4
Белая дача

По улице ехали цыгане. Лошадь – тощая, коричневая, с пушистой белой челкой – тянула повозку со ржавыми бортами, в которой разместились, вытянув ноги в джинсах, два мальчугана. Бородатый цыган в дутой жилетке на рубаху, с сигаретой, зажатой в зубах, держал вожжи.

Аню разбудили скрип и бряканье подков по асфальту. Выскочив из кровати, она прошлепала в гостиную, прилипла носом к стеклу, не решаясь открыть окно.

– Ты чего подорвалась?

Руслан позади нее, зевая, уже натягивал худи, сгребал с полки кошелек, ключи, пропуск. Машинально рассовал всё это по карманам. Подошел.

– Они в трущобах живут, под трамвайным мостом. Сам видел. Картонки какие-то составили, фанеру, пленка на крышах. В общем, из дерьма и палок.

– И у них там лошади?

Цыган остановил свою повозку прямо под их окнами, у мусорных контейнеров, прохрипел что-то, не оборачиваясь.

– Да я не помню, мимо проезжал на прокатном велике, – бросил Руслан на ходу.

Мальчишки лениво перелезли через борт. Обшарили все четыре бака, наполняя тележку банками из-под кока-колы, пива и еще какими-то железками, приставленными к контейнерам сбоку, будто специально для них.

Лошадь стояла, опустив голову; на глазах у нее были черные шоры.

– Сегодня Карине объявлю, что ухожу.

Руслан в прихожей впихивал ногу в кроссовку – он всегда это делал стоя, качаясь и подпрыгивая, теперь еще косился взглядом в телефон, который попискивал на тумбочке. Не ответил про Карину. Не услышал?

Цыганская повозка уехала.

Аня представила, как лошадь, груженная мусором, напрягает ноги, спину, трусит по асфальту, а машины всё равно обгоняют ее, недовольно сигналя. Водители костерят цыган, старик на козлах не реагирует, мальчишки посмеиваются. Они привыкли. И она привыкнет быть просто «женой Руслана».

Созвон с Кариной был долгим и бестолковым. Камеры решили не включать, не отвлекаться. Аня говорила, что это предел: не может она больше писать про тональники и расчески. Тошнит от вовлечений, подводок к покупкам и «полезных статей». Всё. Она займется чем-то другим, когда привыкнет жить в эмиграции.

Заметила, что называет их с Русланом эмигрантами, в то время как в его офисе прижился термин «релоканты». Было в нем что-то временное, как в советских «командировочных». Переживать из-за командировки – глупо, и возвращение на родину – если оно и состоится – не будет выглядеть ни проигрышем, ни раскаянием. Поработали год-другой за границей – и вернулись. Возможно, в случае с Русланом, Андреем Иванычем, Марой всё так. Но Аня себя и релоканткой не ощущала. Пока Карина накидывала решения, чтобы удержать ее в команде: «переведем на другой продукт», «сдвинем (но чуть-чуть!) сроки сдачи текста», «вечером по зуму выпьем, что у тебя там стряслось в Белграде?!» – Аня так и не подобрала себе определения.

– Считай, что я выгорела, заболела. Не знаю, руки сломала.

– Сплюнь! Ты понимаешь, сколько там бабла слетит? Клиент же на тебя пришел, всё подписали, всё горит. Останься хоть до Нового года.

– Нет. Ну не могу я больше слова тратить на это.

– А на что можешь? – где-то там, в своей московской квартире, Карина резко повысила голос. – Халтуру опять взяла параллельно – так и скажи! Нечего из себя писателя строить… У нас тоже, знаешь, терпение не резиновое.

– Да какую халтуру!

– На что ты жить станешь? Роман твой не напечатали… Руслана уволят – и что? Ты же не копила никогда!

Карина, воспитывающая сына одна, знала, о чем говорила.

– На работу устроюсь.

– Без языка? – было слышно, как Карина что-то жует. – Ты меня убила прям. Черт, клиент звонит. Итого: когда пришлешь драфт?

– Я серьезно.

Аня почувствовала, что сейчас разревется. Решение принято, но Карину, с которой с детства дружили, было жалко.

– Нет, всё, я ухожу, – хрипло добавила Аня.

Карина отключилась.

На экране появилось сообщение: «Организатор завершил конференцию». Аня, нервно покачиваясь на стуле, таращилась в ноутбук, как на дверь, которую захлопнули перед ее носом. Казалось, Карина сейчас ей перезвонит; чего в горячке не сделаешь? С клиентом поговорит – и наберет, как обычно.

Ноутбук молчал. Его экран вскоре погас.

За окном, на ветке корявого клена, сырого от утреннего дождя, примостились пара голубей. Обычно они устраивались гораздо дальше – на крыше и балконе суда, а эти почти в стекло стучатся.

И тут затренькали уведомления – Аню выпиливали из всех рабочих чатов. Команда: второй копирайтер, рекламщик, дизайнер, ассистентка и сама Карина – отображались в Телеграме со статусом «Был(а) давно». Хотя сообщения от них приходили Ане всего час назад. Заблокировали, значит.

Аня начала было сама что-то печатать Карине, затем стерла.

За окном по мокрому асфальту брели школьники в легких куртках и кедах. Аня тоже решила пройтись – до Нового года всего ничего, можно хотя бы посмотреть, как сербы наряжают елки. Отвлечься. И Руслану купить подарок. Зря не выбрала что-нибудь в Москве, не заказала онлайн.

Вышла из дому, побрела к набережной. Свернула направо у «Югославии». Разглядывала крапчатую плитку под ногами. Перешагнула отметку «1000 м», намалеванную белой краской.

Дальше набережная плавно поднималась, дебаркадеры уже не так теснились, и Дунай под ясным небом преобразился. Вспомнилось, как Чехов цвет океана сравнил с купоросом. Иному и не понять, что это за оттенок такой, но Аня знала. Мать летом привозила им с Русланом «свойские» помидоры, скорее бурые, чем спелые, с боками в голубую крапинку. Купоросом, голубым раствором, она опрыскивала завязь от вредителей и туманов. Дунай купоросным не был. Он был как лес за дальним полем – синим в прозелень.

Аня глубоко вздохнула. Похолодало – и горечь дыма с дебаркадеров защекотала ноздри.

Завидев будку с попкорном, вспомнила, что не завтракала. Прибавила шагу, но та была закрыта. Народу на набережной и в парке было мало: женщина с коляской, парочка с питбулем на крепкой шлейке да рыбаки. Разложив снасти на скамейке, они не то их чинили, не то продавали.

Уткнувшись в телефон, Аня пыталась сообразить, что посмотреть в округе. Не поднимая головы, свернула на тропинку, обошла какой-то шлагбаум – и едва не споткнулась о черные высокие ботинки. Перед ней стоял военный в камуфляже, удивленный, как и она сама. Распознав иностранку, протараторил что-то вроде: «Зис вей плиз, клоузд, клоузд». За его спиной высилась громада пришвартованной серой подлодки. Триколор на флагштоке (порядок цветов, обратный российским), белые будки охраны, увешанные табличками на сербском и английском: «Проход запрещен!», «Проезд закрыт!», «Съемка запрещена!», – всё это ловко пряталось за прибрежными ивами и платанами.

Аня уже зашагала прочь, – как перед подлодкой, на обнесенную рабицей территорию, вышли белые гуси. Толстые, щекастые, с морковными клювами. Сзади их подгоняла хворостиной девчонка Аниной комплекции, тоже в камуфляже и с военной выправкой. Жаль, не сфотографировать. Совершенно чеховский сюжет.

Домой вернулась за полдень: магазин с его очередями и нарезкой колбасы (а сыр ей почему-то не нарезали) отнял часа полтора.

И еще столько же потратила на стряпню. Хотелось устроить им с Русланом приятный ужин, хотя и праздновать было особенно нечего.

Она уже сомневалась, правильно ли поступила с работой. Привыкла переписываться с коллегами, с Кариной, пояснять клиентам правки, – вся эта докучливая на первый взгляд коммуникация была каркасом ее будней. А что теперь? Что ей осталось? Прогулки по пустому Белграду?

На здании суда засветилось пятнышко звезды. А может, это в луче дальних фар блеснул скол на фасаде. На стене напротив духовки дрожал желтый прямоугольник: внутри горело электричество, запекалось мясо. Руслан, хоть и фыркал на забегаловки, предлагавшие шашлык-роштиль и кебаб-чевапи, любил, когда Аня готовила мясное, основательное.

Проверила телефон – коллеги так и не вернули ее из бана.

Бродила по комнатам, включив везде свет, перекладывала вещи с места на место. В квартире было чисто. Пусто. Наверное, им бы не помешал еще комплект белья, и что-то на стену повесить. В гостиной над огромным диваном – три пустых гвоздя. Что за картины здесь были у лендлорда?

В Ялте Левитан набросал Антону Палычу этюд, чтобы легче работалось. Над камином, прямо в нише на стене, написаны стога сена. Не современные катушки, а косматые, зеленые под луной копны…

* * *

Аня оказалась в Ялте к полудню.

Пудровая сладость роз и олеандров обняла ее, едва прокрутилась дверь аэропорта. В открытые окна такси то и дело залетала мошкара, выставленную наружу руку согревало солнцем, и всего секунду, но Аня запомнила, порхала у ее пальцев черная тропическая бабочка.

В квартире, что она сняла на Свердлова, – узорный татарский балкончик с видом на горы вдали, подновленный душ, софа и скрипучая кушетка.

– Что вы хотели за такие копейки, – хозяйка сразу перешла в наступление. – Это исторический центр. Тут эта, как ее? Ну, вы знаете, артистка жила.

– Книппер, – брякнула Аня, выуживая из рюкзака ноутбук.

– Наверное… – хозяйка расстроилась.

Уходя, она всё бурчала, что ладно уж, договор дороже, все-таки Аня на месяц сняла, и она же не знала, что Книпсер… хоть бы табличку на доме повесили, сидят в своих архивах и ничего не рассказывают, а ей – сплошь убытки. У хозяйки был южный говорок, с гхэканьем и восходящей интонацией. Когда за ней, наконец, захлопнулась дверь, по лестнице словно затопала прочь целая процессия.

Аня еще раз огляделась и прикинула: допустим, на месте душа стоял умывальник (в Ялте в те времена уже был водопровод), а там, значит, была кухонька. Вот тут – Аня зажмурилась возле старой кушетки – ширма, черная, с красно-золотыми всполохами, расписанная по-восточному. На ум пришла мамина хохломская миска.

Аня наступила на горячий квадрат пола, прямо желтый на красном советском коврике, постояла-погрелась после московских затянувшихся дождей. Где тогда жили эти две артистки, не так уж важно, да и редактор в издательстве сказала: «Не знаешь – выдумывай, но посочнее».

Ялта плавилась под солнцем, липы по улице Кирова точно макнули верхушками в теплый, слегка загустевший желток. Завтракать было некогда. Аня торопилась, шлепая по пяткам задниками сланцев, – скорее на Белую дачу, в дом-музей Чехова, присмотреться к обстановке и саду, а уж потом засесть в кафешке на набережной, заказать глазунью с кофе – и вперед. Сделать зачин истории.

Кирова – самая длинная улица в Ялте. Идешь, идешь, и вот уже тротуар ныряет куда-то вниз, а машины шоркают покрышками словно у тебя по плечам. На тенистой стороне Аня огибала магазины, выставившие наружу коробки с трусами («распродажа»), палатки с квасом и бродячих собак, от жары спавших вповалку. Аню обогнал самокат и протренькали пару раз велики за спиной, но в целом улица была пустынна. Конечно, все на море. В витринах красовались надувные кислотно-розовые фламинго.

А потом она висела на заборе. Ни дать ни взять – «антоновка». Эти фанатки столетней давности не давали Чехову прохода. Аня полезла на витые, в облупленной белой краске прутья от того, что в музее объявили «спецпосещение» для «этнических немцев». По аллеям кружили старухи с алыми морщинами губ из-под старомодных шляпок и два старика в рубашках с короткими рукавами. Один опирался на трость, второй, видимо, на жену. Тощие руки обоих белесо и немощно светились. Перевалившись через забор, Аня притаилась за стеблями бамбуков. Здесь темно даже днем. Вроде как Чехов насажал их, чтобы сделать удочки, но не дожил…

Рассмотрела дом: по-южному зеленая тень кедра на стене, крыша красно-коричневая, под черепицу, и входная дверь ей в тон. Подкрасться ближе мешала груша, образовавшая зонт над голубой скамейкой. Ветви, старые, корявые, кое-где качали налитые плоды. Аня занозила ладонь о бамбук, ступила в падалицу, уже начавшую подгнивать. Пригнулась. Как оказалось – вовремя. Потому что старики, видимо, те самые немцы, перебежав все мостки, растрепав розовый куст, ринулись прямо к голубой скамейке. Экскурсовод кричала им вслед: «Только ничего не рвите! Пожалуйста! На скамейку нельзя! Это скамейка Книппер!». Но старик, который только что опирался на жену, бодро подхватил свою старушку, поставил на голубое сиденье, и та сорвала грушу и с хрустом надкусила недоспелый бок. Экскурсовод, запыхавшись, сообщила, что эти деревья высадил сам Чехов, и плоды их берегут до слета чеховедов. Заслуженным биографам – и то достается по дольке. А многие так волнуются за столом в гостиной, что и попробовать не смеют. Надвигаясь на стариков, экскурсовод шипела и трясла щеками. Немцы с виноватым видом дожевывали свой трофей. И только Аня из-за бамбука заметила, как они подмигнули друг другу и сказали «Prosit».

В кафе на набережной пахло шашлыком, яичницу уже не подавали. Аня заказала сэндвич и кофе, уселась к окну. Со второго этажа ей был виден край порта с могучими черными носами кораблей, армянская часовенка и пестрая толпа.

За соседним столиком изрядно датая тетка говорила спутнику, сутулому, в желтой майке: «Я на море приехала, на море, нахрена мне музей какой-то, музеев в Екате навалом, толку-то от них, пылища одна, ну, давай, культурный, будем». Она сидела спиной к окну, спиной к морю. Они чокнулись.

Аня отставила кофе, который, остыв, противно кислил, отодвинула тарелку с крошками и ленивой южной мухой на край стола, открыла ноутбук, принялась печатать. В потоке настучала полстраницы – и тут поняла: стол шатается и тарелка вот-вот рухнет.

Аня копалась под столом, сложив салфетку вдвое, затем вчетверо, подсовывая ее то под одну, то под другую ножку. Увидела перед носом кроссовки и синие джинсовые штанины. Стукнувшись макушкой, поспешила выбраться с другой стороны. Собеседник екатеринбургской тетки бесцеремонно читал с экрана ее черновик. Да еще усмехался! Не явно, а так, поджатой губой.

– Извините, но это мой… – начала Аня.

Вдруг заметила, что мужчина ей знаком. Двойная складка на переносице, глаза с прищипочкой, прядь, которая то и дело падает на лоб, и вот эта сутулость… Если бы не дурацкая желтая майка – вылитый Чехов.

Они с Аней описали какой-то странный танец вокруг стола. Он перешел на место напротив, она села за ноутбук. От растерянности хлебнула кофе, сморщилась от кислятины. Решила, что собеседник пьян, как и тетка, прошлепавшая мимо них в туалет.

– Пишете, значит, – сказал он.

– А вам какое дело?

– Всё у вас в кучу, – он кивнул на ноутбук. – А главное, сюжет – дрянь.

Аня открыла рот высказать всё, что она думает про его бесцеремонность и желтую майку, – но тут из туалета донесся рык и кашель. Тетку выворачивало.

– Морская болезнь, – собеседник пожал плечами.

Аня захлопнула ноутбук, решив расплатиться на баре и уйти.

– Погодите, – голос у собеседника был низкий, приятный. – У меня к вам деловое предложение. Как говорится, нигде не купишь. Сто чеховских сюжетов… – он помолчал, что-то прикидывая. – За пятьсот тысяч рублей.

– У меня нет денег.

Еще и аферист. Чудесно. Но так как в кафе были только официантка да эта тетка в туалете, Аня решила не нарываться, быть вежливой.

– Вы так сразу не отказывайтесь. Дело верное. Чехов эти сюжеты Бунину предлагал по пять рублей штука, а сейчас, сами понимаете, другие деньги.

– Хотите сказать, Бунин у него сюжеты покупал?

– Нет – и очень пожалел.

– А у вас они откуда?

Аня расслабилась, поняв, что он шутит. Сделала жест официантке: несите счет.

– Ну вот что, мой телефон. Надумаете – звоните, – на стол легла салфетка с номером. – У вас там, – кивнул на ноут, – все-таки завязка ни к чёрту.

Он уходил, мягко ступая; слегка косолапил. Официантка, уже несшая кассовый аппарат, шагнула назад к стойке, уступила ему дорогу.

– Начните прямо с набережной, с Ольги, – послышалось Ане, и желтая майка скрылась за мутным стеклом двери, истаяла в солнечном свете.

– Вы его не слушайте, – сказала официантка, качнув обручами сережек. – Чокнутый: как август-сентябрь, самый чес, – он уж тут вертится. Всем сюжеты Чехова предлагает. К этой – не пойму, зачем подсел, – прибрав салфетку, она кивнула на дверь туалета, за которой шумно хлестала вода. – Зря споил только женщину.

Аня оставила сто рублей на чай, денег было в обрез. Официантка, наверное, успела заглянуть в ее кошелек, потому не обиделась, продолжила болтать:

– Один писатель, ну эти, со слета, знаете небось, на груши приезжают каждый год, купил у него тогда сюжет. За сколько, вы думаете? За сто тыщ! Так вот, сидел тут у нас после, весь расстроенный: говно, говорит, а не сюжет.

В душной квартирке, где желтым теперь стал весь ковер, Аня скорей зашторила окна, включила вентилятор, открыла свои заметки и задачу, выданную редактором издательства «Светоч». Вспомнился кабинет главреда, серые фактурные стены, полки с книгами и сама Татьяна. Она сидела за столом в темных очках, ее короткие выбеленные волосы казались по-детски пушистыми. Голос гнусавый, но высокий, редактор аж вибрировала от своей идеи – серии «Другие великие».

– Вы, Анна, женские романы читали? Похоже, нет, уж очень вы серьезная. А вы засуньте нос. Там сюжет всегда бодрый, хоть и предсказуемый. Она такая, он сякой, и всё у них сперва не ладится. Вроде каменистой дороги. Чехова с Книппер в этом ключе развивайте.

Получив аванс, расписавшись в каких-то бумагах про авторские права, которые издательство, обязуясь выплатить приятную сумму, забирало себе, Аня собралась уходить. Татьяна не то хмыкнула, не то крякнула:

– Аня, что главное в вашей работе?

– Э-э-э, не знаю… Достоверность?

– К чёрту достоверность! Главное – клубничка. Ну, что там было? Чулки, корсеты…

Пока редактор накидывала похабные детали, Аня машинально конспектировала, думая, что не так она хотела стать писателем. Совсем не так.

Однако аванс позволял месяц жить в Ялте. Месяц, как захочется ей самой.