Читать книгу «Пятое время года» онлайн полностью📖 — Н. К. Джемисин — MyBook.
image

И он начинает закрывать дверь у нее перед носом.

Поначалу она не может поверить. Что же за… Правда? Унижение на унижении. И так плохо получить такое в самом начале, но нахвататься оскорблений в процессе?

Она всовывает ногу в дверь прежде, чем он успевает ее захлопнуть, подается вперед и говорит:

– Я Сиенит.

По его теперь уже бешеному взгляду она понимает, что это для него ничего не значит. Он набирает в грудь воздуха, чтобы заорать, она понятия не имеет, что именно, но она не желает этого слышать, и прежде чем он успевает что-то сказать, она рявкает:

– Я здесь, чтобы трахнуться с тобой, гори Земля огнем! Этого достаточно, чтобы потревожить твой покой?

Часть ее в ужасе от собственной лексики и собственного гнева. Другая часть довольна, поскольку он затыкается.

Он впускает ее.

Теперь она ощущает неловкость.

Она сидит за маленьким столиком в его номере – номере, целом номере с обставленными мебелью комнатами в личном распоряжении! – и смотрит, как он суетится. Он садится на одну из кушеток в комнате – скорее на краешек. На дальний краешек, замечает она, словно боится сидеть слишком близко к ней.

– Не думал, что это начнется так скоро, – говорит он, глядя на свои руки со сплетенными пальцами. – То есть мне всегда говорили, что очень надо, но сейчас… я не думал…

Он вздыхает.

– Значит, для вас это не в первый раз, – говорит Сиенит. Он заслужил право на отказ только с десятым кольцом.

– Нет-нет, но… – Он глубоко вздыхает. – Я не всегда знал.

– Чего?

Он кривится.

– С первыми несколькими женщинами… Я думал, я им нравился.

– Вы… – И тут до нее доходит. Конечно, отказаться можно всегда, даже Шпат никогда не говорила напрямую: «Ты должна в течение года родить ребенка от этого человека». Однако этот недостаток откровенности даже как-то облегчает. Она никогда не видела смысла в том, чтобы считать ситуацию не такой, какая она есть. Но она понимает, что для него это не игра.

Он смотрит на нее, и выражение его лица становится болезненным.

– Да. Я понимаю.

Она качает головой.

– Я вижу. – Это не имеет значения. Это не касается его интеллекта. Она встает и расстегивает пояс формы.

Он испуганно смотрит на нее.

– Прямо так? Я даже не знаю тебя.

– Вам и не надо.

– Ты мне не нравишься.

Это чувство обоюдно, но Сиен воздерживается от указания очевидного.

– Моя менструация закончилась неделю назад. Это хорошее время. Если вы не против, просто лежите спокойно и позвольте мне заняться остальным. – Она не слишком опытна, но это не тектонические плиты двигать. Она снимает жакет. Затем достает из кармана и показывает ему флакон со смазкой, все еще почти полный. У него слегка испуганный вид. – На самом деле будет, видимо, лучше, если вы не будете двигаться. Это будет достаточно неловко для нас обоих.

Он тоже встает – пятится. Возбуждение на его лице – ну, не совсем чтобы смешное. Но Сиенит от этой реакции невольно ощущает некое облегчение. Нет, не совсем так. Это он сейчас слабая сторона, несмотря на все его десять колец. Это она понесет дитя, которого он не хочет, которое может убить ее, и даже если не убьет, изменит ее тело, а то и жизнь, навсегда – но здесь и сейчас, по крайней мере, власть у нее. От этого все становится… ну, не то чтобы правильным. Но каким-то образом это улучшает ситуацию, когда она сама ее контролирует.

– Мы не обязаны, – выпаливает он. – Я могу отказаться. – Он кривится. – Понимаю, ты не можешь, но я могу. Так что…

– Не отказывайтесь, – ухмыляется она.

– Что? Почему нет?

– Вы сказали: я должна это сделать. Вы не должны. Если не вы, то кто-то другой. – Шесть детей, сказала Шпат. Но Шпат никогда не была особо перспективным орогеном. А Сиенит перспективна.

Если Сиенит не будет осмотрительна, если пошлет подальше не тех людей, если позволит отметить себя как трудную, с ее карьерой будет покончено, она будет навечно приписана к Эпицентру, и ей останется только лежать на спине и превращать мужское уханье и пердеж в детей. И если дело повернется таким боком, то ей еще повезет, если у нее будет только шесть детей.

Он смотрит, словно не понимает, хотя она и знает, что он все понял. Она говорит:

– Я хочу покончить с этим.

И тут он удивляет ее. Она ожидает заминок, сопротивления. Вместо того он стискивает кулаки. Отводит взгляд, играя желваками. Он по-прежнему выглядит нелепо в своем балахоне и прической наперекосяк, но выражение его лица… это как будто ему приказали подвергнуть себя пытке. Она знает, что некрасива, по крайней мере не подходит под стандарты красоты Экваториалей. В ней слишком много срединной дворняжьей примеси. Но и он явно не чистой крови: эти волосы, кожа черная почти до синевы, и еще он невысок. Он вровень с ней, а она высока как для мужчины, так и для женщины – но он гибок, не широк и не пугающ. Если в его предках и была кровь санзе, то очень дальняя, и она не дала ему никакого физического превосходства.

– Покончить, – говорит он. – Верно.

Он так стискивает зубы, что желваки на его скулах подпрыгивают вверх-вниз. И вот. Он не смотрит на нее, и ее внезапно охватывает радость. Поскольку его лицо – сама ненависть. Она прежде видела такое у других орогенов – ржавь, она сама такое ощущала, когда ей выпадал момент одиночества и нескованной честности. Но она никогда не позволяла этому вот так проявляться. Затем он поднимает на нее взгляд, и она пытается не дрогнуть.

– Ты не здесь родилась, – на сей раз холодно говорит он. Она запоздало понимает, что это вопрос.

– Нет. – Ей не нравится отвечать последней. – А вы?

– О да. Я был выведен орденом. – Он улыбается, и странно видеть, как улыбка ложится поверх этой ненависти. – И не впопыхах, как наш возможный ребенок. Я продукт двух старейших и самых перспективных линий Эпицентра. Или, по крайней мере, мне так рассказывали. – Он засовывает руки в карманы своего мятого балахона. – А ты дичок.

Это появляется из ниоткуда. Сиен действительно пару секунд думает, что это какой-то новый вариант слова «рогга», а затем понимает, что это на самом деле значит. Нет, это уже слишком.

– Слушайте, мне плевать, сколько у вас колец…

– Я хотел сказать, они так тебя называют. – Он снова улыбается, и его горечь настолько созвучна ее собственной, что она в смятении замолкает. – Если ты не знала. Дички – те, кто не отсюда, – часто этого не знают или им все равно. Но когда ороген рождается у родителей неорогенов, в семье, которая прежде никогда не проявляла признаков проклятия, его называют так. Дичок для прививки моей окультуренной породы. Случайность в моем плане. – Он мотает головой, отчего его голос дрожит. – Главное, что они не могут предсказать тебя. Ты доказательство того, что они никогда не поймут орогении. Это не наука, это что-то иное. И они никогда не смогут контролировать нас, на самом-то деле. Полностью – никогда.

Сиен не знает, что и сказать. Она ничего не знала о дичках, о том, что она в чем-то иная – хотя теперь, когда она об этом думает, то вспоминает, что большинство знакомых ей орогенов были выведены в Эпицентре. И да, она замечала, как они на нее поглядывают. Она-то думала, это потому, что они экваториалы, а она северосрединница или потому, что она получила свое первое кольцо раньше них. А теперь, когда он это сказал… быть дичком – это что-то дурное?

Иначе и быть не может. Если проблема в том, что дички непредсказуемы… что же, орогены обязаны доказывать, что являются надежными. Эпицентр должен поддерживать свою репутацию, без этого нельзя. Потому обучение, униформа, бесконечные правила, которым они обязаны следовать, но ведь и селекция входит во все это, иначе зачем она здесь?

Есть что-то лестное в том, что, несмотря на ее статус дичка, от нее действительно хотят ввести что-то в их селекционные линии. Затем ей становится любопытно, почему какая-то часть ее пытается найти ценность в деградации.

Она настолько задумывается, что пугается, когда он с усталым вздохом сдается.

– Ты права, – только и говорит он, теперь очень по-деловому, поскольку да – это единственный путь с этим покончить. И это деловое поведение позволит им сохранить хотя бы какое-то подобие достоинства. – Прости. Ты… ох, ржавь земная. Да. Давай покончим с этим.

И они идут в спальню, он раздевается и ложится, какое-то время пытается сам себя завести, но получается не очень. В этом проблема секса со старшим, думает Сиен. Хотя на самом деле, вероятно, здесь скорее играет роль тот факт, что секс, как правило, не получается, когда ты его не слишком хочешь. Она с непроницаемым лицом садится рядом и отводит его руки. У него растерянный вид, и она ругается про себя, поскольку, если он так не уверен в себе, это затянется на целый день.

Однако он приходит в себя, как только за дело берется она. Возможно, потому, что он может закрыть глаза и представить, что ее руки принадлежат той, кого он хочет. Она стискивает зубы и садится сверху, и скачет, пока у нее не начинают ныть бедра, а груди болеть от скачки. Смазка мало помогает. Ощущение от него внутри, как от фаллоимитатора или собственных пальцев. Однако его фантазий, видимо, достаточно, поскольку через какое-то время он издает какой-то сдавленный хнычущий стон, и все кончается.

Она надевает ботинки, когда он вздыхает, садится и смотрит на нее настолько неприветливо, что она испытывает смутный стыд от того, что сделала с ним.

– Как, ты сказала, тебя зовут? – спрашивает он.

– Сиенит.

– Тебя так родители назвали? – Когда она отвечает ему злым взглядом, его губы вздрагивают даже не в улыбке. – Прости. Просто завидую.

– Завидуете?

– Я же рожден в Эпицентре, забыла? У меня всегда было только одно имя.

– О.

Он мнется. Похоже, ему трудно сказать.

– Ты… м-м-м… зови меня…

Она перебивает его, поскольку уже знает его имя и не намерена называть его кроме как вы, чего достаточно, чтобы отличать его от лошадей.

– Шпат сказала, что завтра мы едем в Аллию. – Она надевает второй ботинок и встает, чтобы постучать им по полу и надеть как следует.

– Опять миссия? Так сразу? – Он вздыхает. – Мне следовало знать.

Да, следовало.

– Вы мой ментор, и вы мне помогаете убрать коралл из гавани.

– Верно. – Он тоже понимает, что это лажа, а не миссия. Есть лишь одна причина, почему его послали на что-то такое. – Мне вчера дали инструктаж и досье. Наконец-то прочту. Встречаемся на конюшнях в полдень?

– Вы десятиколечник.

Он трет лицо руками. Она ощущает себя немножко виноватой, но совсем чуть-чуть.

– Хорошо. – Он снова говорит деловым тоном. – В полдень.

Она уходит, разбитая и раздраженная тем, что на ней остался его слабый запах, и усталая. Возможно, ее просто вымотал стресс – мысль о том, что придется ехать целый месяц с человеком, которого терпеть не можешь, делать то, чего не хочешь, по поручению людей, которых все больше презираешь.

Но это и означает цивилизованность – делать все, что приказывают старшие, ради якобы всеобщего блага. И, похоже, не без выгоды – где-то с год неудобств, ребенок, которого она не будет растить, поскольку его сразу же заберут в ясли, и высокопрофильная миссия, выполненная под руководством влиятельного ментора. С таким опытом и повышением репутации она будет гораздо ближе к пятому кольцу. А это означает собственные апартаменты, никаких соседок по спальне. Лучшие миссии, долгий отпуск, больше личной жизни. Оно того стоит. Пламя земное, да, оно того стоит.

Она говорит себе это всю дорогу до комнаты. Там она собирает вещи, прибирается, чтобы вернуться домой к порядку и чистоте, и принимает душ, методично отскребая все участки кожи, пока она не начинает гореть.

* * *

Говорите им, что однажды они станут великими, как мы. Говорите, что они наши, как бы мы с ними ни обращались. Говорите, что они должны заслужить уважение, которое все другие имеют с рождения. Говорите, что есть стандарт, который им это даст: этот стандарт – обычное совершенство. Убивайте тех, кто насмехается над этим противоречием, и говорите остальным, что мертвые заслужили уничтожение из-за своей слабости и сомнений.

И тогда они в лепешку разобьются, чтобы достичь того, чего никогда не достигнут.

Эррслет, двадцать третий император Санзийского Экваториального Объединения, в тринадцатый год Зимы Зубов
Изречение записано на вечеринке, незадолго до основания Эпицентра.
1
...
...
11