* * *

К 10.00 мы как раз управились. И тут, практически без опоздания, в дверь постучали.

Полностью войдя в образ (Станиславский кричит «Браво!» и аплодирует стоя), я поднял затуманенный государственными заботами взор и обнаружил, что на пороге стоит крепкий круглоголовый мужчина в джинсовом костюме. Судя по общему контуру фигуры и манере держаться, – явный боец спецназа.

– Могу я поговорить с Дмитрием Соболевым? – вопросил вошедший.

– Извини, брат, – откликнулся я. – Сейчас никак. Вот-вот должен подойти один чудик, помешанный на Пушкине. Нам велели его принять. Так что давай попозже.

– Позже не получится, – вздохнул спецназовец. – Потому что чудик, помешанный на Пушкине, это я.

После короткой суматохи, в течение которой мы усадили новоприбывшего на стул, расчистили перед ним место на столе и угостили чаем с конфетками (запасливый дядя Миша поделился), выяснилось следующее.

Наш гость, как мы правильно определили, действительно до недавнего времени служил в милицейском спецназе. Во время командировок в Чечню неоднократно принимал участие в боевых действиях, что было отмечено несколькими правительственными наградами, включая медаль «За отвагу».

Но в последнем бою он получил серьезную контузию и осколочное ранение в позвоночник.

– На ноги врачи меня поставили, – поделился гость, задумчиво дожевывая очередную конфетку, – но осколок удалять не стали – опасно. Списали на гражданку и посоветовали побыстрее получить какую-нибудь сидячую специальность.

– В смысле?

– В смысле, что если осколок сдвинется, и меня парализует, то я к тому времени должен приспособиться зарабатывать, сидя за столом.

– Угу. А на Пушкине можно что-то заработать?

– Не знаю. Дело не в этом. Просто, когда встал вопрос о гражданской профессии, я сильно задумался. Потому как военная квалификация у меня – гранатометчик.

– Да, – проникся Зайкин. – С такой специальностью в Москве сложно трудоустроиться.

– К счастью, – продолжил рассказ гость (его, как выяснилось, звали Игорь Сикорин), – отцы-командиры не бросили в трудный час и пробили мне по линии МВД возможность бесплатно учиться в вузе. Правда, поскольку учебный год был уже в разгаре, вакансия нашлась только одна – на филологическом факультете.

– Вот так люди приходят в литературу, – глубокомысленно заметил дядя Миша.

– Ну да. А дальше все просто. Узнав о моих обстоятельствах, декан посоветовал написать кандидатскую диссертацию. И тему подсказал, на которой проще всего защититься.

– О Пушкине.

– Да.

– Но как же ты, едва поступив, уже о кандидатской задумался? Торопишься что-то.

– Тороплюсь, – серьезно подтвердил гость. – Осколок мой – штука непредсказуемая, так что курс я окончил за три года, и теперь собираю материалы для диссертации.

– Все ясно, – подвел я итог рассказу. – Но от нас-то ты чего хочешь? Мы, конечно, люди широкого образования, но как раз в литературоведении – ни бель мес. Ну так получилось!

– Да мне, собственно, не в литературоведении помощь нужна, – смутился гость.

– Тогда в чем?

– Видите ли, рукопись Пушкина, которую я пытаюсь найти, не была чисто литературным произведением. Ей придавали настолько огромное значение, что все (ВСЕ!) послы европейских государств, аккредитованные в то время в Петербурге, регулярно сообщали о ходе работы своим правительствам. В частности, сохранились доклады…

Тут он сделал паузу, выложил на стол кожаную офицерскую папку, извлек лист бумаги и громко зачитал:

– Доклады австрийского посла графа Фикельмона, неаполитанского посланника князя ди Бутера, шведко-норвежского поверенного в делах в Петербурге Густава Нордина, баварского посланника графа Лерхенфельда и прусского посланника Либермана.

– Ё-мое, – проникся Зайкин. – И чего же такого важного Пушкин мог в своем труде написать? Это ж прям международный заговор какой-то!

– Но это еще не все, – скромно продолжил литературовед-спецназовец. – Дело в том, что в Петербурге присутствовал еще и голландский дипломат, которого тоже исключительно интересовала рукопись Александра Сергеевича. Звали этого посла Луи-Якоб-Теодор барон ван Геккерн де Беверваард.

Мы зависли, переваривая информацию.

– Э-э, – прорезался наконец Ваня Зайкин, первым сумевший мысленно распутать этот клубок имен. – Вы хотите сказать, что это был тот самый барон Геккерн, приемный отец Жоржа Дантеса?

– Именно. И, похоже, его интерес к рукописи зашел так далеко, что дело закончилось дуэлью со смертельным исходом.

– То есть вы хотите сказать…

– Да, я хочу сказать, что Пушкина убили не из-за каких-то там сцен ревности, а исключительно…

– Ну, это спорно, – отмахнулся Зайкин. – Не может быть!

Ученый спецназовец пожал плечами.

– Ничего не буду утверждать. Дело требует расследования.

– Поэтому вы и обратились к нам за помощью? – спросил я.

– Не только, – ответил литературовед и поднял на меня ясный взор. – Просто с тех пор, как я начал заниматься поисками рукописи, меня уже дважды попытались убить.

Луи-Якоб-Теодор Барон ван Геккерн де Беверваард

Глава 2.
Загадка цветных стропил

Предусмотрительный пушкиновед заранее распечатал для нас три комплекта документов, распределив их в прозрачные канцелярские файлики.

Огорошив нас новостью об опасности литературоведческих занятий, он сообщил, что, прежде всего, нам необходимо войти в курс дела и поинтересовался, сколько времени требуется, чтобы мы смогли прочесть подготовленные им материалы.

Оценив на взгляд тощеватость прозрачных папок, я предложил встретиться после обеда.

Предложение было принято, после чего спецназовец удалился, а мы принялись работать с бумагами.

Первый лист в файликах был вполовину меньше стандартного (А4) размера и содержал хронологию.

Предпослано все было кратким эпиграфом: «Все висит на датах» А. Т. Фоменко.

Кто такой А. Т. Фоменко и какое отношение он имеет к исследованию жизни Пушкина, – не объяснялось.

Ниже, в левой колонке выстраивались даты, в правой – соответствующие им события из жизни Пушкина и названия произведений, написанных в указанный год.

Выглядело это так:

1799 год, 25 мая (6 июня) – рождение.

1811—1817 гг. – Царскосельский лицей. Кружок «Арзамас».

1814 год – первое опубликованное стихотворение.

8 января 1815 г. – «старик Державин нас заметил».

1817—1820 гг. – работа над поэмой «Руслан и Людмила».

1820 год – ссылка на юг России.

1824 год – ссылка в Михайловское.

1825 год – «Борис Годунов», «Граф Нулин»

8 сентября 1826 года аудиенция у Николая I.

1828 год – «Полтава».

1829 год – сватовство к Н. Н. Гончаровой.

1 мая 1829 года – отъезд в действующую армию на Кавказ.

1830 год – Болдинская осень №1.

18 февраля 1831 года – венчание в Москве.

1831 год, октябрь – «Дубровский», «Капитанская дочка», «Пиковая дама», работа над историческим трудом «История Пугачева».

20 августа 1833 года – поездка в Казань и Оренбург для изучения материалов по истории Пугачева.

1833 год – Болдинская осень №2. «Медный всадник»,

«История Пугачева», «Сказка о рыбаке и рыбке»,

«Сказка о мертвой царевне…».

30 декабря 1833 года – произведен в камер-юнкеры.

11 апреля 1836 года – выход первой книги «Современника».

27 января 1837 года – дуэль с Дантесом

29 января (10 февраля) 1837 года, в 2 часа 45 минут пополудни поэт скончался.

– И что это может означать? – спросил я после того, как мы вдосталь поизучали данный лист. – И причем тут многозначительный эпиграф насчет дат?

– Даты вполне стандартные, – сообщил Зайкин, сверившись с компьютером. – Соответствуют общеизвестным.

– Вот и я про то. Зачем переписывать цифры из учебника за восьмой класс? Если для того, чтоб объем нагнать, то жалкие полстранички погоды не сделают.

– Я знаю, – вдохновился Ваня. – Это шифр.

– Да ладно. Набор слишком стандартный: родился, учился, женился… Что тут можно зашифровать? Или ты думаешь, что Пушкин специально подгонял даты, скажем, аудиенции у царя под нужное для шифра число?

– А вот тут интересно, – подал голос дядя Миша, до сей поры вдумчиво изучавший свой листок. – Глядите, в 1820 году молодой поэт завершил работу над поэмой «Руслан и Людмила». И в этом же году его отправляют в ссылку. Типа, царю стихи не понравились?

– Щас глянем, – руки нашего эксперта запорхали над клавиатурой. – Вот. Энциклопедия Кирилла и Мефодия сообщает:

«Окончание работы над „Русланом и Людмилой“ совпало с резким недовольством императора поведением и возмутительными стихами Пушкина: речь пошла о Сибири или покаянии в Соловецком монастыре. Пушкин был вызван к военному губернатору Петербурга графу М. А. Милорадовичу и, сознавшись в том, что загодя уничтожил крамольные стихи, заполнил ими целую тетрадь (не найдена)».

– У, как интересно, – сказал я. – Значит, какие-то тайные тетради все же существуют!

– А я не понял, – вставил свое мнение Зайкин. – «Руслан и Людмила» – это сказка. Царь что, сказок не любил?

– Может, он там намек усмотрел? – предположил старший прапорщик. – Ну, помните: «Моя Наина неверна! Моя Наина охладела!».

– Не Наина, а Земфира, – закатил глаза эксперт. – И это вообще из другой оперы. Ты в школе-то учился? Или тебя, как во времена ликбеза, просто перевели из разряда неграмотных в разряд малограмотных?

– Так, прекратите, – пресек я. – Предлагаю высказываться без перехода на личности.

– Нет, все-таки странно, – гнул свою линию дядя Миша. – Пушкин в молодости был, вообще говоря, не подарок. Пил, кутил, писал оскорбительные эпиграммы. На дуэлях дрался с 17 лет… Все считалось как бы в порядке вещей.

Но стоило ему создать шедевр, вошедший в золотой фонд литературной славы России, как царь высказал резкое недовольство и готовность загнать молодое дарование в Сибирь. Совпадение?

– А знаете, – произнес я, задумчиво потирая ладонью подбородок, – сам Пушкин, похоже, не считал «Руслана и Людмилу» сказкой. Он начинает и заканчивает поэму словами:

 
«Дела давно минувших дней
Преданья старины глубокой».
 

Мои соратники переглянулись.

– Нет, стоп, – сказал Ваня. – Если мы так будем по поводу каждой буквы строить широкомасштабные предположения, то никогда не закончим. Давайте дальше.

– А вот тут любопытно, – тут же продолжил старший прапорщик. – Оказывается, «Бориса Годунова» Пушкин написал осенью 1825 года. Я не знал.

– И что тут особенного?

– Ну, 1825 год… Осенью написал, а 14 декабря восстание декабристов.

– Думаешь, это как-то связано?

– Не знаю. По датам – прямая последовательность.

– В огороде бузина, во Киеве дядька. Или ты думаешь, что у царя Бориса и у декабристов политическая программа совпадала?

– Может, и совпадала, – обиделся дядя Миша. – Вы вообще знаете, чего там декабристы хотели? Я лично из школьного курса помню только то, что они разбудили Герцена¹.

– А он спал?

– Кто?

– Герцен.

– Прекратите, – снова был вынужден вмешаться я. – Чувствую, что при нашем уровне образования проблемы не решить.

– Верно, – одобрил старший прапорщик. – Надо Елену подключать. Она ведь не только спортсменка и красавица, но еще и отличница.

Идея подключить к обсуждению мою сестрицу мне самому уже не раз пришла в голову. Но выдергивать ее с уроков я не хотел. Другое дело, если вечером, в свободное время…

– Так. Думаю из первой странички мы больше ничего не выжмем. Давайте продолжим чтение.

Второй листок начинался заголовком: «Общество «Арзамас»

Далее сообщалось:

Кружок литераторов «АРЗАМАС» существовал в Петербурге в 1815—1818 годах.

Возник по предложению Д. Н. Блудова (племянника Г. Р. Державина).

Блудов предложил организовать общество «друзей литературы, забытых фортуною» – некий «ковчег Арзамаса».

Предложены были так же такие варианты названия, как «Арзамасская академия» и «Арзамас». Членов же сообщества полагалось величать, как «их превосходительства гении «Арзамаса».

(Пометка карандашом: «Названия разные, но слово «Арзамас» присутствует во всех)

Справка: ГЕНИЙ (лат. genius, от gens – род), в римской мифологии божество, дух-покровитель рода, семьи, гражданской общины. Первоначально олицетворял мужское начало, жизненную силу. Рассматривался также, как самостоятельное божество, которое рождалось вместе с человеком и определяло его жизненный путь.

Общество имело устав, написанный В. А. Жуковским в соавторстве с племянником Державина.

Русский мемуарист Филипп Вигель информирует:»«Арзамас» сделался пародией в одно время и ученых академий, и масонских лож, и тайных политических обществ».

В общем, шутки шутками, а без политики не обошлось.

В заключительных строках второго листа значилось, что «Дядя поэта, Василий Львович Пушкин, охарактеризовал заседания общества так: „Здесь острое словцо приязни всей дороже. И дружество почти на ненависть похоже“».

Больше на втором листе ничего не было.

– И зачем такая многозначительность? – пожал плечами Ваня, переворачивая страницу и изучая ее пустую обратную сторону. – Ну, «Арзамас». Мало ли сообществ у студиусов, жаждущих попить пивка в компании?

– Сообществ, может быть, и много, – не согласился дядя Миша. – Да уж больно название особенное.

– Да? И чем же?

– У меня племянник читал «Код да Винчи» Дэна Брауна и очень возмущался. Почему, мол, автор все важные исторические реалии переносит в Европу?! «Мы ничем не хуже, – бушевал племянник. – У нас свой Грааль есть».

– Грааль? При чем здесь это?

– А вы посмотрите на герб Арзамаса. По версии наших справочников на нем изображены цветные стропила. А по версии Дэна Брауна, две линии, образующие угол, направленный вверх, это символ мужского начала. Другие две линии, образующие угол с острием вниз – символ женского лона. А все вместе они обозначают чашу Христову, Святой Грааль.

– Ты веришь Дэну Брауну?

– Я верю своим глазам. Во-первых, где ты видел стропила с острием вниз? Во-вторых, мужской и женский символы на гербе выделены разным цветом. Типа цветные стропила. Разве такое бывает? И, в-третьих, эти ломаные линии на гербе совместно образуют букву, с которой начинается имя Христа.

Повисла пауза. Мы с Ваней смотрели на дядю Мишу и просто не знали, что сказать. Вот так ничего себе открытие!

– Да не, – выдавил, наконец, Зайкин, отмахиваясь ладошкой, как от привидения. – Не может быть.

– А я что, – пожал плечами старший прапорщик. – Просто высказал мнение.

– И потом у тебя цвета не совпадают.

– В смысле?

– Ну, Христа всегда изображают в красных одеждах и синем плаще. А на гербе Арзамаса стропила красные и зеленые. Не синие, ясно?

– О цветах я не подумал.

– Вот именно. А строишь глубокомысленные версии.

– Но если уж речь зашла о таких нюансах, то скажу: у герба основной фон – желтый. А на желтом синий цвет всегда превращается в зеленый. То есть цвета все-таки совпадают.

– Стоп. Стоп! – Я решил прекратить дискуссию, пока мы не договорились бог знает до чего. – Думаю, все эти наши рассуждения – пустое. Ну, выбрали лицеисты в качестве названия имя некого провинциального городка. Наугад. Попало на Арзамас. Случайность. Потому что никакого Святого Грааля (Sangraal), или, иначе говоря, Святой крови (San Greal), в Арзамасе никогда не было и быть не могло.

– А пояснения какие-то есть? – не унимался дядя Миша. – Может, там строительство особо широкомасштабное велось, и из-за этого в герб города вынесли стропила?

– Подробного описания символики герба, – зачитал с компьютерного экрана Зайкин, – в законах Российской империи нет, и теперь сложно объяснить ее смысл. Известно только, что герб принят указом Екатерины II в 1781 году, а автором является член конторы Геральдмейстеров Франциск Санти². Итальянец.

– Во как.

– Ну да, кругом засилье иностранцев, – подытожил я, складывая бумаги. – Пойдемте обедать.

– То, что он иностранец, понятно, – ответствовал дядя Миша, вытягивая из-под стула свой неизменный баул. – Неясно другое. Что же все-таки этот геральдический Святой Франциск изобразил на гербе Арзамаса: только ли странные цветные стропила или все-таки Святой Грааль?