работы занимался за дополнительную плату переводами с арабского языка. Из-за своего необщительного характера я так и не обзавелся друзьями, хотя у меня были приятельские отношения с коллегами и некоторыми студентами Тебризского Университета, посещавшими нашу библиотеку.

У меня начали складываться новые привычки, появились новые любимые места в городе. Недавно открывшееся кафе «Пейкар», парк, магазин сладостей «Хурчин», свой постоянный парикмахер Мохсен. О своей страсти к каллиграфии я никому не рассказывал. Это был мой маленький мир, который дарил мне часы покоя в городской суете. Поэтому большую часть свободного времени я проводил наедине с собой и листом бумаги, практикуясь в каллиграфии.

Я нашел того старого мастера каллиграфии, которого мне посоветовал профессор Тегеранского Университета, лично знавший его. Мастера звали Кербалаи Мирза Бахтияр, ему было около больше семидесяти лет, но любовь к каллиграфии всецело владела его душой. Почетный титул Кербалаи перед его именем означал, что он совершил паломничество в Кербелу к могиле Имама Хусейна. Он был членом Общества Каллиграфов Ирана, где занимал должность секретаря местного отделения, но потом отказался от этой должности, оставшись почетным членом общества и одним из самых уважаемых каллиграфов Тебриза. Он также отказался от заманчивых предложений жить и работать в Тегеране. Несмотря на это его авторитет среди хаттатов-каллиграфов всего Ирана был очень высок.

После знакомства с мастером Мирза Бахтияром, я понял, что все мои познания в каллиграфии, это детские рисунки. Он открыл мне глаза на настоящее искусство, истинную науку почерка. Я завидовал ему и понимал, что для такого идеального владения техникой мне нужны даже не годы, а целые десятилетия. Мы часто беседовали с мастером на разные темы, он даже разоткровенничался во время одной из таких бесед и признался, что является тайным сторонником шаха и противником Исламской Революции. Однажды в холодный зимний вечер, сидя у электрического обогревателя он рассказал мне интересную историю.

– Существует легенда – начал Мирза Бахтияр – о том, что несколько веков назад в Иране жил то ли джинн, то ли еще какой-то злой дух, который решил постичь искусство почерка. Будем называть его джинном так как это соответствует нашей культуре. Так вот, этот джинн был не похож на своих собратьев, он отличался от них умом, талантом и, как ни странно, пылкостью, страстью к новым знаниям, к созиданию, а не разрушению. Не найдя себе применения там, где он жил, он пустился в странствия и описал все виденное в некой таинственной книге. Эта безымянная книга, написанная не человеком, а духом считается совершенным учебником каллиграфии, навсегда утерянным для людей. Очень мало кто из каллиграфов Ирана вообще знает о ее существовании, а те, кто и слышал о книге джинна считают ее всего лишь красивой, но бесполезной легендой. Хотя есть те, кто свято верит в существование безымянного учебника каллиграфии с собранием всех образцов и стилей почерка.

В другой раз Мирза Бахтияр рассказал мне одно происшествие из его жизни, которое потрясло его и надолго врезалось в его память.

– Однажды я стал свидетелем очень интересного случая, который до сих пор не могу понять. Это произошло через несколько лет после иракской войны и свержения Саддама Хусейна в Ираке. У власти тогда находилось шиитское проиранское правительство Нури Аль-Малики, тогда же я решил наконец совершить паломничество в Кербелу. Ты знаешь, что при тагуте Саддаме неиракским шиитам было запрещено ездить в этот священный город. Я уже был не молод, поэтому на опасности в пути смотрел безразлично. Если мне и суждено умереть, то лучше я встречу смерть на пути к могиле нашего Имама, – думал я тогда и отправился в путь. К тому же дорога оказалась безопасной и мы, паломники из Ирана без происшествий доехали до Кербелы.

В самом городе я поселился в гостинице для паломников. Но, так как все номера были заняты, мне отвели комнату, где уже жили два гражданина Ирана. Я скрыл от них то, что я из Тебриза и, те два иранца думали, что я не понимаю их речи. Между собой они разговаривали на азербайджанском языке, а со мной на фарси. Но, я прекрасно владею тюркским языком и все понимал. Ночью, когда мы спали я проснулся от легкого шороха, но продолжал лежать и делать вид, что сплю. Оказалось, что один из паломников пытается украсть что-то у другого из его сумки. Второй паломник проснулся и спокойным голосом сказал по-азербайджански:

– Можешь забрать себе.

– Пожалуйста, не зови никого, я верну. Я нечаянно, я не хотел красть. – Запричитал воришка. Он даже заплакал от страха. – Если меня схватят, то отрубят руку.

– Никто тебя не схватит, и я никому не скажу. – Ответил, другой паломник и повторил. – Забери эту молитвенную печать себе. На самом деле я не останусь в Кербеле и возвращаюсь обратно в Тебриз. У меня там срочные дела.

– Спасибо тебе. – Со слезами в голосе причитал незадачливый вор.

– Хочешь дам совет? – Спросил паломник.

– Хочу.

– Какие же это вещи?

– Хлеб и книги. Хлеб крадут, чтобы съесть и не помереть от голода, таких воров Аллах прощает. Никто не должен быть голодным. А книги крадут, чтобы читать, это тоже голод и таких воров Аллах тоже прощает.

– Кто же меня научит писать? Я ведь нищий. Даже если я украду много золота, никто не захочет учить меня. Люди сразу распознают во мне воришку и не хотят со мной связываться. Выгоняют отовсюду, кидают камни, плюют мне в лицо, поносят меня.

В ту ночь тот паломник научил вора буквам алфавита, научил его читать и писать. Подарил ему книгу стихов, но запретил прикасаться к Корану.

– Никогда не трогай священные книги, обожжешься и разучишься писать. Станешь опять побиваемым камнями вором. И больше не кради, украдешь, что-нибудь кроме хлеба и книг, опять станешь тем, кем был до познания букв.

Услышав столь странный диалог, я продолжал лежать и притворяться что сплю, но вскоре сон меня одолел, и я действительно уснул. Когда я проснулся на утреннюю молитву, то в номере гостиницы кроме меня никого не было. Я был один. После намаза я спросил у администратора, кто были те люди, к которым меня подселили? На что удивленный служащий ответил мне:

– Агаи, кроме вас в номере никого не было, это одноместный номер, и мы не подселяли вас ни к кому.

Но я точно помню, тех двоих и их странный диалог навсегда врезался в мою память. Это не было сном, я в этом уверен также, как то, что ты сидишь передо мной.

После этой странной истории мы еще немного посидели с моим учителем, он дал мне домашнее задание, и я вернулся в свою маленькую квартирку. Воспоминания жгли мою душу. На следующий день, отпросившись с работы чуть пораньше, я впервые со дня возвращения в родной город пошел на Тебризский Базар.

Айн Лам Мим

Арабский язык – самоцвет

Персидский язык – сахар

Тюркский язык – подвиг

Белый лист бумаги – это девственница, чистая душой и телом. Почерк – это музыка и танец, отточенные годами работы. Именно с этим искусством неслышимой музыки и невидимого танца можно сравнить науку письма – ильм-уль-хатт. От мастерства каллиграфа зависит, то каким прекрасным будет начертание букв на девственно-чистом листе. Слова имеют души, произносимые нашими языками, и имеют тела, начертанные на бумаге. Красивый почерк, как дар, который позволяет давать словам красивые формы, а те, кто пренебрегает этим высоким искусством, тот делает несчастными слова, которые из-за неумения, спешки или халатности пишущего получают уродливые тела. Письменная трость – калам, это орудие творения. Нежные буквы божественного арабского алфавита – это услада для глаз и блаженство для души, а также это глина для творения. Каллиграф – это ипостась Господа, создающего буквами новую Вселенную.

Арабский язык подобен ювелирному украшению, и как драгоценный камень его венчает арабский алфавит, которым пишут ангелы. Он радует взор читающего и руку пишущего. Персидский язык подобен сладкому сахару и нежному плеску воды, и как песня любимой женщины услаждает слух. Тюркский язык подобен грозному окрику, и как рокот камней и скал придает силы воинам и вселяет страх в сердца врагов.

Мастер Мирза Бахтияр сидел на ковре поджав под себя ноги и закрыв глаза представлял, как он будет выводить красивым почерком Насталик буквы арабского алфавита, превращая их в слова персидского языка, а из слов в грезы. На его лице играла едва заметная улыбка, правая рука, лежащая на коленях, нервно подергивалась как будто он водил каламом по невидимой, воображаемой бумаге, привезенной из далекого Китая. Мирза Бахтияр делал так каждый раз перед тем, как приняться за работу. В этой необычной медитации он распалял свое сознание, как это делает любовник, жаждущий встречи с любимой. Однако его страстью были не женщины, не мальчики-бачче, его страстью были буквы. Нежные, округлые, похожие на дуновение ветра и прикосновение любви.

В саду его дома, дома придворного каллиграфа, тихо, словно напевая песню на сладком как шербет персидском языке журчал фонтан. Фонтан пел о любви между буквами, которые живут своей отдельной жизнью, дарованной им рукой искусного каллиграфа.

«Поэты нанизывают на нитку строф жемчуг стихов, мы же, каллиграфы и переписчики, делаем эту нить видимой и радующей взгляд, на радость Богу, ангелам и людям. Тот, кто читает дыхание стихов, перебирая слова словно жемчуг наслаждается не только их звучанием, но и тем искусством, которое ему дарим мы, хаттаты. Потому что красивые стихи должны быть написаны совершенным почерком – Насталик. Ученые и писари ближе Аллаху, чем сотни мулл», – думал Мирза Бахтияр.

1 2

Бесплатно

(1 оценка)