При соединении обоих отрядов, Гахинцы покорились и дали аманатов, и генерал Булгаков пошел обратно к большой Анапе, переправился через реку Аргун и занял, по некотором сопротивлении, селение Гребенчук. Оставив там часть войск, чтобы довершить истребление селения, Булгаков, с большею частью своего отряда, пошел для истребления другого, в недальнем расстоянии находящегося, чеченского же селения Шали; но едва он успел пройти половину дороги, как жители Гребенчука, заметив оплошность оставленных в их селении войск, и увидев что солдаты наши рассыпались для грабежа, не наблюдая никакого порядка, ударили на них со всех сторон и привели в совершенное расстройство. Все искали спасения в бегстве, никто не думал сопротивляться. Чеченцы преследовали и поражали бегущих около двух верст; и если бы Булгаков, услышав частые выстрелы, не подоспел на помощь, вел отряд, оставляемый им в Гребенчуке, был бы истреблен до одного человека. За всем тем в этот день потеря наша, по рассказу очевидца, простиралась до 200 человек. Более всех потерпели пешие драгуны, лишившись своих лошадей у Хан-Калы, при самом начале похода. Булгаков после того не предпринимал уже ничего важного и скоро возвратился за Терек.

Поход этот, памятный всем участвовавшим в нем, начавшийся и кончившийся для нас неудачно, был однако же не бесполезен. Кроме потери в людях, понесенной чеченцами, по малолюдству их весьма для них чувствительной, и кроме причиненного им разорения, они убедились, что в земле их нет неприступных мест, для мужества русских. Полоса земли между Сунжи и Аргуном, от Ханкалы до Казак-Кичу, была пройдена; местоположение этой части Чечни, удобнейшие проходы, препятствия, противопоставляемые природою и неприятелями и средства преодолевать их, сделались нам известными; ошибки и неудачи могли служить наукою на будущее время; но разбои чеченцев не прекратились. Есть ли начальник, командовавший расположенными вблизи их войсками, был опытен, деятелен и отважен, они делались смирнее; но как скоро замечали оплошность и нерешимость, тотчас умели пользоваться ею, вторгались в наши пределы, грабили и увлекали в плен людей, часто делали свои набеги, даже на военно-грузинскую дорогу, пролегавшую тогда чрез Моздок и Малую Кабарду до Владикавказа, нападали на транспорты, по ней следовавшие, и не редко нападения их были успешны. Это продолжалось до 1817 года.

В 1816 году назначен командиром отдельного кавказского корпуса и главнокомандующим Грузиею генерал Ермолов, на которого возложено было также посольство в Персию, и переговоры с этой державою, касательно исполнения некоторых статей гулистанского трактата. По возвращении из посольства, первою и главною его заботою – было обеспечение вверенного края от неприязненных вторжений и разбоев. В Грузии и других на полуденной стороне Кавказа находящихся областях все было спокойно, и потому он свободно мог действовать на севере. Он начал с Чечни.

Прибыв сам лично в этот край, с сильным отрядом, он приступил немедленно к постройке крепостей, которые могли бы обуздывать чеченцев. В верхних частях реки Сунжи выстроен Преградный Стан, прикрывающий сообщение с Владикавказом и отрезывающей чеченцев от Малой Кабарды. Далее, вниз по Сунже, почти против середины чеченских земель воздвигнута крепость Грозная, в которой помещен полковой штаб расположенного в этом крае 43 егерского полка, и назначено всегдашнее пребывание начальника всех войск, находящихся на левом фланге. Потом, на Тереке, ниже Щедринской станицы, построен Амир-Аджи-Юрт, прикрывающий переправу через Терек и дорогу в Кумыкские земли. Наконец крепости Герзель-Аул, при выходе реки Аксая из Герзелийского лесистого хребта, и Внезапная, против главной Кумыцкой деревни Андреевой, обхватывали чеченцев с востока, и в то же время держали в покорности кумыков.

Все это было окончено менее нежели в два года, но не без упорного сопротивления со стороны чеченцев. В особенности тяжела для них была постройка крепости Грозной. Они поняли, что не одним именем она грозила или конечным их истреблением, или, по крайней мере, уничтожением их необузденной свободы. При начале работ не проходило ни одного дня без перестрелки: за дровами, даже за водою должно было посылать большие команды, с пушкою. Наконец правый берег Сунжи был очищен от леса и кустарника, его покрывающего; на левом возвышались бастионы крепости Грозной; через реку устроен мост, прикрытый тет де понтом; близ крепости заведено поселение женатых солдат, то же укрепленное, и чеченцы приуныли и присмирели.

Генерал Ермолов назначил потом начальником в Грозной и на всем левом фланге полковника (потом генерал-майора) Грекова; и редко можно было сделать выбор удачнее. Соединяя с отличною храбростью твердый характер, зная хорошо местность и народ, с которым имел дело, будучи вместе осторожен и предприимчив, дальновиден и неусытен, он в короткое время своего начальника усилел покорить 4/5 Чечни. В начале 1825 года все чеченские селения по Тереку, Сунже, между этою рекою и Аргуном, и за Аргуном по речкам Далке и Гудермесу, до самого Мичика, кроме двух или трех деревень, находящихся в горных ущельях и непроходимых лесах, повиновались нашей власти и дали аманатов, или представили верные поруки. Всякое враждебное покушение было предупреждаемо и немедленно наказываемо. Греков, чрез верных лазутчиков, знал что делается во всей Чечне; и в случае какого-либо неприязненного сборища, или учиненного жителями какого-либо селения проступка, выступал ночью с летучим отрядом, рассеял сборище, истреблял селение, и прежде нежели чеченцы успевали опомниться и собраться в значительном числе, возвращается в Грозную с добычею. Ханкалинский проход расчищен им так, что более чем на пушечный выстрел в ширину не было на нем ни прутика. Леса: гойтинский, гехинский, и находящийся между Аргуном и селениями Гребенчуком и Шали, были прорублены по его приказанию, самими чеченцами. Тяжко им было прокладывать самим к себе дорогу для русских, но природа помогла им: по необыкновенной растительности почвы, просеки скоро покрылись густым кустарником и леса гойтинский и шалинский опять сделались почти непроходимы.

Греков, при всех блистательных качествах, имел однако же и большие недостатки. Твердость характера его не редко обращались в жестокость. Окружающие его, пользуясь его доверием, вовлекали его в поступки несообразные с справедливостью, иногда бесчеловечные. Утверждали даже, что он не чуждался корысти. Цепи, которыми он связал чеченцев, были натянуты слишком туго; не имея еще надлежащей прочности, они были порваны при первом общем усилии народа.

Весною 1825 года вновь вспыхнуло в Чечне общее возмущение: опять явился пророк, уверявший, что русские пушки не будут стрелять; что солдаты наши не будут сопротивляться и что он послан от самого Бога, для истребления войск наших и возвращения чеченцам их свободы. Первое их действие оправдало предсказание пророка. В темную, дождливую ночь, подкрались они к небольшому редуту Амир-Аджи-Юрт, находившемуся на Тереке, верстах в 7 ниже Щедринской станицы (Греков узнал, за несколько времени до того, о намерении чеченцев напасть на Амир-Аджи-Юрт и послал с нарочным предписание начальнику редута о принятии всех предосторожностей. Но нарочный должен был сделать большой круг и ехать чрез Червленую; он поспел уже ночью в редут и начальник оставил пакет нераспечатанным до утра. Через два часа редут был уже во власти чеченцев), и не примеченные часовыми влезли в укрепление, ветхое и осыпавшееся, завладели им прежде нежели гарнизон успел схватить ружья, убили беспечного начальника и перерезали большую часть его команды, так, что несколько только человек успели спастись вплавь за Терек.

Взятия горцами русского укрепления, на Кавказе было тогда происшествием необыкновенным. За все время командования Ермолова в тамошнем краю, в первый раз еще удалась неприятелю такая попытка. Слухи об этой удаче, в десять раз увеличились, разнеслись по всем горам. Вера в пророка сделалась непоколебимою, и скоро многие смежные с чеченцами народы, даже часть постоянно покорных нам кумыков, пристали к бунту, и в несколько дней собралось до 3000 горцев, исполненных отваги и суеверной надежды, на будущие успехи.

Толпа эта окружила укрепление Герзель-Аул, находившиеся при выходе реки Аксая из Герзелийского хребта * (Герзелийский хребет, выступая из предгория главного кавказского хребта почти под прежним углом, доходит до Терека у Брагунской деревни; весь он покрыт густым лесом; перерезан крутыми оврагами и ручьями, и непроходим для артиллерии и обозов. *4 пехотных полка, в которых было под ружьем не более 12000. Гарнизонные батальоны были только во Владикавказе, Моздоке и Кизляре. Все прочие крепости были охраняемы полками) и теперь уничтоженное; но там нашла она коменданта и гарнизон не столько беспечными. Внезапное нападение было отражено. Частые вылазки гарнизона доказали, что русские не разучились еще владеть штыками. Пушки наши не слушались заклинаний пророка и удерживали горцев в почтительном расстоянии. За всем тем положение осажденных было опасно. В крепости находилось под ружьем не более 400 человек, и много больных. Беспрерывные нападении горцев, днем и ночью, изнурили наших людей. К довершению беды, горцам удалось отрезать воду, и гарнизон, в жестокие жары, мог бы подвергнуться томительной жажде. К счастью в крепости нашлись запасы льду, заготовленного хозяйливыми офицерами; его топили и употребляли для питья и варения пищи; но такого ненадежного запаса ненадолго бы стало. Все это происходило от половины июня, до начала июля.

Известия о взятии горцами Амир-Аджи-Юрта и осаде Герзель-Аула, дошли до командовавшего всеми войсками на кавказской линии генерал-лейтенанта Лисаневича, находившегося тогда в Пятигорске, в одно время. Не теряя ни минуты, он собрал небольшой отряд (в то время на всей кавказской линии, на протяжении более 70 верст, были расположены только 4 пехотных полка, в которых было под ружьем не более 12000. Гарнизонные батальоны были только во Владикавказе, Моздоке и Кизляре. Все прочие крепости были охраняемы полками), соединился на Герзеле с Грековым, и двинулся на помощь Герзель-Аулу.

Напасть на чеченцев, разбить их и рассеять, было делом нескольких минут. Чеченцы и союзники их упали духом. Бунтовавшие кумыки первые явились с половиною головою и казалось спокойствие в этой части Кавказа было восстановлено на долгое время.

Из кумыков более других участвовали в бунте жители деревни Старый Аксай, прямо против Герзель-Аула, на противоположном берегу реки Аксая, находившейся. С самого начала возмущения соединились с чеченцами, они вместе с ними осаждали Герзель-Аул, и много наносили вреда осажденным. Зная хорошо местоположение и слабейшие части укрепления, они направляли на них нападения. Особливую же услугу оказали бунтовщикам тем, что отрезали воду у гарнизона и тем довели было его до опасного положения.

Но не все Аксаевцы равно были виноваты. Лучшие князья их, в том числе главный начальник всех кумыков Муса Касаев, майор нашей службы, потом уже дослуживший до генерал-майорского чина, при первой вспышке мятежа перебрались в Герзель-Аул и помогали русским. Другие, неуспевшие этого сделать, удалились в другие кумыкские селения, остававшиеся нам покорными. Некоторые по неволе присоединились к бунтовщикам. Простой народ, всегда легкомысленный и легковерный, вовлеченный в бунт заявленными врагами России, заслуживал снисхождения. Надобна было разобрать кто прав, кто виноват, кому должно было оказать снисхождение, кого наказать строго. Генерал Лейтенант взял на себя это дело и отдал приказ собрать всех аксаевцев в крепость. Повиновение их, внушаемое страхом, было там велико, что все, даже известные враги русских, явились на этот призыв в назначенное время.

Это было в конце июля. День был жаркий, солнце палило полуденным зноем. Лисаневич и Греков были вместе, в занимаемом ими доме, когда им сказали, что аксаевцы уже собрались. Лисаневич, всегда пылкий и неукротимый, накинув на себя сюртук выскочил тотчас на крыльцо, и зная довольно хорошо татарский язык зачал бранить собранную толпу и упрекать в измене, потом, взяв в руки список зачинщикам бунта, стал вызывать их по одиночке. В это время вышел и Греков, вполне одетый, но по странному случаю без сабли. Опытный глаз его тотчас заметил, что, вопреки отдаленному им приказу, при аксаевцах не было особого караула, и он тотчас отправил офицера привести взвод солдат с гоубвахты и велеть, на всякий случай, всем быть готовыми. Между тем Лисаневич продолжал вызывать наиболее виновных и отправил под караул трех или четырех человек. Следующий по списку был Учур мулла. Лисаневич произнес это имя, но никто не являлся; он повторил вызов, и опять никого не было. Наконец, нетерпеливый Лисаневич в третий раз начал вызывать им требуемого, с бранью и угрожаемо: тогда выдвинулась из толпы, бледная фигура с мрачным лицом и стала медленно приближаться к генералу. Лисаневич тотчас заметил, что у Учура не был отобран кинжал и велел снять его. Учур сам начал отстегивать пряжку ремня, на котором висело это роковое оружие: но вдруг выхватив его из ножен бросился на Лисаневича и вонзил его в левый бок генерала по самую рукоятку. Лисаневич упал на руки стоявшего возле него адъютанта, а Учур, выхватив кинжал из раны, в то же мгновение кинулся на Грекова, который видя неминуемую беду и не имея при себе оружия, бросился бежать по направлению к занятой им квартире. Одним скачком догнал его Учур и ударил в спину так, что конец кинжала вышел в грудь и Греков упал мертвым. Третий предмет мести, на который бросился изувер с убийственным своим оружием, был главный пристав кумыкского народа майор Филатов. Но этот человек, небольшого роста, с отвислым брюхом и красным носом, показал более других присутствия духа. Он успел схватить первый удар. Потом, чувствуя что у него перерезаны пальцы и он не в состоянии более удерживать кинжала, бросился прямо на Учура, успел схватить его под мышки и прижал его крепко к себе, так, что Учур не мог уже свободно действовать своим оружием и наносил Филатову на спине не опасные раны. Борьба эта продолжалась несколько секунд. Вдруг раздался выстрел – и бездыханный Учур повалился к ногам Филатова. Выстрел этот был сделан урядником из чеченцев, находившегося при Филатове и должен бы был положить конец всей этой кровавой сцене, но не так вышло.

В самую минуту выстрела, приблизился к месту произшествия взвод солдат с гоубвахты, за которым, как выше сказано, послал Греков. Смертельно раненый Лисаневич, в безпамятстве ли от полученной раны * (Лисаневич жил еще 4 дня, перенося с удивительным терпением и твердостью духа мучение, причиняемые ему смертельною раною. Он утверждал до последней минуты, что не помнит чтобы у него вырвалось роковое слово: коли их), или же думая что заговор против него, Грекова и всех русских был общим всех аксаевцев, закричал: коли их; и это вырвавшееся может быть в беду горячки приказание, по несчастью ни кем не было оставлено в исполнении.

Солдаты наши, видя главного начальника своего и генерала Грекова плавающих в крови, майора Филатова то же израненного, и услышав приказ коли их, бросились со штыками на безоружнную толпу кумыков, началась резня, какой не часто бывают примеры. Тут не было никому пощады, никакого разбору: виновные в возмущении и преданные нам равно были убиваемы без всякой жалости. Солдаты, находившиеся на гоубвахте и в казармах, услышав шум и крик охватили ружья и спешили на помощь своим товарищам. Несчастные кумыки бросились бежать к крепостным воротам, но нашли их запертыми. Там началось убийство, ужаснейшее прежнего. Куча трупов скоро стала превышать ворота, и несколько человек, карабкаясь по телам своих одноземцев, успели перебраться за крепость; но по несчастью почти у гласиса встретила их команда, возвращавшаяся с фуражировки, и они все были побиты до одного человека. Из всех собранных в Герзель-Ауле аксаевцев спаслись только те, которых успели защитить наши офицеры, знавшие их лично. Более 300 трупов кучами лежало в крепости. Многие из совершенно нам преданных, и даже находившихся в нашей службе, были убиты. В числе их был отец того самого урядника, который метким выстрелом поразил Учура муллу и спас Филатова.

Кровавый этот день имел важные последствия: по общему понятию азиатцев о праве возмездия, кумыки щитами убийство невинных их братьев, за злодейство одного изувера, делом правильным и обыкновенным, и потому оставались спокойными. Но непримиримые враги русских чеченцы, узнав что Лисаневич, и страшный для них Греков убиты, ободрились и начали приготовляться к новой отчаянной борьбе с нами. Назначено было общее собрание всего чеченского народа, для совета что им предпринять должно. Явился новый пророк, который опять предсказывал несомненную удачу. Посланы были нарочные ко всем соседственным горцам, чтобы и их склонить к участью в общем для всех мусульман деле; и можно было опасаться, что все народы, находящихся на левом фланге линии, от Владикавказа и Сунжи до Каспийского моря, даже северней Дагестан, поднимут против нас оружие.

На правом фланге, т. е. со стороны Закубанских народов, тоже должно было опасаться вторжений в наши границы, тем более опасных, что Закубанцы, вопреки прежнему своему обычаю, начали их делать значительными массами. Смерть Лисаневича и Грекова, скоро стала и там известною и воспламенила фанатизм всех изуверов. Учура муллу считали святым и мученником, и имя его разносилось по всем горам, вместе с криками мщения и ненависти к русским. Войска же наши, разсеяные по всей линии, на пространстве более 700 верст, лишась главного начальника и лучшего генерала, упали духом и начали приходить в уныние. Отдельные командиры не знали что им делать, от кого получать приказания, кому повиноваться.