4

На первой тренировке я понял, почему в тот день Гаспаро смотрел на меня с таким пренебрежением: я не умел и сотой части того, что с лёгкостью выделывали мои сверстники. Они могли пробегать четыре круга на стадионе, в то время как я выдыхался уже к середине второго; они отжимались от земли, а я лишь глупо топорщился воронкой кверху; они на руках проходили целый пролёт тренажёра с перекладинами, меня же хватало на три ступени, после чего пальцы предательски разжимались. Ну и конечно, с мячом они обращались куда лучше моего! Набивали его на одной и двух ногах, вели по полю, обегая препятствия, подкидывали, закручивали, катали, пинали. У меня получалось только запинаться об него. А когда я попробовал отбить летящий мяч головой, у меня в глазах потемнело от удара. Единственное, в чём я не уступал своим однокашникам, так это в ловкости и в скорости бега. Когда мы на время бежали шестидесятиметровку, я заметил, как Гаспаро удивлённо вскинул брови после моего финиша. Но всё равно это меня нисколько не обрадовало. После тренировки мальчики отправились в раздевалку, а меня окликнул дедушка Тони.

– Эй, Франческо! Задержись-ка! – он поманил меня пальцем. – Помоги мне мячи собрать.

– Не надорвись только, хлюпик, – хихикнул Деметрио, толкнув меня плечом.

Я и без него был близок к истерике, поэтому едва сдержался, чтобы не разреветься.

– Неси сюда, – тренер кивнул на три мяча, что лежали недалеко от ворот.

Я поплёлся за ними, кое-как сгрёб в охапку, вернулся. В этот момент я был дико зол на тётю Изабеллу, что она не только привезла меня сюда, но и оставила тут на посмешище.

– Надо же, сразу три принёс! – удивился тренер. – Деметрио по одному собирал…

Я остановился, не понимая, к чему он клонит. И, словно прочитав мои мысли, дедушка Тони сказал:

– Не расстраивайся, что чего-то не умеешь. Все мальчики приходят в футбол такими. Важно, хочешь ли ты чему-нибудь научиться. Если ты действительно хочешь стать таким, как Гаспаро или Менотти, ты должен тренироваться.

Я неопределённо кивнул, что-то даже пробубнил. Мне показалось, что эти слова сказаны больше в утешение, нежели в наставление. Но дедушка Тони оказался прав: через пару месяцев я догнал других мальчиков по умениям. Однако радость от этого омрачалась одним фактом. Во время тренировок я был поистине счастлив: если удавалось забить гол или пробежать круг на стадионе быстрее всех. Да просто играть в футбол мне нравилось: я получал от этого удовольствие. Но как только тренировка заканчивалась и я возвращался к обыденным делам, я вспоминал про тётю. Я силился понять, почему она так поступает со мной, искал ей оправдание и пытался вычислить, в чём я виноват, раз бог меня так наказывает. Я со страхом ждал наступления вечера в своей пустой комнате, а когда за окном темнело, мне становилось нестерпимо грустно и одиноко. Настолько, что я почти всегда засыпал в слезах, следя за тягучими полосами света на потолке.

Отчасти грусть приходила из-за того, что я уже сомневался в тётиной любви. Её воскресные посещения начали давать сбои. Первый тревожный звоночек прозвучал в начале октября: тётя не приехала ко мне в воскресенье. Я был шокирован, испуган, унижен. Я бродил вдоль ворот допоздна, всматриваясь в огни каждого автомобиля. Когда наш второй воспитатель, синьора Корона – миловидная толстушка, у которой на уме, как и у моей тёти, были только мужчины, – заставила меня вернуться в корпус, я испугался, что меня бросили. Я держался из последних сил, чтобы не плакать при синьоре Короне, но как только за мной закрылась дверь комнаты, я дал волю чувствам.

Тётя приехала в понедельник. И хотя встречи с родителями в будние дни были запрещены Уставом, София Менотти сделала исключение из жалости ко мне, потому что на завтрак я вышел с опухшими от слёз глазами. Мы с тётей сидели в приёмной на том самом кожаном диване, где полтора месяца назад я ожидал своей участи. Меня распирало от радости, мне хотелось кричать и скакать по комнате, но я сидел и улыбался, глупо вцепившись в тётину ладонь. Тётя была красива и взволнована. Она нежно обнимала меня, называла ласковыми словами, осыпала поцелуями, насовала мне полные карманы сладостей и пообещала в следующие выходные сводить меня в цирк. Потом появилась София Менотти, отправила меня на ужин, а мою тётю пригласила к себе в кабинет. Я могу лишь догадываться, о чём они говорили, но только в следующее воскресенье тётя приехала в «Резерв», когда мы ещё завтракали. Мы с ней действительно сходили в цирк, поели мороженого, погуляли по городу. Вечером, уставший, но довольный, я вернулся в школу. Мне казалось, что жизнь налаживается. В тот день я был счастлив – полноценно, без примесей грусти и страха.

Однако в следующие выходные тётя опять не приехала. Именно в тот день я понял, что счастье больше не вернётся ко мне. Я ждал тётю в понедельник, но напрасно. Теперь она приезжала как бог на душу положит, а в начале декабря и вовсе пропала.

Чтобы как-то занять время и не мучить себя многочасовыми ожиданиями возле ворот школы, я тренировался. Ещё в сентябре я нашёл небольшую полянку в дальнем углу сада и убегал туда, если Деметрио со своими дружками задирал меня. Потом я показал эту полянку Джанфранко, и мы с ним уходили туда играть в футбол, набивали мяч ногами или головой, соревнуясь, кто больше. Иногда мы просто лежали на траве и болтали о своём. Джанфранко рассказывал мне о своих планах: он мечтал стать лётчиком, пилотом больших лайнеров, которые перевозят сотни пассажиров с континента на континент. Папа сказал ему, что у лётчиков должно быть идеальное здоровье и хорошая физическая форма, поэтому Джанфранко пошёл заниматься спортом. В принципе, ему было всё равно – футбол или плавание, он старательно выполнял все упражнения в расчёте на то, что на экзаменах в лётную школу он превзойдёт других мальчиков по силе и ловкости.

Он сочинял про себя-лётчика невероятные истории, как будет обезвреживать террористов на борту своего самолёта, как будет совершать аварийные посадки на воду и другие героические поступки. Мне нравилось слушать его, потому что сам я так фантазировать не умел. Мои нехитрые мечты сводились к приезду тёти и к прогулкам с ней по городу. Раньше я мечтал, что однажды она приедет за мной, скажет: «Собирайся, мы уезжаем навсегда», но потом я понял, что это неосуществимо. И ещё я понял, что исполнение моих мечтаний от меня не зависит. Вот Джанфранко хотел стать лётчиком и прикладывал усилия для достижения своей цели: он занимался спортом, прилежно учился, читал нужные книги, склеивал из бумаги модели самолётов, благо отец раз в месяц привозил ему эти наборы. И каждый раз – с новой моделью.

А я не знал, к чему стремиться. Приблизить приезд тёти я не мог, вернуть к жизни бабушку с дедушкой тоже. Всё, что мне оставалось – просто играть с мячом. Когда Джанфранко корпел над математикой или клеил самолёты, я шёл на свою полянку и там набивал мяч, делал упражнения, которые нам показывал Гаспаро, или просто без жалости расстреливал деревья мячом, пытаясь выместить на них свою злость на тётю. Странно, но я почему-то не злился ни на бабушку, ни на дедушку, ни на маму, хотя эти люди тоже оставили меня. Я даже на отца не злился, так как не надеялся, что он знает о моём существовании. Но тётя Изабелла! Она была жива, она была в этом городе и не могла найти пару часов в неделю, чтобы навестить меня! С каждым днём моя злоба становилась всё сильнее, любовь к тёте постепенно перерастала в ненависть, и когда мамина сестра всё-таки приезжала ко мне, я дулся и грубил ей, а потом, после её отъезда, снова бежал к воротам, ругая себя за то, что так погано поступил с тётей. Впрочем, угрызения совести длились недолго. Я очень быстро возвращался к злости, брал мяч и бежал на полянку.

Думаю, именно эти ежедневные тренировки и разбудили во мне спящие до сей поры отцовские гены: я начал получать всё больше и больше удовольствия от футбола. Мне уже не требовалось злиться, чтобы бить мячом по деревьям. Я просто выбирал себе дерево и старался попадать в него как можно чаще. Со временем цель становились всё сложнее: я выбирал ветки, а на них сучки, чтобы бить точнее. Меня так увлекало это занятие, что я был даже рад, если Джанфранко отказывался идти со мной, а иногда намеренно не звал его.

Как и следовало ожидать, мои старания не прошли даром. Я прогрессировал буквально на глазах. Гаспаро не мог не заметить этого и стал выделять меня из числа других воспитанников. Он давал мне более сложные задания, предъявлял более жёсткие требования, но теперь я не расстраивался, если у меня не получалось. Я знал, что вечером я уйду на полянку и там как следует отработаю этот элемент.

Естественно, такое выборочное отношение тренера ко мне очень злило некоторых мальчиков. Я боялся, что Деметрио, которому я едва доставал до плеча, станет ещё сильнее цеплять меня, но нет. На удивление, наш первый вратарь отнёсся с уважением к моим успехам. Зато наш нападающий Карло Ведзотти мгновенно зачислил меня в список своих заклятых врагов и начал потихоньку мне пакостить. Потихоньку – потому что был достаточно мерзким типом. Милый и приторно вежливый со взрослыми, этот мальчик исподтишка делал гадости другим детям, и взрослые не верили, что такой спокойный и покладистый Карло может совершать столь гнусные поступки. Однако обмануть он мог кого угодно, но только не дедушку Тони, который сразу раскусил сущность маленького хамелеона. Я знал, что в лице нашего полевого тренера я всегда найду заступника, но ябедничать не был приучен с детства. Когда меня в городке обижали соседские мальчики, я никогда не жаловался бабушке, потому что она очень расстраивалась из-за этого, ходила к родителям забияк, а потом возвращалась, пила сердечные капли и, обняв меня, шептала: «Бедная ты моя сиротиночка». Иногда даже плакала. И я, чтобы не расстраивать бабушку, больше не рассказывал ей, что меня обзывают и даже бьют взрослые мальчишки.

Поэтому и на Карло я никогда не жаловался. Это, видимо, вдохновляло его ещё больше. Он пинал или щипал меня, насыпал в еду песка, валял в грязи мою одежду. Я молча терпел его издевательства, старался всё время быть на виду у педагогов, перед которыми Карло вёл себя тише воды ниже травы. Я стирал испачканные шорты и майки, приходил в столовую первым, чтобы успеть хоть немного поесть. В общем, практически на каждый приём Карло я находил противодействие. Единственное, что я ревностно охранял от цепкого взора Ведзотти, – это мою полянку. Я всегда проверял, не следит ли он за мной. Пробирался на своё заветное место разными путями, чтобы запутать эту вредину, если он всё же надумает отыскать меня. Я не понимал, почему он злится на меня, ведь в играх, которые раз в неделю мы играли с командами других спортивных школ, Карло всегда был нападающим, а меня если и выпускали, то только на замену.

Но однажды произошло событие, которое внесло сумятицу в мою только что отрегулированную жизнь. Близился декабрь, темнело рано, да и погода не баловала: с утра шёл дождь, а к вечеру поднялся неприятный ветер, поэтому все воспитанники «Резерва» сидели по своим комнатам, делали уроки или просто дурачились. Я же оделся потеплее и отправился на полянку. Темнота меня не пугала: дорогу я знал прекрасно, мог добраться до своей полянки с закрытыми глазами. Свет фонарей с улицы практически не встречал препятствий, освещая моё уединённое место. Я представлял, что это прожекторы стадиона, и тренироваться мне было во много раз приятнее. Но только не в тот день.

В тот день, как я уже сказал, погода была отвратительная, и я, пока прошёл половину пути, основательно замёрз. Чтобы немного согреться, я припустил во весь дух, на бегу подпрыгивая и стараясь достать головой до нижних веток деревьев. Я так увлёкся этим, что человека, слоняющегося по моей полянке, заметил слишком поздно. В первую секунду я подумал, что это какой-то бандит, перебравшийся через ограждение, и уже хотел бежать обратно в корпус. Однако от разочарования, что моё потайное место кем-то раскрыто, я остановился как вкопанный.

– Я знал, что ты придёшь сюда, – заговорил человек, и по голосу я узнал дедушку Тони. – Ты каждый день приходишь. Я уже целую неделю наблюдаю за тобой.

Я совсем растерялся и сник. Мне стало ужасно плохо от того, что моё уединение, которым я так дорожил, было для кого-то любопытным спектаклем. Пусть даже для такого хорошего человека, как наш полевой тренер.

– Я больше не буду, – пробурчал я, развернулся и зашагал обратно в школу. Мне хотелось как можно скорее уйти от места моего позора.

– Франческо! Стой! – дедушка Тони догнал меня. – Во-первых, невежливо вот так уходить, когда с тобой разговаривают. Во-вторых, я хотел тебя похвалить.

Я стоял, опустив голову. Мне было нестерпимо стыдно, так стыдно, что я даже холода не чувствовал.