Я вошел и оказался в практически пустом баре. Народ всегда собирается ближе к шести-семи часам: ест, пьет, перебрасывается парой фраз и расходится. Шумно у нас тут бывает только по праздникам, или когда мы садимся играть в покер. За одним из столиков расположился Нормальный парень (НП). Я ему и дал это прозвище. Сначала он злился, ругался и однажды даже ударил меня по лицу, но потом привык и смирился. По мне, так он самый обычный человек, хоть и хочет казаться чем-то большим. За время, что я его знаю, он успел развестись и по уши погрязнуть в долгах. Теперь пьет с утра до вечера и периодически смеется, то ли над своей жизнью, то ли еще над чем. Смех у него ужасный, как гусиный гогот. Жена с ним, кстати, развелась не потому, что он неудачник или страдает манией величия (это она терпела), а потому, что он спал с ее братом целый год, думая, что она не знает. Но знала не только она, но и все в доме, включая меня. Жену его звали Лейла, и она была чудесным человеком, жаль, что я теперь не знаю, где она и что с ней. Все из-за мудака НП. Такой вот он говнюк, но я все равно испытываю к нему симпатию. Есть в его личности что-то харизматическое и притягивающее.

За другим столиком лениво зевал Дмитрий Петрович, полностью седой мужчина, лет шестидесяти пяти, только у него и Марселя есть официальное право носить полное имя (одна из реформ правительства обязала граждан покупать имена. Цена полного имени, включающего фамилию и отчество, равна 25 тысячам лутума при средней зарплате в 2—3 тысячи. Большая часть населения пользуется кличками и неофициальными именами). Хотя это и неудивительно, Дмитрий Петрович вроде какая-то шишка в Тенебрисе, по крайней мере, мне так кажется. Последние пару месяцев он приезжает к нам из города по выходным и проводит время либо молча выпивая, либо говоря со мной. С другими он почему-то не общается, сторонится их. Мне стало казаться, что он приезжает снова и снова только ради меня (странная мысль, но она не выходит из головы). На старике всегда классический костюм-тройка (коричневый или черный) с мятой голубой рубашкой, от него пахнет одеколоном и старостью. Маленькие зеленые глаза прикрыты очками с толстыми линзами. Мне нравится говорить с Дмитрием Петровичем о философии и книгах, но и во время интересного диалога меня все не покидает эта дурацкая мысль: «Почему старик общается только со мной?».

Марсель пританцовывал за стойкой с сигаретой в зубах и что-то размешивал в тазике (я вчера утром наливал туда воду для мытья полов!). На нем были его любимые кремовые брюки и белая шелковая рубашка с закатанными рукавами. Когда мы только познакомились, он был настоящим красавчиком, а теперь… теперь он сбрил свои кучерявые волосы и отрастил длиннющую бороду, чтобы скрыть свой третий подбородок (а, может, уже и четвертый), его карие глаза потускнели, в них зародилось отчаяние. Лицо покрылось первыми старческими морщинами. Теперь Марсель стал похож на очень усталого мужчину, я бы даже назвал его пенсионером, если бы не знал, что моему другу всего сорок один год. Возможно, так на него повлияло бездействие, необходимость проводить день за днем в праздности, невозможность влиять на мир и менять его. Он был деятелем, настоящим полководцем, но нигде не мог найти себе применение.

Я подошел вплотную к стойке, облокотился на нее и внушил себе, что я посетитель бара, обычный забулдыга, который пришел утолить жажду после тяжелого рабочего дня. Я постучал кулаком по дубовому покрытию, в процессе вспомнив про звоночек, и смеха ради стал стучать по нему. Весь бар наполнили противные звуки ржавого металла, который царапал сам себя и негромкий звон, пробивающийся сквозь этот шум. Марселя передернуло, он оторвался от перемешивания своего варева и направился ко мне.

– Добрый день, очень шумный молодой человек, чего изволите желать? Могу подать вам все. Не продаю только свои внутренние органы, далекие планеты и светлые мысли о будущем. Первое давно пришло в негодность, до второго мы никогда не доберемся, а третье отсутствует на фоне первых двух пунктов.

– А вы юморист, однако. Не пробовали выступать со своими шутками?

– Каждый божий день пробую. Давайте к делу: что вам подать? – Марсель улыбнулся, его глаза немного оживились, ему явно понравилась игра.

– Четыре пива и какие-нибудь орешки. Арахис может?

– Может или не может, вам решать. Вы сегодня с друзьями? Или это дамы? А вдруг все намного интереснее: инопланетные формы жизни, не имеющие пола? Не томите, бармен – существо любопытное.

– Друзей у меня нет, а вот соседи имеются. Скверные люди, но я отношусь к ним с должным уважением. Пиво – моя дань им. Засранцы, как монголо-татарское иго, если вовремя не напоить их, то они могут и нож в спину воткнуть. Вы понимаете меня?

– Понимаю, намного лучше, чем хотелось бы. Всю жизнь меня окружали подобные люди. Когда у меня было все, они улыбались и говорили со мной на «вы», а когда я стал простым барменом, они рассмеялись мне в лицо и стали обращаться не иначе как: «Эй ты!». Жизнь – глупая вещь, тут силу уважают намного больше, чем разум. Но вернемся к тривиальной реальности, золотая монета дороже любого слова. Понимаете, на что я намекаю? Мы живем не в том мире, где добрый взгляд и обещание могут прокормить человека.

– Я вас тоже прекрасно понимаю, глубокоуважаемый мудрец Марсель. Лутума у меня совсем нет, но есть кое-что другое, и я обещаю, что это вас точно не разочарует. Но сначала вы должны согласиться.

– Да вы настоящий дьявол, молодой человек. Согласись на то, сам не знаю что, и будет тебе счастье. Ну, я дьявола не боюсь. Не в том я уже возрасте, чтобы верить в сказки. Я согласен.

– Премного благодарен. Сейчас я выпью пиво, мои злобные соседи выпьют, и друзья этих говнюков тоже выпьют, а я когда-нибудь, не факт, что сегодня, расскажу вам занимательную историю, которая поднимет настроение столь прекрасному, совсем еще не пожилому, в полном… гхм… в частичном расцвете сил мужчине.

– Боже мой, настоящий дьявол. Но раз я уже согласился, хочу узнать напоследок, вы умеете придумывать необычные сюжеты? Слушать очередную историю из «бесконечного списка скуки» мне претит. Я за свою жизнь уже наслушался.

– Я профессиональный фантазер, ручаюсь, история будет занимательной.

– Ну что ж, заказ принят, – Марсель задумчиво выпустил в мою сторону пару колечек дыма, – наше заведение готово принять подобный способ оплаты.

– У меня есть еще одна просьба.

– А вы не из робкого десятка. Слушаю.

– Не могли бы вы нарушить политику заведения и добавить в заказ немного хороших мыслей о будущем?

– Извините, конечно, клиент всегда прав и прочее бла-бла-бла, но хороших мыслей я добавить не могу, иначе босс меня уволит, он такой мрачный засранец, ему самому не хватает хороших мыслей, поэтому продавать их категорически запрещено. А вот выкупить немного у вас могу. Не желаете продать воспоминания о счастливом детстве? Крепком браке? Или о социально важной и уважаемой работе?

– Такого не имею, к сожалению, а возможно, и к счастью. Знаете, я стал самим собой под влиянием таких же мрачных засранцев, как ваш босс.

Марсель улыбнулся мне, достал из-под стойки четыре бутылки пива и четыре тарелочки с орешками и сухариками. Я сразу взял свою бутылку и залпом осушил почти половину. Горечь пива перебила горечь желчи, мое настроение заметно улучшилось. Одну бутылку и орешки я оставил Марселю, а другие составил на большой деревянный поднос. Я уже хотел было взять его и отнести остальным, но Марсель остановил меня, придержав за руку:

– Ты сегодня необычно себя ведешь, друг. Что-то случилось?

– Да как-то все само собой получилось, как только зашел в бар, настроение вдруг подскочило, а после пива я ощущаю себя святым во плоти.

– Удивительный ты человек, Мори. Разве череда одинаковых дней до сих пор не сломала тебя? Ты все еще в силах рождать какие-то новые мысли и быть задорным? Это удивительно, друг! Я могу лишь только подыграть тебе в этом, меня серость наших будней скоро окончательно доконает.

Марсель вытащил очередную сигарету и хотел было протянуть одну мне, но я мотнул головой:

– Спасибо, я бросаю.

– Понимаю тебя.

– А насчет серости, ты не пробовал найти себе хобби?

– Ты же сам все видел. Я испробовал очень многое, ничего не подошло. Остается только пить и читать, но и это уже не приносит никакого удовольствия. Вчера, например, я вышел во двор, разложил шезлонг под большим деревом, достал книгу стихов Бодлера, и меня осенило: я делал это уже четыре раза за последние два месяца! Приходил прямо на это же место, в той же последовательности раскладывал шезлонг, также пропускал первые несколько стихов, и много раз перечитывал «Идеал» и «Жажду небытия». Возможно, другой человек нашел бы в этом нечто сакральное, а такой, как ты, и вовсе бы обрадовался такой приятной стабильности, но меня аж пот прошиб, мурашки пробежали по телу и стало дурно и тошно. Такая жизнь не по мне, но и другой я уже не хочу. Как разрешить дилемму? Ты самый умный мой жилец и помощник, выскажи свое мнение.

Марсель замолчал и пристально посмотрел на меня. Я понял, что он сейчас не шутит и говорит все это всерьез. Мои чувства меня не обманули: его личность и вправду умирает, скукоживается от бездействия, но могу ли я ему чем-то помочь, если неспособен помочь даже себе?

– Не знаю, мне кажется, что тебе нужно поменять образ жизни, найти новую цель, иначе ты потеряешь себя. Люди твоего типажа – деятели в самом широком смысле этого слова, и мне с моей лентяйской колокольни тебя не понять.

– Цель говоришь? – Марсель задумался. – Я… да, пожалуй, я подумаю над этим. А какая может быть цель у такого человека, как я?

– Ну это уже тебе самому решать. Я бы сказал, что тебе идет милосердие, возможно, ты мог бы помогать людям.

– Ладно, – Марсель улыбнулся и подмигнул мне, – иди отдыхай. Я всего лишь чешу языком, как всегда.

– Как скажешь.

Странный все-таки человек Марсель. Откуда я могу знать, какая цель ему подойдет? Вот так скажешь ерунду, а человек в нее уверует и совершит ошибку, которая сломает ему жизнь. Лучше бы я промолчал.

Сначала я отнес пиво за столик НП. Он выпрямился, поправил одежду и обратил ко мне взор своих голубых наглых глаз:

– А ты сегодня в хорошем настроении, я смотрю.

Одной из главных отличительных черт НП, помимо гусиного хохота, была его манера говорить: он растягивал слова и выговаривал их четко, как диктор. У него был очень приятный, немного женственный, голос.

– Частично, друг… частично мы все всегда в хорошем настроении. А частично нет. Частично мы все частицы, а частично монолитные существа, созданные Богом. И, вообще, какое право ты имеешь решать какое у меня сегодня настроение? Может, я грустный, а улыбка – моя маска?

– Ясно, – НП сделал паузу и посмотрел на меня с легкой укоризной, – ты снова будешь говорить чушь, пытаясь подражать Марселю. Просто оставь мне еду и уходи. И перед тем как ты начнешь возмущаться: я бесконечно благодарен тебе, Мори, за то, что ты прошел три метра и принес мне пиво. Аминь.

– Какой ты противный. Я думал, что ты попросишь меня прильнуть с тобой к одному горлышку и слиться в экстазе однополой любви. Ой, как же я мог забыть. Ты же сначала должен жениться на моей сестре? Это ведь так работает?

– Заткнись… иронизируй над своей мамашей, – НП отпил из бутылки и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. – Давай проясним ситуацию, ты ведь не гомофоб, Мори? Я вижу, что нет. Ты слишком лояльный парень, чтобы кого-то ненавидеть. Так что же тогда заставляет тебя каждый раз так глупо шутить? Твои внутренние комплексы? Мизерный размер гениталий? Зачем ты это делаешь? Это ведь совсем, даже на одну сотую долю процента, не смешно. И чтобы прояснить, ты меня не интересуешь, как партнер. И… нет, я сплю не только с братьями своих жен. И еще… как человек ты мне тоже неприятен. Я считаю, что это место было бы намного лучше без тебя. Будь моя воля, я бы тебя грохнул, замариновал в банку и показывал всем желающим как экспонат: «Не очень живой придурок», но ты ведь один из любимчиков Марселя. Этот дед потом меня самого закатает.

– Какой ты злой. Я ведь принес тебе пиво. Ты должен любить меня, а не наоборот.

– Не, Мори, это так не работает. Пиво я мог бы и сам взять.

НП сделал еще один глоток и закурил:

– Сигаретку, Мори?

– Ты же знаешь, что я бросаю.

– Знаю, – НП выдохнул дым мне в лицо.

Я глубоко вдохнул. Когда бросаешь курить, даже сигаретный дым кажется таким приятным, хочется вдохнуть его побольше.

– Ладно, говнюк. Желаешь, чтобы я объяснил тебе, почему шучу? Я объясню. Ты прав, я не гомофоб, твоя ориентация – почва для шуток, не причина. Причина в том, что ты тот самый человек, над которым невозможно не шутить: меня забавляет твоя гиперреакция. А насчет того, что я делаю это несмешно… может быть, но вспомни, сколько раз я попадал в цель своими шутками, особенно на первых порах, а? Да я просто размазал тебя, когда мы схлестнулись в первый раз.

НП задумался, сделал слезливо-укоризненное лицо, затушил сигарету и посмотрел на меня:

– Гипер что? Я ни хрена не понимаю, о чем ты. Я реагирую так, как любой нормальный человек отреагировал бы на оскорбление. А, вообще, шути сколько влезет, мне насрать, главное не про тот случай. Мне до сих пор хреново, и когда ты мне напоминаешь, я весь скукоживаюсь. Тебе это нравится, мой закомплексованный мучитель в дурацкой, съеденной молью, шубке?

– Нет, не нравится. Я не знал, что это так тебя задевает.

– Не ври хотя бы себе, Мори, я же вижу, что тебе нравится, когда другие страдают.