Цитаты из книги «Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, бывшая и другие в искусстве 1917–1939 годов»

Пока в искусстве 1920-х кристаллизовались типы советской женщины, отношения партии с женотделом ухудшались. В 1922-м Коллонтай была снята с должности и переведена на дипломатическую работу в Норвегию. Нового лидера женотделы не получили: предложение возглавить советское женское движение отклонили все видные партийные деятельницы, включая Крупскую, и, как указывает Р. Стайтс, это стало первым знаком его упадка70. Неприязнь к женотделовкам в региональных парткомах выпукло описана в романе Федора Гладкова «Цемент» (1925). Главный герой, красноармеец Глеб, вернувшись с фронта, не узнает жену Дашу: она ходит в гимнастерке и красной косынке, выступает на собраниях и совершенно забросила быт — их холодный и «замызганный» дом ярко описан в главе «Потухший очаг». Замечу в скобках, что политическая активность героини была связана по большей части с организацией жизни детей и разного рода бытовыми вопросами — она была той самой пропагандисткой ленинского «нового быта».

Плакатный образ работницы 1920-х годов позволяет ясно увидеть, как тема политического равноправия сменялась бытовой тематикой, определившей роль женщины в советской политике. В отличие от суфражисток, большевики считали право голоса не целью, а лишь проходным этапом политической борьбы, за которым начиналась «настоящая» работа — работа в тылу. На VII съезде работниц (1919) Ленин назвал основными формами участия женщин в управлении государством «организацию общественных столовых, детских яслей, надзор за распределением продуктов, улучшением массового питания»

До середины тридцатых работница сохраняла узнаваемые атрибуты ранней индустриальной эпохи. Ее отличала повязанная сзади красная косынка (фабричная утилитарность и символ революционной борьбы), темная юбка или однотонное платье средней длины, иногда — в сочетании с фартуком, халатом или кожаной курткой; не туфли, но грубоватые ботинки или сапожки на небольшом каблуке (крестьянка изображалась босой или в лаптях). Рядом со своими предшественницами, «Прачками» Абрама Архипова или «Шахтеркой» и «Работницей прядильной» Николая Касаткина, работница двадцатых лишена тревоги или печали. Она действует со спокойной уверенностью и волей, понимает свое политическое место и готова отстаивать его. В этой разнице характеров работницы и крестьянки сосредоточился и гендерный сдвиг, увлекавший художников всех направлений. Революционерка

С началом коллективизации образ крестьянки заметно теряет связь со старой Россией, уплощаясь и масштабируясь. Уходит и сам термин, ассоциированный теперь с крепостным правом, — на смену приходит бодрая советская колхозница, цитирующая Сталина или выступающая рядом со Сталиным

«Крестьянка» и «Работница» издавались на плохой бумаге и имели лишь цветные обложки

Если говорить о журнале «Крестьянка», то его взаимодействие с читательницами строилось по схеме политической вербовки. Первым шагом был ликбез: освоение базовых знаний о месте женщины в советской власти, воспринятое крестьянкой от сельской активистки — сотрудницы избы-читальни. Дальше крестьянке предлагалось ознакомиться с материалами журналов, самостоятельно изложить занимающие ее проблемы и направить их в письме в столичную редакцию. Если письмо было напечатано, крестьянка официально считалась сельской корреспонденткой (селькоркой) и имела возможность стать делегаткой женского съезда или повышать квалификацию в городе, где существовала сеть работниц-корреспонденток (рабкорок). Верхней ступенью этой лестницы была редакция журнала, а потом, возможно, работа в женотделе — путь, который прошла Клавдия Николаева, редактор «Работницы» с 1917 по 1924 год.

Предложение восстановить издание и одновременно учредить Бюро работниц было выдвинуто в 1917-м на пленуме Петроградского комитета большевиков. С этого момента, с поправкой на перебои, вызванные Гражданской войной, началась активная централизация партийной работы среди женщин. На первом этапе «странички работниц» и «странички крестьянок» появлялись в главных газетах и журналах59, но очень скоро женская пресса приобрела новые очертания и превратилась в разветвленную и четко иерархизированную сеть изданий под руководством женотдела. Каждый журнал охватывал свою целевую аудиторию. Главным было издание для партработниц «Коммунистка» (1920–1930), за ним по нисходящей следовали «Работница» (с 1923), «Крестьянка» (с 1922) и, наконец, «Батрачка» (1925–1929); существовали и развлекательные издания, такие как «Журнал для хозяек» (1922–1926) или «Женский журнал» (1926–1930). Им сопутствовали пропагандистские брошюры серии «Библиотечка работницы и крестьянки», которая издавалась на разных языках и освещала бытовые, юридические, медицинские и идеологические вопросы. До 1930 года большими тиражами издавались и всевозможные «памятки делегатки и общественницы».

Помимо плаката, советская власть с первых лет своего существования обратилась к другому средству массовой пропаганды — женским журналам. Журнал «Работница» был основан еще в 1914-м, но выходил нерегулярно: тиражи конфисковывали, часть редакции (Надежда Крупская, Инесса Арманд, Людмила Сталь) находилась в эмиграции, часть (Анна Ульянова-Елизарова, Конкордия Самойлова, Елена Розмирович, Злата Лилина) — в России, и до революции вышло всего семь номеров

Заложница прошлого, крестьянка-мать с плакатов 1920-х несла на себе всю тяжесть сельского быта55 и могла отклонить услуги «бабки» только с помощью фельдшериц, ангелов модернистского мира гигиены и заботы. Но к этому миру принадлежал и рожденный вне классов советский младенец. В плакатах 1920-х он с первых дней представляет аллегорию нового человека: участвует в митингах младенцев56 и манифестирует будущее страны счастливого детства, восседая в античном одеянии на пороге «красного храма» — Дома ребенка57. Через несколько лет младенцев сменили политически сознательные советские дети.

Фигурой, активно препятствующей жизни и рождению здорового ребенка (нового общества), была назначена еще одна версия антисоветски настроенной «бабы» из плакатов Гражданской войны — злобная и неряшливая «повивальная бабка». Олицетворение смерти, болезней, суеверия и мракобесия, эта антигероиня внесла свой вклад не только в антирелигиозную кампанию, но и в политику советской власти в деревне, дробившую крестьянство на желательные и нежелательные элементы