– Мне хочется, хан унуков, видеть твоих сыновей в Риме. Но прежде надо одолеть Германариха. Дошло до меня, что и визиготы не знают, как угодить Риму. Эти тоже хватают степняков и так же продают в рабство. Германарих сегодня дряхлый старик. От бесчисленных жён у него полно сыновей, внуков, и все они занимаются позорной торговлей людьми. Кто же остановит их?! Кто обуздает ненавистных римлян?! Я ищу смельчаков, настоящих мужчин, которым такая задача была бы по плечу. А их в степи становится всё меньше. Одни бегут к китайцам, ищут у них покровительства; другие, бросив жён, скрываются где-то; третьи бегут из родных краёв. Я, дочь хана, вынуждена была протянуть руку Бахраму-ханзаде, потому что не оставалось у меня близкого человека, на которого я могла бы опереться. Он очень старается оправдать мои надежды. Сегодня он усмирит аланов, а завтра отправится в поход на готов. Я верю в своего бахадира, он не подведёт…

– Я пришёл к тебе, прекрасная бике, с совершенно другим делом.

– Девушек просить хочешь?

– Да, прекрасная бике, если не возражаешь…

Сафура поднялась, прошлась по комнате и остановилась перед ханом.

– Будут тебе девушки, хан, но только с условием: если станешь мне союзником. Тангрэ не захотел, чтобы мы были вместе… Согласись, цветок молодости распускается один только раз. Как цветок на лугу, распускается и вскоре, глядишь, уж сеет семена. Ты уехал на восток и пропал, а я, оставшись одна, вручила судьбу свою Тангрэ…

Мангук-хан снова оказался у ног бике.

– Я, прекрасная бике…

– Да, да, говори, хан унуков, говори всё, что ты хочешь сказать. Вы были славным племенем, вся степь гордилась вами. Так верни же славу своим унукам! Славу, завоёванную дедами. Жени своих джигитов и собери войско. Я знаю, Бахрам-бек протянет тебе руку, и отец его, шахиншах, не откажет в помощи.

– У меня тоже есть условие, прекрасная бике.

– Я не боюсь правды, как бы горька она ни была, хан унуков. Говори, что за условие.

То ли оттого, что бике держалась непривычно смело и независимо для женщины, то ли по другой причине, у хана внезапно пересохло во рту. Он облизал губы. Заметив это, бике обернулась и велела служанке принести гостю кумыс. Подсели, подобрав под себя ноги, к низкому столику. Встретившись взглядами, оба смутились и торопливо потянулись к пиалам с напитком.

Мангук-хан выпил кумыс единым духом. Его чашу тотчас наполнили снова. Осушив вторую чашу, хан почувствовал себя несколько увереннее.

– А ведь я сразу же влюбился в тебя, прекрасная бике, как только увидел во время нашей помолвки, – сказал он, дотянувшись до руки Сафуры-бике, лежавшей на столике. Он посмотрел ей в глаза. – Ты, прекрасная моя бике, с тех пор будто и не изменилась совсем. Разве что ещё красивей стала. Прости меня, прекрасная бике, я робею перед тобой, словно мальчишка. Хоть и неловко признаваться теперь, но я до сих пор чувствую себя виноватым перед тобой. Да, я виноват, очень виноват…

Сафура-бике сама налила Мангук-хану кумыс, чуть заметно улыбаясь уголками губ. Хан с жадностью опрокинул третью чашу. Жажда не проходила, словно он оказался вдруг в опалённой солнцем, знойной степи.

– Пей, хан унуков. Сарматы умеют готовить кумыс.

– Я – словно одинокий гусак, прекрасная бике. И не я один, много нас таких. Я-то ладно, – молодцов своих женить не могу. Да, непоправимой бедой обернулась для нас последняя битва с китайцами. Ты верно говоришь, о нас в степи знали все и уважали. Сегодня же племя белых тюрков нуждается в смелых и решительных женщинах, как ты.

– Так вот почему ты здесь, хан. Невесту себе ищешь? – сказала Сафура и легонько коснулась ладошкой щеки Мангука. Тот схватил её руку и стал покрывать поцелуями. Сафура выдернула руку и отошла.

– Бике моя прекрасная! – воскликнул хан, вставая.

– Бахрам говорил мне, что унуки утащили за реку несколько наших девушек. Оказывается, правда это.

– Правда, правда, прекрасная, правда. Один из этих горемычных гусаков стоит перед тобой. Говорю же тебе, одно из двух: либо примешь меня, либо прогонишь. Я не обижусь. Говорят: в родном краю и воробышек не пропадёт. Не пропадём и мы. Хотя Тангрэ слишком сурово наказал нас…

– Ладно, ладно, удалой хан, не жалуйся. Будь верным соседом. Ведь в степи к соседям ходят не только за огоньком, но и за невестами тоже. Я не собираюсь нарушать степной обычай.

– Нам, прекрасная бике, нужны сотни девушек, сотни. И потом, я взял с собой сына Биляу. Ему тоже пора жениться.

– А где Рухил с Рамулом? Я слышала, у тебя ещё младший сын есть. Атилла, кажется?

– Рухила с Рамулом я отправил к угорскому зятю. Меньшой Атилла поехал с ними, говорит, по Айгуль-апа соскучился. Унуки вынуждены повсюду искать себе женщин.

– Кто же сидит у тебя по правую руку?

– Сыновья мои да ещё Конбаш-атакай, прекрасная бике.

Сафура снова прошлась взад и вперёд быстрым шагом. В своём белом платье из китайского шёлка с широкой оборкой понизу она напоминала Мангуку прекрасную лебедь. Бике остановилась перед ханом.

– Они ищут подруг в чуждом племени, Мангук-хан. Любимых среди родственных племён надо искать. Напрасно дочь свою Айгуль, красавицу из красавиц, отец твой отдал ильтотару угров Куришу. Говорить на родном языке – это великое счастье, Мангук-хан. Я поняла это, когда начала жить с Бахрамом. Он мучается, бедняга, не может найти для меня нужные слова. А я хочу слышать такие слова, от которых таяла бы душа…

– Счастье мужчины зависит не только от жены, прекрасная бике. Мужское счастье – это надёжность и верность соседей. Угры – наши друзья, добрые соседи, к которым всегда можно сбегать за огоньком, Сафура-бике.

Он давно понял, куда клонит бике. Желая убедиться в верности своих догадок, он заглянул в лицо женщины, которая была первой его любовью. Прозрачно-голубые глаза словно озёра, до краёв наполненные чистой водой; длинные загнутые кверху ресницы; изящный носик, обрызганный милыми веснушками. Мангук-хану казалось, что он очень хорошо понимает бике, слышит в её речи то, о чём она не решается сказать. И он стал смелее.

– Милая бике, сарматы постоянно воевали то с аланами, то с готами. Во времена лихолетья унуки всегда приходили им на помощь. Готовы были даже объединиться. К сожалению, этому не суждено оказалось сбыться… У меня, прекрасная бике, не только джигиты нуждаются в невестах. Есть ещё и мужчины, здоровые и крепкие, – лошадь играючи поднимут. Может, найдутся у вас и вдовы, готовые принять в свои объятия таких молодцов? Я, бедолага, и сам в таком положении. Хотя и был дважды женат, а джигитам в силе всё ещё не уступаю. Верно говорят, мужчине, не ведающему любви, и плётка неподъёмной кажется. А у меня, Тангрэ свидетель, в руке меч, на поясе кинжал – всё, как полагается!..

– Тебе тоже к Куришу ехать надо было, Мангук-хан. Думаю, вдовы у него тоже есть, нашлась бы и для тебя крышка по ведру.

– Крышка, которая пришлась бы впору к моему ведру, стоит здесь, передо мной, прекрасная моя бике. Не говори так, не оскорбляй чистое чувство моё! Душа человека – что небо, то чёрной тучей затягивается, то сияет ослепительней солнца. С той минуты, как увидел тебя, в душе моей расцвела весна. Я словно вышел из тьмы, глаз от тебя отвести не могу. Знаю, грех говорить тебе такие слова, прости меня, прекрасная бике, да только не в силах я молчать, иначе душа, переполненная нежностью к тебе, разорвётся, и я погибну!

– Ах, Мангук, Мангук! Я ведь тоже мечтала видеть тебя своим ханом. Отцы наши хотели поженить нас, чтобы два родственных народа были вместе, да, видно, не судьба. Мы хотели одного, а Тангрэ всё повернул по-своему. Хочу выполнить завет отцов наших и дать тебе девушек. Я верю, Мангук, ты поддержишь задуманное мною, во всяком деле станешь мне другом и попутчиком. Я, Сафура, дочь Сармат-хана, первая протягиваю тебе руку.

Мангук-хан забрал в свою ладонь её мягкую, как соловьиный пушок, руку и замер, не знал, что сказать.

Эта необычная женщина, которая держится столь независимо, говорит так смело и откровенно, не переставала удивлять Мангук-хана. Она предлагает ему дружбу и сотрудничество во всём. Да, она права, теперь они не чужие, он будет ей верным союзником и другом.

Осмелев, Мангук-хан приложил ладонь бике к сердцу и заглянул ей в глаза.

В это время снаружи у входа кто-то покашлял. Мангук-хан вздрогнул и оглянулся. Из-за полога вышла старуха с тёмным сморщенным лицом. Она показалась хану очень старой. На шее у неё на золотой цепочке висела выточенная из кости фигурка джейрана. На старухе было чёрное платье с оборками и башлыком, который свисал с левого плеча. На ногах жёлтые кожаные сапоги, украшенные какими-то драгоценными камнями, – похоже, жемчугом.

– Что, за девушками прибежал, хан унуков Мангук? – спросила старуха и подошла к хану ближе. – С какими глазами явился он к нам, кызым? – обратилась она к Сафуре-бике. – Оставил всех своих женщин врагу и удрал! А ведь степь когда-то уважала унуков. Было время. Даже к дочке великого хана Сармата сватался, а после провалился куда-то. Её тоже бросил. Теперь вот объявился, видать, нужна стала. Что же, славные унуки нынче на девушек охоту открыли? Позор! Вы не достойны называться белыми тюрками. Едва глава племени Бахрам-бек из дому, а уж вы тут как тут, за девушками, значит, пожаловали. Нехорошо, Мангук-хан, стыдно. Хозяина дома нет, а ты тут моей килен разговорами своими голову морочишь!

– Анам! – нахмурилась Сафура-бике. Она усадила Мангук-хана и продолжала: – Сосед наш, хан белых тюрков Шимбай, погиб на войне. Унуки избрали ханом его старшего сына. И вот он просит помочь ему, пришёл к нам девушек сватать. Что в этом плохого?!

– Женщины, килен, не стрелы, в камышах не затеряются. У тюрков жену мужчине сама богина Инай вручает. Раскрой глаза, килен, можно ли доверять наших девушек людям, которые, как зайцы, сбежали с поля боя, не сумев отстоять своих женщин? И как ещё они после этого без стыда приходят к сарматам? Отец твой говаривал: «Счастье хана – в жене, а счастье страны в богатстве». Если уж так нужда припекла, надо бы к главе племени прийти, хан унуков, а не к жене его. Разве можно, кызым, раздавать женщин кому попало?! Да ещё жалким трусам, оставившим своих жён в беде!

– Хватит, анам, уймись, не говори так! Хан унуков с добром пришёл к нам. Кто сказал, что выдавать девушек за соседей – дурное дело?! Сыну своему Биляу хан сарматку хочет взять в жёны. И джигитам своим тоже. Выдавать невест за соседей никогда не считалось у нас позором, анакай.

– Позор это, позор, килен! Инай, покровитель семьи у тюрков, проклял унуков за то, что хан их – сам хан! – трусливо сбежал с поля боя.

– Ты права, анакай. Только, если память не изменяет мне, отец мой, Шимбай-хан, звал Сармат-хана с собой.

– Это я не отпустила хана! Не позволила за Шимбай-ханом ехать. Сармат-хан был нездоров, да и аланы тогда волновались, готы на Крым полезли. Пошёл бы чужих защищать, свою страну разорил бы, как унуки разорили.

– Анакай, Мангук-хан сват здесь!

– А кто ж его знает, то ли сват, то ли к тебе подбирается! Мой тебе совет, килен, сама не решай ничего. Решите, когда Бахрам-бек вернётся. А эти – ничего, не умрут. С женитьбой можно и потерпеть. Не верю я унукам, бросившим своих женщин в беде. Тангрэ проклял их, сам Тангрэ! Да и поздно нам с ними договариваться, килен, ты же знаешь, Бахрам-бек с отцом своим, шахиншахом переговоры ведёт.

– Отец мой, Шимбай-хан, перед смертью советовал мне обратиться к сарматам, анакай. Я здесь по воле отца. Всё же соседи мы.

Сафура-бике стояла красная до кончиков ушей: можно ли так унижать хана?! Это же не простой человек, а глава большого племени! Сначала она не хотела пререкаться со старухой, но сейчас терпение её лопнуло:

– Хватит, анакай! Довольно! – она указала старухе на выход. – Уйди, анакай! Уйди отсюда, говорю тебе!

В гневе Сафура стала ещё прекрасней: лицо её приняло строгое и надменное выражение, веснушки вдруг куда-то исчезли.

– Мне лучше завтра прийти, Сафура-бике, – сказал Мангук-хан, порываясь встать.

– Нет, Мангук-хан, ты сегодня же узнаешь мой ответ, сейчас же! Говорю это при анам: сын твой Биляу и другие, прибывшие с тобой джигиты, женятся завтра же! Я отдам им своих девушек и каждой устрою свадьбу. Против этого Бахрам-бек возражать не станет. Слышишь, анакай?

– Ну как же, – съязвила старуха, разозлившись, – своими-то служанками ты вольна распоряжаться, как тебе вздумается, даже любимицу свою Сусылу отдать можешь. Ведь девушек этих Бахрам-бек подарил тебе. А что, дорогая килен, может, заодно уж и сама за ханом уйдёшь? Ведь просватана была за него?

– Постыдись, анакай, что ты такое несёшь?! Тангрэ постыдись, побойся его! – крикнула Сафура, окончательно выходя из себя.

– Стыдиться-то надо не мне, килен, а вам. Я не ослепла пока ещё, всё вижу. Ты ведёшь себя как женщина, бегающая от мужа к мужу. Раньше таких, как ты, гулёнами называли.

Злая старуха, бормоча что-то себе под нос, наконец ушла. Сафура-бике прильнула к плечу хана:

– Прости её, Мангук-хан, прости! Она сама не знает, что говорит. Она выжила из ума! Не любит никого. Просто злючка. Забудь о ней, ты – мой гость. Клянусь тебе, завтра утром, едва взойдёт солнце, я буду в твоём стане.

– И девушек с собой приведёшь?

– И девушек приведу, Мангук-хан. И девочку мою Сусылу для сына твоего Биляу. Завтра я всех выдам замуж.

– Я верю, прекрасная бике. Пусть Тангрэ за доброту твою усеет путь твой цветами! Говорят, доброе слово – бальзам для души. И это правда. Старуха разозлила меня, я уж готов был кинжал выхватить, а ты успокоила, прекрасная бике!

– Стража! – Сафура-бике хлопнула в ладоши.

Показался стражник с копьём в руке.

– Хан проведёт ночь в доме для гостей.

– Конбаш-атакай и Биляу тоже, бике?

– Они в доме Даян-атакая гостить будут.

Сафура-бике обернулась к Мангук-хану – и внезапно смутилась. Чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, она подошла к нему вплотную, посмотрела ему прямо в глаза. Мангук упал перед ней на колено. «Прости меня!» – прошептал он. Не сказав ни слова, Сафура подняла его с колена, проводила к выходу, легонько сжав его ладонь. Из шатра они вышли, счастливо улыбаясь.

Мангук-хан и в самом деле был счастлив: всё вышло, как он хотел. Теперь домой они вернутся не с пустыми руками. Если будет на то воля Тангрэ, по возвращении он сразу же даст каждому жениху по телеге и поставит молодым юрту. Будет аул молодожёнов.

Проводив хана, Сафура вздохнула. Ей было так легко с этим человеком. Счастье наполнило её существо сразу же, как только она увидела его. Бике забыла обо всех своих печалях и заботах. К старухе в этот вечер Сафура не пошла, потому что была сердита на неё. Обычно она каждый вечер навещала старуху перед сном, чтобы пожелать ей доброй ночи. В голове Сафуры теснились противоречивые мысли: то она раскаивалась в том, что пообещала своих воспитанниц хану, то испытывала гордость оттого, что сумела настоять на своём. «Я должна это сделать, иначе после всю жизнь стану казнить себя», – шептала она. Ни о чём другом бике не могла думать – все её мысли были о Мангук-хане. Он перевернул, взбудоражил всю её душу, выплеснув со дна её былые мечты, чистую, невинную любовь. Теперь она поняла, кого ей не хватало все эти годы – Мангука, хана белых тюрков.

Бике вспомнила отца, лежащего на смертном одре, и себя, рыдающую подле него в безысходности, одинокую и несчастную. Не осталось после хана сыновей: оба погибли в бою с готами. И не знал отец, чего Сафура, дочь его, хочет, да и знать ему незачем. Он – глава племени, его слово – закон для каждого сармата. Теперь важнее всего было позаботиться о судьбе племени, о тех, кто останется после него. Он должен сказать последнее своё слово. Бахрам-бек тоже не отходил от хана, сидел по правую руку от него и ждал, что он скажет. Бахрама, сына своего, к Сармат-хану послал персидский шахиншах. Шахзада все эти годы верно служил хану. В тот день, зная, что времени у него остаётся мало, хан взял руку дочери, потом руку Бахрама и слабым голосом сказал: «Дочь моя Сафура, Тангрэ забрал у меня сыновей, но милости своей не лишил – послал мне Бахрама. Даян-атакаю я уже говорил, чтобы после моей кончины шахзаду произвели в беки. Ты, дитя моё, выйдешь за него замуж, сыграете свадьбу». Сафуру не удивили слова отца, она догадывалась, что так оно и будет, и всё же в ответ на слова отца упала ему на грудь и разрыдалась. Плакала она не только потому, что теряла отца, она плакала оттого, что не успела полюбить чужого ей Бахрама, плакала над горькой своей судьбой. Когда отец умер, она даже не взглянула на будущего мужа. Но куда денешься, отец, хан сарматов, сказал своё последнее слово, значит, так тому и быть. У шахзады другой язык, другая вера, но отец, несмотря ни на что, доверял ему. Даян-атакай тоже нашёл справедливым решение хана и обещал умирающему не затягивать со свадьбой.

После смерти отца Сафура замкнулась. Судьба её была решена без её участия. Свадьба состоялась не скоро. Через сорок дней после похорон Бахрам получил титул бека. Лишь после этого он мог жениться на дочери хана. Стать ханом шахзада не мог, потому что не принадлежал к ханскому роду. По законам сарматов, ханом мог бы стать сын Сафуры, однако, к несчастью, детей у них не было. Сарматы удивлялись её бесплодию: такого среди них ещё не бывало. В конце концов все смирились и успокоились. Бахрам-бек оказался удачливым воином: из походов на аланов и готов он неизменно возвращался с хорошей добычей и воевал почти без потерь. Сарматские аксакалы вскоре и вовсе перестали думать о наследнике. Чтобы Сафура не скучала, Бахрам-бек привозил ей аланских и готских девочек.

Так прошло довольно много времени. Своих детей у Сафуры по-прежнему не было, зато она с удовольствием занималась с девочками. Бике обучала их, воспитывала и по-матерински заботилась о том, чтобы они вовремя выходили замуж. Однако в последнее время занятие это перестало её радовать. Душа её чего-то ждала, куда-то рвалась, томилась в одиночестве. Как муж Бахрам не дал ей ожидаемого счастья? Надежда всё же не покидала Сафуру-бике, она верила в чудо. Но чуда всё не было. Видя, как тоскует жена, Бахрам-бек решил сделать ей подарок. Отец, шахиншах, по просьбе сына прислал ему из Персии девушку, которая родила беку здорового крепкого мальчика. Мать ребёнка Шахрай, присланный беку отцом-шахиншахом жрец, который всюду ходит за ним по пятам, тут же куда-то отправил, а малыша, завёрнутого в китайские шелка, старуха принесла Сафуре-бике.

– Килен, мать ребёнка, негодница, сбежала куда-то, бросила дитя, – сказала она. – Возьми его себе, ничего страшного в том нет. Говорят же, не та мать, что родила, а та, что вырастила.