С каждым, кто возьмет в руки эту книгу, да пребудет благословение Розы и Креста

Убумэ –

…ночная куртизанка или небесная дева, которую также называют демонической птицей и иногда – серой цаплей. Говорят, что ее появление предвещают ignes fatui, или блуждающие огни. По этой причине замеченные во влажные дождливые ночи «огни серой цапли» или мерцающие пятна света среди стволов сосен связывают с присутствием этой птицы…

«Нанасигуса» (общее название источников, автор которых неизвестен)

Убумэ –

Будучи разновидностью демонов, часто завладевающих человеческой душой, убумэ нередко появляются в Цзиньчжоу в провинции Хэбэй. Облачаясь в перья, убумэ становятся птицами и обретают способность летать; сбрасывая же перья, они обращаются в женщин. Когда умирает женщина, носившая под сердцем ребенка, она превращается в убумэ. Поэтому у убумэ (в том числе в обличье птицы) женская грудь, и ее главное и единственное желание – это похитить ребенка у живой женщины и сделать его своим. В связи с этим членам семьи, в которой есть новорожденные дети, никогда не следует оставлять свое белье сушиться на улице на ночь, поскольку явится убумэ и пометит оставленную одежду каплей своей крови. После этого новорожденный начнет страдать кошмарами, судорожными припадками и прочими нервными расстройствами. Следует отметить также, что все эти птицы без исключения женского пола. Они появляются по ночам в седьмом и восьмом месяцах года, чтобы смущать и устрашать людей.

«Бэньцао ганму», или «Компендиум лекарственных веществ» Ли Шичжэнь, династия Мин, 1578

Относительно происхождения убумэ –

…(убумэ) появляется в случае, когда женщина, в утробе которой находился нерожденный ребенок, умирает и затем ее тело оказывается выброшенным в поле или погребенным ненадлежащим образом. Чтобы спасти от гибели своего ребенка и дать ему возможность появиться на свет, душа матери обретает форму и бродит по ночам, прижимая к себе своего младенца и издавая горестные стоны, оплакивая его. Убумэ выглядит обессиленной, и одежды ее от пояса и ниже пропитаны кровью…

«Кийдзо дансю», или «Собрание удивительных историй» опубликовано Ибараки Тадзаэмоном в Киото в 4 год эры Дзёкё (1687)

Некоторые сведения об убумэ –

Из всех передаваемых из уст в уста таинственных историй те, что повествуют об убумэ, – самые противоречивые и пугающие. Говорят, когда умирает беременная женщина, ее привязанность к ребенку обретает физическую форму. Она становится призраком, чье тело от пояса и ниже залито кровью, плачущим подобно птице: «обаро-о, обаро-о». Будучи знакомыми с рассказами о людях, превращающихся после смерти в подобных существ, как можем мы утверждать, что у нас имеются основания для сомнений в существовании ада? Это за гранью человеческого понимания.

«Хякумоногатари хёбан», или «Рассуждения о ста повестях о призраках» Гэнрин Ямаока, опубликовано Мотоёси Ямаокой в 3 год эры Дзёкё (1686)

Наверное, я…

только что проснулся.

Что это за место?

Что я делаю?

Я плыву в темноте, – в жидкости, теплой, как кровь.

Я закрываю глаза.

Я открываю глаза.

Темнота.

И тишина.

Я сворачиваюсь в клубок, обнимая свои колени, и плыву в темноте.

До меня доносится голос.

На что она сердится?

Или, быть может, ей грустно?

Мне так спокойно…

Я зажимаю большой палец в моем кулаке.

Мой живот открыт, внутренности обнажены.

Мои внутренности связаны с каким-то другим местом.

Теперь я чувствую:

становится немного холоднее.

Наверное, я…

просыпаюсь только сейчас?

– Мама?

1

На самой вершине холма – там, где заканчивался пологий, казавшийся бесконечным склон, располагалась моя цель – «Кёгокудо».

Дождливый сезон начала лета почти закончился, и, пока я поднимался, солнце неумолимо жгло меня своими лучами, лившимися с подернутого дымкой неба. На моем пути не было ни единого дерева и вообще ничего, что могло бы предложить свою тень. Лишь бесконечные выветренные стены, сложенные из маслянисто поблескивавшей светлой глины, тянулись по обе стороны дороги. Я совершенно не представлял себе, что находилось за ними. Возможно, там были дома, или храм, или какая-нибудь лечебница. Там, за ними, могли быть сады или парки. По здравому рассуждению, эти стены были слишком высокими и протяженными, чтобы скрывать за собой обыкновенные дома.

У дороги, поднимавшейся по склону холма, не было названия.

Впрочем, возможно, какое-то название у нее и было, просто я его не знал и никогда не пытался выяснить. Я взбирался по этому склону, ведущему к «Кёгокудо», раз в месяц – нет, пожалуй, иногда и чаще, два или даже три раза в месяц – уже в течение более чем двух лет. Не представляю, сколько это получалось всего подобных прогулок.

Странным образом, но мои воспоминания об этой улице и обо всем, что встречалось мне на пути, начиная от моего выхода из собственного дома и дороги до подножия холма, можно было в лучшем случае назвать расплывчатыми. Я не только никогда не знал названия улицы, идущей по головокружительному склону, – я даже не мог сказать, как называлась сама местность, где он располагался; и еще меньше, чем ничего, знал я о том, что находилось за высокими глиняными барьерами.

Облако стремительно промчалось по небу, на мгновение закрыв солнце и не сделав ничего, чтобы уменьшить его жар.

Пройдя примерно две трети пути вверх по склону, я остановился, чтобы перевести дыхание.

На протяжении практически всего пути к вершине холма от главной дороги вправо и влево уходили ответвлявшиеся от нее боковые улицы. Глинобитные стены в этих местах прерывались, и за ними виднелись ряды старых сельских домов, перемежавшихся бамбуковыми зарослями. Пройдя чуть дальше, можно было заметить появлявшиеся по обе стороны дороги небольшие скобяные лавки и хозяйственные магазинчики, торговавшие всякой всячиной. Если же некоторое время продолжать идти прямо, то в конце концов можно было оказаться в самом центре оживленного торгового квартала с множеством магазинов и ресторанов, уже принадлежавшего к соседнему району.

Таким образом, «Кёгокудо» располагался ровно на границе двух районов. Возможно, адресный указатель относил его уже к следующему району – это мне также было неизвестно. Одно время меня беспокоило, как клиентам удается разыскать его на городских окраинах, – но, возможно, с другой стороны холма добраться до него было проще.

«Кёгокудо» – это букинистический магазин.

Его хозяин – мой старый друг. Я не уверен, действительно ли он интересуется коммерцией, поскольку не могу себе представить, чтобы кто-нибудь захотел купить одну из книг, заполняющих полки его магазина, – по крайней мере, это точно относится к бо́льшей их части. Расположение магазина также едва ли подходит для торговли книгами. Он как-то раз говорил мне, что у него так много постоянных покупателей, что он не испытывает потребности в новых клиентах, но мне его объяснения всегда казались довольно подозрительными.

Он утверждает, что наибольшим спросом у него пользуются различные академические тексты, старинные китайские фолианты и прочее в этом роде – именно та разновидность книг, от которых большинство букинистических магазинов стараются держаться на почтительном расстоянии. Он говорит, что благодаря этому всякий раз, когда нечто подобное попадает к одному из окрестных букинистов, они тотчас передают книгу ему, что делает «Кёгокудо» поистине единственным в своем роде магазином, где можно отыскать книги определенной тематики. Как только ученые и исследователи, живущие в этой местности, обнаружили это – вуаля, у него образовалась стабильная клиентура. Знатоки и тонкие ценители были готовы преодолеть огромное расстояние, чтобы иметь возможность ознакомиться с его ассортиментом. Но все это, конечно же, лишь по словам самого хозяина, так что истинное положение дел всегда оставалось для меня таким же запутанным и тенистым, как бамбуковые заросли вдоль улицы.

Из вежливости я не позволял себе поинтересоваться, не будет ли надежнее обзавестись каким-нибудь дополнительным источником дохода, а сам хозяин никогда об этом не заговаривал.

По соседству с букинистическим магазином располагался ресторанчик, где подавали гречневую лапшу собу, окруженный весьма скудной бамбуковой порослью, а сразу за «Кёгокудо» начиналась роща, где находился маленький синтоистский храм. Хозяин книжного магазина издавна был также настоятелем в этом храме – каннуси, то есть, иными словами, синтоистским жрецом высшего ранга; официально он являлся им по сей день и по праздникам и другим памятным датам проводил там службу и прочитывал одну-две синтоистские молитвы норито, однако я до сей поры ни разу не видел его за этим занятием.

Я поднял глаза на вывеску над дверью – «Кёгокудо», – которую хозяин самолично написал от руки скорописью столь экстравагантной, что невозможно было точно сказать, являлась ли эта надпись прекрасной каллиграфией или, напротив, была невообразимо ужасной; затем я пригнулся, чтобы пройти в оставленную открытой дверь. Мой друг был внутри и читал какую-то старую книгу в переплете в японском стиле^[1]; его лицо застыло в привычной хмурой гримасе. Он выглядел столь мрачно и торжественно, что можно было подумать, будто у кого-то умерли родители.

– Йо-у…

Я издал неопределенный звук, который едва ли можно было расценить как приветствие, опустился на стул возле прилавка и принялся разглядывать громоздившиеся вокруг высокие стопки еще не рассортированных книг. Подсознательно я пытался отыскать среди них какое-нибудь недавно поступившее, еще-не-открытое-миру-истинное-сокровище.

– Ты беспокойный человек. Если хочешь поздороваться, то поздоровайся, если хочешь сесть, то садись, а если хочешь прочесть книгу, то прочти ее. Как прикажешь мне сосредоточиться, если ты постоянно суетишься и ерзаешь? – произнес продавец книг, не отрывая взгляда от страницы.

Я пропустил его слова мимо ушей, вместо этого принявшись разглядывать пыльный переплет книги, которую он держал в руках.

– Ну так что, – поинтересовался я, – тебе попало в руки что-то интересное, Кёгокудо? – Я всегда обращался к нему по названию его книжного магазина.

– Нет, – мгновенно ответил он. – Почему, как ты думаешь, я читаю это? Должен тебе сказать – хотя ты, возможно, имеешь иные представления о том, что «интересно», а что «не интересно», нежели я… – должен тебе сказать, что в мире не существует «неинтересных» книг. Любая книга интересна – и не только тогда, когда она новая. Даже те книги, которые ты уже читал, могут оказаться весьма увлекательными. Просто для того, чтобы извлечь что-то интересное из уже однажды прочитанной книги, требуется чуть больше усилий и времени, вот и всё. Таким образом, здесь есть множество интересных для тебя книг – не только тех, которые лежат в нерассортированных стопках, на которые ты с таким любопытством глазеешь, но и на полках, где на них уже многие годы копится пыль. Интересную книгу найти довольно легко. Просто выбери любую из них – и купи! Я даже сделаю тебе небольшую скидку, – закончил он, едва ли хоть раз остановившись в продолжение всей своей тирады, чтобы перевести дыхание. После этого мой угрюмый друг наконец поднял глаза от своего чтения и улыбнулся.

– Конечно, – ответил я, уворачиваясь с легкостью, достигнутой длительной практикой, от его очередной попытки что-нибудь мне продать, – но мне пока что не удалось найти книгу, которая смогла бы затронуть во мне какие-нибудь душевные струны. Не сомневаюсь, что, если посвятить этому занятию достаточно долгое время, любая книга может быть интересной. Все дело в том, что меня нисколько не интересует подобный подход к чтению. Возможно, именно в этом причина, по которой мы с тобой читаем разные книги.

Все наши беседы с Кёгокудо, словно обладая собственной, не зависимой от наших желаний волей, имели тенденцию к какому-то гротескному разрастанию – это было похоже на некую неконтролируемую паранойю, в результате которой обыкновенная болтовня, начавшаяся с самой незначительной темы, постепенно преображалась в неистовые дебаты о судьбах наций и других столь же грандиозных предметах. Поскольку мне это доставляло определенное удовольствие, я сам нередко намеренно уводил разговор от его основной темы, давая какой-нибудь заведомо отвлеченный ответ, – просто чтобы послушать, что скажет на это мой друг.

Он по своему обыкновению посмотрел на меня так, словно перед ним сидел какой-то особенно выдающийся идиот.

– Какое равнодушие! – выдохнул он с презрением. – Я не знаю ни одного другого читателя, который был бы столь же равнодушен к книгам, как ты. Все мои клиенты без исключения выказывают намного больше привязанности к книгам. Но ведь ты, ты же читаешь с куда большей жадностью, чем кто бы то ни было, и вместе с тем – твое отсутствие привязанности к книгам можно назвать едва ли не преступным. Как ты можешь продавать каждую книгу тотчас, как ты ее прочитал? Это ведь так жестоко!

В действительности обычно я продавал примерно восемьдесят процентов из прочитанных книг. И всякий раз, когда я от них избавлялся, мой эксцентричный друг принимался их оплакивать и набрасывался на меня с упреками. Впрочем, несмотря на все его жалобы, в конце концов именно он, сидя на том самом месте, где сидел теперь, за тем самым прилавком, выкупал их обратно.

– Но разве весь твой бизнес не держится на людях, подобных мне? – возразил я. – Если б никто не продавал свои книги, то букинисты были бы похожи на… на рыбаков, которые не могут поймать ни одной рыбы. Все, что стоит здесь на твоих полках, ты приобрел – а вернее сказать, подцепил на крючок – у людей, которые продают свои книги, то есть у безалаберных типов вроде меня; я в этом просто уверен.

– А теперь ты сравниваешь книги с рыбой, – проворчал Кёгокудо и погрузился в молчание.

Поскольку в результате наших небольших словесных пикировок загнанным в угол обычно оказывался я, то должен был признать, что наблюдать растерянность моего друга, нашедшего лишь такой короткий ответ, было довольно приятно, и у меня немного улучшилось настроение. Я тотчас торопливо заговорил снова, боясь упустить редкий шанс его переспорить.

– Да, а почему бы и нет? Твои книги – это рыба, а сам ты – торговец рыбой, притом самого низкого пошиба, – который пробует свои товары прежде, чем выставить их на полки! Как должны чувствовать себя твои клиенты, покупая книги, которые хозяин магазина уже прочел? Об этом ты никогда не задумывался?

– Пф! – фыркнул он. – Книги в букинистическом магазине принадлежат хозяину магазина. Они не взяты взаймы у какого-нибудь издателя, и я не продаю их по комиссии. Каждую книгу в этом магазине я приобрел за собственные деньги. Поэтому, что бы я с ними ни делал – читал их или использовал в качестве подушки, – это не может являться основанием для жалоб. Мои клиенты приходят ко мне и просят меня продать им мои книги. А я, понимая, что нужно моим клиентам, подбираю для них книги и даю им то, чего они хотят. И кстати, должен тебе заметить, что книга, которую я читаю в данный момент, не предназначена для продажи, – закончил он, явно довольный собой. Затем повернул том в японском переплете и приподнял его так, чтобы я мог прочесть название.

Книга, которую он читал, принадлежала к эпохе Эдо – это был сборник гравюр Ториямы Сэкиэна под названием «Иллюстрированное собрание ста случайно выбранных демонов»^[2], или «Собрание одержимых духами предметов домашнего обихода», посвященное цукумогами – ожившим вещам, которыми люди когда-то пользовались в повседневной жизни. Это действительно был, как он и сказал, особенно ценный экземпляр, не предназначавшийся для продажи. Так или иначе, даже если исключить эту конкретную книгу, он действительно читал практически каждую из книг, которые продавал. Не то чтобы здесь было нечто особенное или дурное, но я часто находил в этом повод подшутить над ним.

По правде говоря, ненасытность Кёгокудо как читателя была для меня еще одним основанием, чтобы сомневаться в глубине его заинтересованности в собственной профессиональной деятельности. Насколько я мог судить, Кёгокудо брал лишь те книги, которые хотел прочесть сам. И то, что его интересы простирались столь невероятно широко и далеко, что у него практически всегда находились книги, интересные его клиентам, было просто счастливым совпадением.

Улыбка Кёгокудо стала еще шире:

– Ну что ж, давай поднимайся.

Наконец-то мне было предложено зайти в гостиную в жилой части дома.

– Моей жены сейчас нет, так что кофе я тебе предложить не смогу. Тебе придется довольствоваться слабым чаем – впрочем, твой невежественный язык все равно едва ли способен распознать разницу между кофе и спитым черным чаем, – сообщил мне продавец книг в своей обычной бестактной манере. Он протянул руку к традиционному низкому чайному столику – дзатаку, покрытому психоделическими черно-оранжевыми завитками и разводами лаковой росписи цугару-нури^[3], – и взял с него заварочный чайник, который определенно находился там задолго до того, как пришел я.

– О чем это ты? Может быть, по мне этого так сразу и не скажешь, но я с легкостью могу распознать по запаху лучшие сорта кофе.

– Ты, должно быть, шутишь! – рассмеялся Кёгокудо. – Ты разве забыл случай, когда заказал в том кафе колумбийский кофе, а официантка по ошибке принесла тебе мокко? А потом ты рассказывал, как в тот день пил колумбийский кофе, хотя обычно предпочитаешь острую горечь мокко, – даже не осознавая, каким дураком ты себя выставлял… Ах, я прекрасно понимаю, как грошовые писаки вроде тебя не могут упустить малейшей возможности, чтобы показать, будто бы им что-то известно; но, честное слово, попробуй себе представить, как неловко было слушать твою околесицу.

Между тем чай, который он передо мной поставил, ни на секунду не прерывая своей яростной тирады, действительно был заварен в третий или даже в четвертый раз из одних и тех же листьев. Впрочем, пока взбирался на холм к книжному магазину, я порядком взмок, так что даже такой слабый чай показался мне довольно приятным на вкус.

Комната, располагавшаяся за магазином, была достаточно большой, чтобы на ее полу умещалось десять татами^[4]