Читая художественную литературу, мы получаем бесценный жизненный опыт, учимся на чужих поступках и ошибках. Конечно, это не делает нашу жизнь идеальной, но мы начинаем лучше её понимать.

Василий Костерин:

– Да, книги надо перечитывать. И если вы берёте в руки уже прочитанную книгу и, читая, обнаруживаете в ней что-то новое, это свидетельствует о безусловной художественной ценности произведения. К тому же мы встречаемся в ней со старыми знакомыми и друзьями.

Любовь Сергеевна Григорьева, г. Екатеринбург, научный сотрудник Мемориального дома-музея П. П. Бажова:

– У В. Костерина хотелось бы отметить следующее хайку:

Ночное зеркало

Пустынного пруда,

И в нём лягушкой – жёлтая луна.

Оно перекликается с одним из самых известных японских хайку Басё:

Старый пруд!

Прыгнула лягушка.

Всплеск воды.

(пер. Т.И. Бреславец)

Костерин по-другому подсветил классическое трёхстишье, сохранив в нём ощущение тишины (которое в оригинале передаётся на контрасте прыжка лягушки в старый пруд), абсолютно по-японски предложив ненавязываемую многозначность: тишина как бы ничем не нарушается, только словом «лягушка», которое явно отсылает к прыжкам, всплеску, кругам.

На это стихотворение обратила внимание именно потому, что оно максимально приближено к японским хайку.

И вопрос к В. Костерину: в принципе, хайку и танка можно писать не только на японском языке, но есть ли какие-то кардинальные отличия между русской и японской поэзией? Если есть, то в чём, по мнению поэта, они выражаются?

Василий Костерин:

– Отличия, конечно же, есть, и очень заметные. Прежде всего, думаю, различия культурные. Насколько различаются русская и японская культуры, настолько неизбежно различаются и две литературы. В каждой культуре есть нечто подчас трудноуловимое, то, что ребёнок впитывает с молоком матери. Это некая культурная прапамять, поэтому одну и ту же мысль русский и японец выразят по-разному. И ещё одно: насколько отличаются друг от друга русский и японский языки, настолько отличается и поэзия. Конечно, различия со временем сглаживаются: европейская литература заметно повлияла на японскую, в японской прозе, например, заметно влияние Достоевского, и в свою очередь японская литература, особенно классическая, влияет на европейскую, вдохновляет на подражание. Однако на глубинном уровне остаются важнейшие различия, всосанные с молоком матери. Возьмите, к примеру, «Большую волну в Канагаве» Кацусико Хокусая и «Девятый вал» Айвазовского. Их разделяет всего 18 лет. Для меня это яркий пример различий между русским и японским искусством, между русским и японским мировидением, мировосприятием.

Наталья Александровна Зырянова, г. Каменск-Уральский Свердловской обл., ведущий методист Центральной городской библиотеки им. А.С. Пушкина:

– Василий Костерин. Открытие. Четкость строк его поистине уникальна, ничего лишнего, только самая суть. Как канатоходец над бездной… Напевность и лиричность граничат с резкостью и четкостью.

Слышу имя своё за спиной,

Оглядываюсь

На полузнакомый голос.

То я, семилетний,

Окликнул себя невзначай.

Это, мне кажется, встреча со своим внутренним ребёнком. Возможно, нечаянная, незапланированная встреча, и от этого, не менее ценная. Все важные открытия, уже осязаемые, ещё впереди…

В соборе

Праздничное торжество,

А я грущу о сельском храме, —

Душистом острове

Моей молитвы полудетской.

Вновь возвращение к детству. В мыслях, в воспоминаниях он в прошлом, где помыслы и чаянья чисты…

А танка Ветер… вообще мне кажется мистической. После того, как ветер споткнулся, должно начаться самое интересное и непредсказуемое, но от этого не менее прекрасное и захватывающее!

Ветер вмиг преодолел поля,

Но в городе на перекрёстке

Споткнулся,

Не зная, где свернуть,

И, оробев, притих.

Вопрос Василию Костерину. Что предшествует рождению танка в душе поэта?

Василий Костерин:

– Танка и хайку рождаются сами. Бывает, приходит одна строка, реже – две. Приходят всегда неожиданно. Нередко в предсонном или послесонном состоянии, когда душа ещё не рассталась окончательно с тем миром, в котором пребывала. Тютчев назвал душу «жилицей двух миров». Когда душа переходит границу, она всегда что-нибудь захватывает с собой из одного мира в другой. Но бывает, что строки приходят во время чтения: и не только поэзии, но и прозы, даже хороших детективов. Иногда в поезде (никогда в самолёте). Вдруг по ассоциации «придираешься» к какому-нибудь слову, и рождается что-то своё – словосочетание, строка, чувство, мысль, идея.

Наталья Владимировна Матвиенко, г. Сургут Ханты-Мансийского автономного округа, библиотекарь:

– Если говорить как обыватель: «Что для меня стихи, поэзия?» – это то, что откликается в душе. Если я иду по улице и на ум приходит «я люблю, когда шумят берёзы, когда листья падают с берёз» или «отговорила роща золотая» и проч., то это «моя» поэзия, если нет – увы.

В. Костерина пока не поняла, к сожалению. Надо вчитываться.

Василий Костерин:

– Поэзия, мне кажется, призвана к тому, чтобы её не столько понимали, сколько чувствовали. (Вспомним Пушкина: поэзия должна быть глуповата.) Понимание же следует за чувством красоты. Танка и хайку непривычны для русского слуха, для душевного устроения русского человека, для нашей ментальности. Может, сначала взять японских поэтов – мастеров танка?

Удачно слово «вчитываться». В отрочестве я не любил классическую музыку. Что делал мой учитель? Он предлагал мне послушать то, что не нравилось, второй и третий раз. Даже четвёртый. И так пришло время, когда я слушал только классическую музыку, что уберегло меня от увлечения популярной музыкой, популярными группами и певцами, уж тем более попсой. Я, конечно, знал их и слушал, но критически и без фанатства, с которым поклонялись в своё время, например, битлам. Мой учитель говорил: надо вслушиваться. И я вслушивался. Помню, особенно тяжело мне давался Берлиоз. Но зато потом, когда композитор находил отклик в душе, я радовался, как ребёнок.

Ирина Викторовна Мухамадеева, г. Тара Омской обл., руководитель литературно-драматургической части Омского государственного Северного драматического театра им. М.А. Ульянова:

– Если говорить о творчестве Василия Костерина, то для меня открытие – его танка. Среди прочего, песни вызвали у меня наибольшую эмоциональную реакцию. В них не просто философия. Философия нашего бытия здесь, сейчас, тогда, после. Философия чувств, звуков, любых, от звука голоса до музыки, ветра, звука неопределенного, знакомого лишь тому, кто читает танка. Текст уникален тем, я считаю, именно уникален, что его можно «переложить» на свои личные ощущения, события, ожидания… И пусть автор называет их лишь попытками, но не зачитаться нельзя. «Весна – пора любви… А осень принесла последнюю любовь». О чём? Кто-то кого-то полюбил осенью? Я вижу: была юность, зрелость, прошла большая часть жизни, но не хватило любви, не состоялось, не сложилось. Зрелость. Когда надеяться уже не смеем. Но с прекрасной осенью лет приходит ЛЮБОВЬ. Тебе печально. Но осень – прекрасная пора. И ты печально, тихо счастлив. Да, такое тоже может быть.

Во многом знании –

Много печали,

Я полку книжную

Сегодня перенёс,

Пристроив над огнём камина.

Усталость. Разочарование. Но не мудростью. А знанием. Знанием того, что не всем доступно. Не всем понятно. А ты не знаешь, как объяснить и нужно ли. И тяжело тебе. Книги. Огонь. Размышления. Лишь «пристроил» книжную полку «над огнём камина». Не совершил того, что невозможно. И не совершит… В танка Костерина покой, беспокойный покой, желание их продолжать мысленно, облекать в историю, прожитую историю, или намерение.

Я работаю в театре. Театр – не простой организм. Живой, изменяющийся противоречивый, многоликий. Было бы интересно узнать мнение В. Костерина о современном театре. Отношение к театру, с театром вообще. Что более по сердцу – классический репертуар, современное прочтение классики, современная драматургия?

Василий Костерин:

– Во время учёбы во Владимирском пединституте по вечерам я работал монтировщиком сцены, то есть мы ставили декорации, меняли их по ходу спектакля, а потом убирали. Это был бесценный опыт. Пришлось увидеть театр изнутри, поработать у него «на кухне». И я полюбил театр, у меня появилось много друзей среди актёров, главный художник стал одним из лучших друзей, а муж нашего декана, кстати, считался в то время самым заметным актёром театра. Как только он появлялся на сцене, его встречали аплодисментами, не дав ему раскрыть рта. Опыт, который я вынес оттуда: а) театр держится на классике, б) современная драматургия должна обязательно присутствовать, в) самый опасный компонент – современное прочтение классики. Режиссёр нередко становится не деликатным истолкователем драматурга, писателя, а его соперником, иногда даже убийцей. От классической драмы ничего не остаётся, зритель видит лишь режиссёра и его произвольную интерпретацию классического текста, сюжета, действия. При этом ссылаются на своё Я: я так вижу эту драму, я так чувствую, режиссёр – свободная творческая личность, я имею право на своё понимание классики, у меня своя точка (кочка?) зрения. Драматург же задвинут в угол, и у него нет никаких прав. От Чехова, Островского или Гоголя мало что остаётся, и ответить режиссёру они не могут. Я называю это не новым прочтением, а постмодернистским – эгоистическим и самовлюблённым – паразитированием на теле классики. Хочется кричать: уберите с афиши имя Чехова, замените его именем режиссёра. Но ведь тогда никто не пойдёт на спектакль. В таком режиссёрском подходе присутствует жажда популярности ценой скандала, ради которого на это идут бездарные самозваные режиссёры. Невольно вспоминается Пастернак: «Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех». Идеал же, конечно, в гармоничном сочетании трёх компонентов.

Анна Сергеевна Платунова, г. Пенза, библиотекарь Пензенской областной библиотеки для детей и юношества:

– Василий Костерин любит использовать формы японской поэзии для выражения чувств. Признаюсь честно, так как чтение таких стихов требует определённого душевного напряжения (ведь в каждом небольшом стихотворении, состоящем из трёх или пяти строк, спрятан сложный образ и глубокий смысл), я не могу читать их много, но мне всегда казалось, что японская поэзия и не рассчитана на то, чтобы читать её запоем, она, скорее, настраивает на медитацию. Поэтому, открыв стихотворения Василия Костерина, выбрала несколько из них, которые показались созвучными моей душе.

*

Творенье Божие так просто

И так сложно.

В руке моей – тысячелистник.

*

Я отставил клавиатуру

И пишу пером по бумаге,

Странная ностальгия.

*

Ты удаляешься, уходишь,

Но мне ты

Всё ближе, ближе.

Василий Костерин:

– Уж что невозможно читать запоем, так это поэзию. Вы правы, Анна Сергеевна. Поэтому раньше, когда не экономили бумагу, каждое стихотворение печатали на отдельной странице, даже если это было трёхстишие. Поэзия просит читателя, чтобы её читали медленно, перечитывали, возвращались к одному и тому же стихотворению. И, конечно, на странице оно должно быть одно, что настраивает читателя на особый лад: перед ним короткое, но вполне завершённое произведение. Хочешь или не хочешь, но запоем его не прочитаешь.

Юлия Сергеевна Большакова, г. Санкт-Петербург, заведующая сектором Отдела индивидуального обслуживания Санкт-Петербургской государственной специальной центральной библиотеки для слепых и слабовидящих:

– «Попытки танка» Василия Костерина. Поэт словно говорит с нами, проникает в наши мысли, душу. Читаешь и удивляешься, как верны слова, образы. Как в пять строк вместились такие разные чувства. С его стихами отдыхаешь. Сейчас мне хочется выделить эти три танка.

*

Во многом знании —

Много печали,

Я полку книжную

Сегодня перенёс,

Пристроив над огнём камина.

*

Мой друг меня не видит

И не слышит,

Не понимает,

Лишь улыбается рассеянно,

Совсем недавно овдовел.

*

Так хочется на волю,

Решётки нет,

Но всё ж – нельзя.

Так в школе на уроке

В окно смотрел я.

Василий Костерин:

Спасибо за слово «отдыхаешь», Юлия Сергеевна. Поэзия есть отдохновение души.

Ирина Геннадьевна Батракова, г.Братск Иркутской обл., библиотекарь:

– Трёхстишия Василия Костерина впечатляют своей философичностью. В них и любование природой, сожаление о быстротечности жизни. Это всегда сложно выразить – большое в малом, что присуще классической японской поэзии. Миниатюрные зарисовки этого автора скорее похожи на трёхстишия, чем на классические хокку. Даже если не привязываться к количеству слогов в хокку (5–7–5), в его миниатюрах есть некоторая избыточность. Например:

Вот опять разбили ту же вазу,

Вместе склеили осколки,

Но расставанье неизбежно…

Насколько лаконичнее было бы:

Разбили вазу,

Склеили осколки,

Но расставанье неизбежно.

Смысл не изменился. Всё понятно. Это и есть отличительная черта хокку.

– Вопрос: что Вас вдохновляет? Есть ли поэты, которые на Вас повлияли?

Василий Костерин:

– Браво! Ведь задавали уже вопрос: какие у меня представления об идеальном читателе? Вот перед нами идеальный читатель! К этому хочу добавить, что это Ваше, Ирина Геннадьевна, произведение, только Ваше. Я тут ни при чём.

В детстве дед мне читал Некрасова и Пушкина. Это первая встреча с истинной поэзией. Потом пришло подростковое увлечение ранним Маяковским, за ним юношеское преклонение перед Есениным. «Анну Снегину» учил наизусть, но не хватило терпения. В армии произошла случайная встреча с Пастернаком. Помню первый раз в жизни открыл Пастернака, такой маленький коричневый томик (это был примерно 1965 год), прочитал первое стихотворение – «Февраль… Достать чернил и плакать…» Я был в шоке: вот она настоящая современная поэзия! Это удивительное стихотворение мне запомнилось с первого прочтения и до последней строчки. С тех пор я не расставался с Пастернаком. После армии в институте (конец 60-х) кто-то подарил Цветаеву, тоже томик малого формата, кажется, издания 1961 года. Прочитал. Побежал к своему научному руководителю: смотрите, вот настоящая поэзия, а нас чем пичкают?! Почему их не издают массовыми тиражами? Риторический вопрос, как известно, не требует ответа. Не знаю, насколько это чувствуется в моих стихах, но знаю точно, что повлияли на меня Пушкин, Лермонтов (мама купила четырёхтомник поэта, кажется, приложение к газете «Правда», мне же было лет 14–15, и я его проглотил), Маяковский, Есенин, Цветаева, Пастернак. Позже пришли Тютчев, Баратынский, Ахматова, Клюев.