13

Итак, София повезла меня обратно в приют. По дороге она взяла с меня слово, что я не буду больше сбегать. Я клятвенно заверил её, что отныне стану самым примерным воспитанником, возьмусь за учёбу и начну дружить с другими мальчиками. Синьора Менотти осталась довольна моим заявлением, а я был доволен, что у неё хорошее настроение.

В двери приюта святого Петра я вошёл с твёрдым намерением начать новую жизнь. Но в первый же вечер всё пошло наперекосяк. Конечно, здесь все знали о том, что со мной произошло. Взрослые – более детально, дети – в общих чертах, но зато буйная детская фантазия дорисовала в головах воспитанников мой образ. Казалось, после всего пережитого я мог бы рассчитывать уж если не на сочувствие, то хотя бы на снисхождение, но не тут-то было. После моего возвращения нападки со стороны педагогов и издевательства со стороны детей только усилились. Сестра Киприана по десять раз на дню говорила мне, что похищение – это заслуженное наказание за моё непослушание, сестра Мария заставляла меня переписывать Писание в гораздо больших объёмах, уверяя, что я должен выпросить прощения у Господа, иначе маньяк сбежит из-под стражи и вернётся за мной. Директор стращал меня, что за малейшую провинность он сделает со мной то же самое, что похитители. А дети…

Они дразнили меня проституткой и спрашивали, сколько мне платил за ночь горбун. Всё это было несправедливо и очень обидно. Мне хотелось ответить обидчикам: подраться с мальчишками или сделать какую-нибудь гадость учителям, но я держался. Каждый раз, когда другие сироты задирали меня, я представлял Софию. Она укоризненно смотрела на меня и говорила: «Ты же обещал вести себя хорошо, Франческо!». И я молча сносил обиды. А моя безответность ещё больше подзадоривала мальчиков, и издевательства нарастали в геометрической прогрессии.

И в один прекрасный день я не выдержал. Стащил из столовой вилку и заточил её зубцы о каменный приступок комнаты для молебна. Не то чтобы я замышлял какое-то преступление, но интуиция моя, обострённая похищением, нашёптывала, что мало-мальское оружие лишним не будет. За три недели, что сестра Мария заставляла меня усердно молиться, вилка приобрела достаточную остроту. Конечно, проткнуть ей обидчика у меня вряд ли получилось бы, но нанести ему глубокие царапины моё оружие позволяло. Я согнул ручку вилки пополам (благо все столовые приборы в приюте были из лёгкой и гибкой жести), чтобы, во-первых, моё средство самообороны не занимало много места, а во-вторых, чтобы её было удобно держать в руках. Получилось что-то вроде гарды: металл плотно облегал ладонь, уменьшая шансы нападающих выбить вилку у меня из рук. Её я прятал под брюки: в туалете аккуратно вставлял в носок, втыкая зубцы в подошву ботинка, чтобы вилка не шевелилась при ходьбе. Для верности я закреплял её ещё и резинкой, которую срезал с чьего-то носка, оставленного в душевой. Даже просто присутствие заточенной вилки придавало мне смелости.

Итак, до поры до времени оружие мне не пригождалось, но я чувствовал, что его звёздный час ещё впереди, и ждал. Вернее, готовился отразить нападение, потому что житья от сирот мне не стало совсем. И вот однажды вечером Бенито – самый задиристый мальчик с интеллектом, как у капусты, – преградил мне дорогу в спальню и произнёс:

– Мы тут с пацанами решили, что проституткам не место в нашей комнате.

Я молчал, оценивая степень опасности. Мальчишки часто бросались подобными заявлениями, но до решительных действий ни разу не доходило.

– Чё молчишь? – Бенито скрестил руки на груди. – Это для тебя новость?

– Я знаю, где моё место, – тихо, но уверенно ответил я. – Оно в олимпийской спортивной школе, а ваше – в этом гнилом приюте.

Я проговорил эти слова, и у меня похолодела спина: я понял, что агрессивные сироты вряд ли придут в восторг от услышанного. Но остановиться уже не мог – меня неудержимо несло в пропасть.

– Ты мерзкая тварь! – Бенито хотел ударить меня, но я чудом увернулся. – Грязная шлюха!

Тут же на меня навались несколько человек, схватили за руки, дали под дых и поволокли в туалет. Сопротивляться было бесполезно, как и вынимать вилку. Я ждал удобного момента, терпеливо снося оскорбления и побои. Меня подтащили к самому грязному унитазу и поставили перед ним на колени.

– Вот здесь твоё место! – властно произнёс Бенито, схватив меня за волосы. – Если для тебя тут слишком грязно, вымой языком.

В следующую секунду моё лицо угрожающе приблизилось к унитазу. Я упёрся руками в обод, а другой нащупал в носке спасительный изгиб вилки, подцепил его средним пальцем и подтянул в ладонь. В это время я героически сопротивлялся Бенито, который уже двумя руками давил мне на шею и затылок, чтобы макнуть в нечистоты. Для этого он подошёл слишком близко: его колено упиралось в моё плечо. Мне хватило короткого замаха, чтобы ударить вилкой обидчика по ноге. Я немного не рассчитал, потому что зубцы угодили прямо в кость и скользнули по ней, распоров кожу. Однако и этого хватило, чтобы Бенито взвыл, как пожарная сирена, и отпустил меня. Я рванулся вбок, вторым ударом раскровил кому-то руку, вскочил на ноги и огляделся. Всего в туалете было восемь человек. Если учесть, что двоих я лишил стопроцентной боеспособности и они теперь равнялись половине здорового бойца, то, в общей сложности, семь. Одним прыжком я отскочил к стене и через секунду понял, что совершил глупость, потому что она находилась напротив двери, и теперь прокладывать дорогу к отступлению мне придётся через разъярённых сирот.

– Оставьте меня в покое! – крикнул я, надеясь, что этим можно положить конец инциденту. Но Бенито жаждал отмщения, он задался целью унизить меня и отступать не собирался.

На меня накинулись сразу все. Я, выставив вперёд своё оружие (надо сказать, уже несколько погнувшееся), бестолково махал им, пытаясь нанести травму любому, кто приблизится. Пока меня не обезоружили, я успел довольно сильно исцарапать руки нескольким нападавшим, а одному на лбу оставить три кровоточащие борозды. Но через секунду после того, как у меня выхватили из руки вилку, на меня посыпались тумаки. Я отбивался, кусался, царапался, пинался – в общем, старался не оставаться в долгу. Меня захлестнула такая ярость, что я мог бы задушить кого угодно, доберись мои пальцы до горла. В принципе, каждому моему обидчику досталось от меня несильно, но если суммировать нанесённые мной повреждения, то мой коэффициент полезного действия в драке был намного выше, чем у каждого, на меня нападавшего. Боль от ударов, отчаяние и обида распаляли меня всё сильнее. Я уже не думал сбегать, я бил, вымещая на сиротах всю накопившуюся за полгода злость.

В самый разгар боя в туалете появилась синьора Чинта.

– Что здесь происходит?! – взвизгнула она.

Кое-кто из мальчиков сообразил, что сейчас произойдёт административное вмешательство, и пулей вылетел из комнаты. Нас осталось трое: я, Бенито и Мильтон – ещё один забияка с азиатскими чертами лица. С Бенито мы сцепились не на шутку, стараясь свалить друг друга на пол. Мильтон сначала пытался помочь своему корешу, но потом получил от него же по носу. Не специально, конечно, но зато это охладило пыл азиата.

– Немедленно прекратите! – синьора Чинта, как и подобает педагогу, заговорила ледяным тоном. – Франческо! Бенито! Мильтон!

Мы, наконец, отпустили друг друга. Мильтон хотел было дать дёру, но понял, что слишком поздно, опустил голову и набычился.

– В чём дело, Бенито? – старшая воспитатель осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до плеча моего обидчика.

– У него был нож! – всхлипнул тот, демонстрируя кровавое пятно на штанине.

– Все трое – быстро к врачу! – приказала синьора Чинта.

Мы поплелись в медицинский кабинет, переглядываясь исподлобья. В какой-то момент между нами возникло даже некоторое подобие единения – странное чувство, превратившее нас из заклятых врагов в братьев по оружию, потому что сейчас мы оказались на одной стороне и против общего врага – администрации приюта. Я чувствовал себя дико уставшим. У меня болело всё тело, а кровь из разбитых губ и носа подсыхала, неприятно стягивая кожу.

Утром у всех участников драки (у синьоры Чинты оказалась фотографическая память) состоялся неприятный разговор с директором, а у нас троих – неприятный в кубе. Я не знаю, что наплёл синьору Капроне Бенито, но на меня директор вылил ушат ругательств и угроз и обрисовал весьма мрачную перспективу моей дальнейшей жизни. Он тряс у меня перед лицом моей погнутой в бою вилкой, обещал передать её в полицию и засадить меня за решётку. Он прочил мне уголовное будущее, уверял, что я проведу в тюрьме лучшие годы своей жизни, если ещё раз совершу подобное. В свою защиту он не дал мне сказать ни слова. Только огласил приговор: с сегодняшнего дня целый месяц мне не будут давать ни ложки, ни вилки, потому что это опасно для окружающих. Есть я теперь должен был руками. Усталость и боль от побоев придали мне нездоровой смелости. Я бы даже сказал – неоправданной дерзости.

– Я сообщу о ваших наказаниях в полицию, – твёрдо пообещал я и вышел из кабинета. Вслед мне неслись ругательства и угрозы ужесточения наказания, но я шёл себе по коридору, кончиком языка ощупывая шатающийся верхний зуб, на моё счастье, молочный.

Есть руками, надо сказать, было довольно удобно. Мне кажется, люди зря придумали ложки и вилки. Хотя… ложки, наверное, не зря, потому что пить суп через край тарелки было несподручно. Мальчики посмеивались надо мной, но уже не так активно, как раньше. Видимо, слух о моём ожесточённом сопротивлении серьёзно поднял мой рейтинг. Скажу прямо, некоторые стали меня опасаться.

На третий день после драки судьба неожиданно подкинула мне ещё одно испытание. Но в нагрузку к нему дала шанс отомстить синьору Капроне. В обед в приют наведались Джанлука с адвокатом, ведущим моё дело, и синьорой Мариной. Адвокат и психолог отправились к директору, чтобы договориться о возможности моего присутствия в суде, а синьору Менотти досталась роль меча карающего. Ему стало скучно сидеть в приёмной, и он пошёл в столовую, посмотреть, чем кормят сирот. Когда он увидел меня, поглощающего пасту руками, дар речи на минуту оставил его. Придя в себя, футболист спросил меня, что это значит. Я, если честно, сильно смутился, не зная, как деликатно объяснить ему сей факт. На выручку мне пришёл Алессио, сидевший справа от меня. Не думаю, что он сделал это из желания помочь мне, скорей, наоборот.

– Ему теперь не дают вилку, потому что он одной зарезал двух мальчиков, – гадливым тоном сообщил он Джанлуке.