© Салимханов М.С., 2017

© ООО «ТД Алгоритм», 2017

На самом деле историй и каких-то событий, изложенных в книге, никогда не было, они являются вымыслом автора. Любое совпадение имен, фамилий, событий является случайным, автор не несет за это ответственности.

Земля на сельском кладбище, больше напоминавшая спекшуюся с глиной размолотую скальную породу, всегда доставляла неудобства копавшим ее людям. Неумело ковыряя ломами и принесенной кем-то киркой, несколько молодых людей, вызвавшихся добровольцами, выдалбливали очередную могилу для своего земляка, которого должны были привезти если не к заходу солнца, то уж на следующий день точно. Рассказывая друг другу всякие смешные истории, чтобы поднять себе настроение, они время от времени возмущались выбору предков, определивших когда-то очень давно настолько непригодное для кладбища место. Наконец, достигнув нужной глубины и выбравшись из свежевыкопанной ямы, они присели отдохнуть. Подошедший к этому времени имам удовлетворенно взглянул на их работу и похвалил, обещав, что их благодеяние непременно будет зачтено на небесах. Убедившись, что парни не повредили другую могилу, впритык к которой и была вырыта новая, он сообщил, что сегодня тело, скорее всего, не привезут, а привезут, возможно, только завтра, и, еще раз поблагодарив ребят, предложил разойтись по домам.

– Открывай! – приказал кто-то, железная дверь со скрипом отворилась, и в камеру затащили худощавого человека с мешком на голове.

– К стене! Ноги расставил! – Привычным движением достав ключи от наручников, неизвестный снял их и, сорвав с головы задержанного мешок, заявил: – Ну все, теперь тобой будут заниматься другие, а за то, что ты при задержании укусил меня за руку, вот тебе, сука!

Задержанный даже не успел отреагировать на удар, с глухим стоном он упал на бетонный пол, пытаясь нащупать очки, которые слетели при ударе. Правда, пользы от них уже не было никакой, так как стекла разлетелись вдребезги, и осколки редким ледяным узором раннего инея украсили серый бетонный пол. Держа в руках согнутую оправу без стекол, задержанный как-то беззвучно плакал, то ли сожалея о потере очков, то ли от боли, то ли от собственного бессилия.

Задержанный несколько минут приходил в себя, затем отрешенным взглядом оглядел железную кровать, серые грязные стены, единственное окошко под потолком, из которого через закопченные грязные стекла просачивался свет, бадью для отправления естественных надобностей, стоявшую в углу. Пройдя по камере и убедившись, что ничего более, кроме увиденного, здесь нет, он обреченно опустился на кровать, пытаясь понять, как и почему он здесь оказался. Еще сегодня утром он рассказывал своим ученикам в школе об однолетних и многолетних растениях, а вечером собирался проверить домашние задания по биологии, когда его вызвали к директору. Директор школы, которого он знал всю свою жизнь, и который принимал его на работу, зачем-то вызвал учителя в коридор и попросил пройти за ним, но почему-то пошел не к себе в кабинет, а в направлении черного входа, дверь которого выходила на заброшенную заднюю часть школы, где стоял полуразобранный ржавый школьный автобус и еще какие-то металлические детали, вросшие в землю и заросшие бурьяном так, что издали казались кусками большого поваленного дерева. Директор проследовал дальше за угол, где начиналась школьная котельная, и он увидел, что их поджидают два человека. «Вот он», – сказал директор. Оба сотрудника достали из карманов красные книжечки с тисненными золотом двуглавыми орлами и, в унисон пробормотав себе под нос звание и должность, да так, что учитель ничего не разобрал, предложили проехать до районного отдела. Учитель подчинился. Думая, что он мог оказаться свидетелем какого-то происшествия, или от него хотят получить характеристику на кого-либо из бывших учеников, он смело пошел к машине, когда почувствовал тяжелый удар в затылок, после которого словно провалился в темноту. И вот теперь он здесь. Еще раз оглядев стены камеры, грязный бетонный пол со следами облупленной краски, местами отполированной подошвами бесчисленного количества его предшественников, он снова мучительно стал размышлять над тем, что же он такого совершил, что его вот так, избитого, в наручниках и с мешком на голове привезли в тюрьму. По телевизору он видел, что в таких случаях присутствует адвокат или хотя бы родственники, но как это все изменить и дать о себе знать, ему не приходило в голову. «В конце концов, – подумал он, – меня ведь при директоре школы арестовали, а он-то точно побеспокоится о судьбе своего учителя. Что же я такого совершил?», – терзал он себя, и не мог ничего вспомнить: школа, биологический факультет университета и снова школа. И безобидный предмет – биология. Из родственников – семидесятидвухлетняя бабушка, воспитавшая его с пяти лет, когда у него в аварии погибли родители. И снова, и снова он пытался вспомнить, чего же он мог такого совершить, что его привезли в наручниках прямиком в тюрьму. Обычный учитель биологии в средних и старших классах, вся жизнь укладывалась в один и тот же маршрут, дом – школа – дом. Изредка, когда выдавались свободные дни, выбирался на природу для пополнения школьного гербария или встречался с пожилыми людьми, помнившими наизусть народные сказания, легенды, стихи. Из родных только бабушка. Он был холост, невесты тоже у него не было, и, хотя ему нравилась учительница истории, он не помышлял о сватовстве и даже в мечтах не представлял ее своей женой, он знал, что та из состоятельной семьи, и ее никогда не выдадут за безродного нищего учителя, живущего с бабушкой и жалованьем в двенадцать тысяч рублей. Отчаяние все больше охватывало его, к горлу подступал комок, и в тоже время где-то глубоко сидела надежда, что разберутся, что ошиблись, перепутали, наконец. Он не понимал, сколько прошло времени, заметил только, что за решетками в окошке стало темно, а комнату заливает яркий электрический свет. В конце концов, устав от бесплодных мыслей, он решил кого-нибудь позвать. Ведь есть тут охрана, люди, работающие в тюрьме, и, подойдя к двери, сначала неуверенно, а затем все настойчивее и громче стал стучать в железную дверь. Через минуту услышал, как кто-то подошел к двери, лязгнул засов, и открылось квадратное окошко в центре двери. В темноте коридора были видны только козырек милицейской кепки и небритый подбородок, к щетине которого прилипли хлебные крошки.

– Тебе чего? – спросил надзиратель и, не дожидаясь ответа, протяжно зевнул и сказал, – завтрак в семь утра, сейчас два часа ночи. Не шуми, если не хочешь проблем, – и постучал для убедительности дубинкой о дверной косяк.

– Я хочу знать, почему я здесь? Где я? За что?

– В изоляторе временного содержания, а за что я не знаю. Вызовут к следователю – узнаешь.

– А у кого можно узнать?

– Ни у кого. Завтра. Все. Не шуми.

Квадрат захлопнулся и он услышал удаляющиеся шаги надзирателя.

Наконец ему пришла идея выглянуть в окно, чтобы понять, где он. С трудом подтянувшись за железные прутья решетки, вдали за белесой дымкой он увидел ночные краски большого города, который где-то внизу горел тысячами маленьких огней, откуда едва доносился гул автомобилей, какие-то далекие запахи и шумы, и, не имея больше сил держаться за прутья, он рухнул на пол. Добравшись до кровати, ощупью нашел подушку и, не обращая внимания на свет, бивший прямо в глаза, провалился в сон в надежде, что он проснется, и этот кошмар рассеется как дым.

Утром он проснулся от команды: «Подъем! Подъем! Подъем!». Кричал кто-то в коридоре, сопровождая команды ударами чего-то тяжёлого по металлическим прутьям. Квадрат в центре двери распахнулся, и он увидел озабоченную усатую физиономию нового надзирателя.

– Встать! – скомандовал он, обращаясь к учителю. Тот неуверенно поднялся и проковылял к двери.

– Фамилия?

– Абубакаров.

– Имя-отчество?

– Мазгар Абубакарович.

– Год и место рождения?

– 1978, село Кулаб. Ленинский район.

– Жалобы есть?

– За что я здесь?

– Жалобы есть, спрашиваю? За что – это не ко мне.

– А к кому?

– Тебе скажут.

Квадрат исчез. Он в отчаянии оглядел камеру, хотелось пить, вымыть лицо, руки. И тут в углу он заметил пластиковую бутыль, на дне которой было немного воды, и которая, видимо, ему досталась в наследство от прежнего обитателя камеры. Он жадно припал к горлышку и, не отрываясь, выпил всю воду. «Надо действовать, – решил он, – в конце концов, я гражданин страны, имею права, я имею право знать, в чем я обвиняюсь». Мысли его снова прервал лязг засова, окошко в двери распахнулось, и человек в тюремной робе протянул ему миску, два куска хлеба и пластиковую бутылку с водой. «Завтрак», – догадался он, и, пока на кровати устраивал миску с кашей, чтобы она не опрокинулась, квадрат захлопнулся, оставив его наедине со своими мыслями. Прошло еще какое-то время, когда подошли к двери и назвали его фамилию и команду: «На выход».

Сердце его было готово выскочить из груди. Наконец!! Разобрались! Его отпускают. Однако действительность оказалась иной. Пройдя бесчисленное количество коридоров, стальных дверей и железных решеток, он оказался в бетонном пенале размером метр на метр с маленьким вентиляционным окошком в двери в несколько сантиметров.

Он устал стоять, ноги затекли страшно. Следуя своим учительским навыкам, привыкший чувствовать кожей сорок пять минут урока и десятиминутный перерыв между уроками, он посчитал, что простоял уроков шесть, если не больше, лечь он не мог, пенал был маловат для этого, его не остановил бы даже оплеванный пол с высохшими разводами зековской харкоты, прилипшей грязи и засохшей крови. Найдя, наконец, удобную позу и прислонившись одним боком к стене, а лбом опершись в железную дверь, он попытался отдохнуть. Когда дверь внезапно распахнулась, от неожиданности он упал на пол, сильно ударившись коленом о бетон, и, лежа на боку, корчась от боли и унижения, он не понимал, над чем хохочут эти молодые люди в униформе. Кто-то из охранников ударил его ногой, и, едва поднявшись, он почувствовал пинок в зад и полетел в сторону двери. Гогоча и сопровождая команды ударами дубинок, охранники вывели его во двор и после тщательного досмотра затолкали в автозак. Еще через два часа он был уже в другой тюрьме, как он понял, расположенной в какой-то промышленной зоне, куда даже через толстые, закопченные стекла запертой форточки доносились звуки тепловозных гудков, лязги стыкуемых вагонов и бубнящего громкоговорителя, указывавшего какой вагон и куда прицепить. Лестница в тюрьме вела куда-то вниз, но вели его недолго и, вопреки своему ожиданию, он оказался не в камере, а перед дверью, на которой висела табличка «Комната допросов».

– Стоять, лицом к стене, – скомандовал охранник и постучал ключами в дверь.

– Зайдите, – раздалась команда, и, войдя, он увидел немолодого человека в цивильном костюме, сидящего за столом и лениво перемешивающего какую-то темную жидкость чайной ложкой в большой фарфоровой кружке.

– Садись, – скомандовал тот и, обращаясь к охраннику, бросил, – вы свободны, когда закончим, позову.

Сев на табуретку, он с надеждой посмотрел на человека за столом. Словно боясь спугнуть удачу от того, что наконец-то за сутки, показавшиеся ему целой вечностью, нашелся человек, готовый его выслушать, он нерешительно поднял голову и поздоровался:

– Салам-алейкум!

– Ва алейкум салам, – ответил тот и тут же предложил: – давайте познакомимся, установим личность вашу и приступим к допросу. Я – старший оперуполномоченный управления по борьбе с терроризмом МВД республики, майор Рашидов, буду заниматься вашим делом по поручению следователя, практически исполнять его обязанности. Ясно?

– Ясно, но я хотел бы знать, почему я здесь?

– Все узнаете, давайте приступим к допросу, а после мы все выясним, что вас интересует, и я отвечу на все ваши вопросы.

– Фамилия, имя, отчество?

– Абубакаров Мазгар Абубакарович.

– Год, дата и место рождения?

– Село Кулаб Ленинского района, 30 марта 1978 года.

– Где проживали?

– Село Кулаб Ленинского района.

– Кем работали?

– Учитель биологии Кулабской средней школы.

– Образование?

– Высшее.

– Военнообязанный?

– Да.

– Ранее судимы?

– Нет.

– Семейное положение?

– Холост.

– Значит так, Абубакаров, вы подозреваетесь в экстремистской деятельности, а также в призывах к насильственному свержению конституционного строя, пособничестве незаконным вооруженным формированиям и, возможно, в совершении иных противоправных действий, наличие или отсутствие которых будет проверено, поэтому вы здесь, и поэтому я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать. Ясно?

– А адвокат?

– А зачем вам адвокат, если вы невиновны? А у вас есть деньги на адвоката?

– Нет. Но я знаю, что государство может выделить бесплатно.

– Послушай, – доверительно обратился тот, переходя на «ты», – я тебя допрошу, и может быть, ты пойдешь домой, ты же хочешь домой?

– Да, хочу.

– Хорошо, я буду задавать вопросы и записывать, ну или побеседуем, а потом я запишу.

– Я готов.

– Вот вы как относитесь к существующей власти?

– К какой?

– К центральной, – ответил следователь и уважительно посмотрел на стену, где висел небольшой портрет президента и премьера, ставший непременным атрибутом всех официальных учреждений. Неизвестный фотограф умудрился снять их таким образом, что взгляд их был точно направлен на то место, где обычно сидели следователи, словно они следили за тем, насколько исправно следователи и дознаватели, допрашивающие в этом кабинете, исполняют свои обязанности.

– Никак. Они далеко и здесь ничего не решают.

– А к республиканской?

– То же самое, я в селе, они в столице, наши пути не пересекаются.

– Но вы, общаясь среди учителей, жаловались на власти. В частности, прилюдно оклеветали заведующего районным управлением образования?

– Нет. Я всего однажды высказался на учительском собрании о том, что почему, если нет денег на ремонт школы, нашлись деньги на новый «Ландкрузер» для заведующего РУНО.

– И?

– И все.

– А как насчет призывов к неповиновению во время К.Т.О. (правового режима контртеррористической операции) в вашем селе в ноябре прошлого года?

– Ну, знаете, я выразил общее мнение, да и то, когда на улице случайно встретил главу села с какими-то людьми в милицейской форме, и я просто спросил их, для чего из-за двух разыскиваемых террористов перекрывать блокпостами село на два месяца? Школьникам обыскивать ранцы, на перекрёстках улиц устраивать пропускные пункты? Не пропускать машины с продуктами? Не выпускать больных в районную больницу? К нам в село не могла проехать даже скорая помощь, она ожидала за границей села, пока к ней волокут больного, а ученики, которых мы учим патриотизму и любви к Родине, жаловались, что военные обыскивают их ранцы. Нам всем было очень тяжело и унизительно чувствовать себя заложниками.

– Но ваше село не выдало бандитов!

– Большинство их, этих бандитов, и не знает. Например, я их не знаю. И искали их за какие-то дела в других местах, и второе, за время К.Т.О. солдаты и милиционеры унесли из домов все, что можно было утащить ценного. Разве государство поощряет мародерство?

– Но вы, общаясь среди учителей, неоднократно возмущались органами правопорядка?

– Я уже говорил об этом, как же не возмущаться? Перекрыли все улицы, не выехать и не заехать никуда. Два месяца изоляции. В домах, куда заходила милиция, исчезло все более или менее ценное. Я думал, что можно искать преступников, не наказывая неопределенное количество людей, тем более непричастных.

– Хорошо. – Следователь заглянул в какой-то листок и спросил, – А почему в конце ноября того же года на сельской площади вы вступили в спор с местным имамом о религии, подвергая сомнению курс администрации республики и духовенства?

– Я не спорил о религии. Я просто спросил его, почему они не могут договориться между собой?

– Кто?

– Представители официального духовенства и религиозные меньшинства.

– А почему они должны договариваться?

– Я думал, если религия отделена от государства, то оно, то есть государство, должно не принимать чью-то сторону, а умиротворять все стороны. И вообще, я против насилия. С любой стороны. Можно воды?

– Можно. – Следователь достал из ящика стола граненый стакан и не спеша налил до краев воды. – Пейте.

Он выпил сразу, даже не почувствовав вкуса, и произнес вслух:

– Я никогда не думал, что простые высказывания мнения могут так повлиять на судьбу.

Следователь усмехнулся:

– Не только могут, но и влияют. У нас везде свои глаза и уши, и мы знаем каждый ваш шаг, и не только ваш, – посмотрев на часы, добавил: – давайте продолжим. Вот ваш открытый урок по биологии в шестом классе, куда были приглашены родители и некоторые преподаватели, припоминаете?

– Я часто проводил такие уроки, какой именно?

– 24 апреля этого года вы сказали перед учениками, их родителями и другими присутствовавшими, что бога нет, чем оскорбили их чувства. Было?

– Не совсем. Это было внеклассное занятие, я выразил общеизвестную абстрактную мысль о том, что одни люди верят в бога, другие точно так же верят, что его нет, а доказательств нет ни у той, ни у другой стороны.

– А что вы там плели про Адама и Еву?

– Я просто сказал, что, со слов старой Хадижи, которая тоже в юности от кого-то это слышала, есть легенда, о том, что на самом деле было три брата – Адам, Адат и Адан, и они были по очереди женаты на Еве, и потомки их сейчас живут на земле – Адамиты, Адиты и Аданы. Но это всего лишь притча, легенда, устный фольклор, дошедший до нас от безобидной старухи. Кстати, она могла наизусть прочитать на родном языке огромное количество древних стихов, которых раньше я никогда не слышал, и многие слова в которых не понимал.

– Ну и записали бы себе на здоровье, зачем надо было обсуждать это вслух?

– Это был открытый урок, посвященный Уильяму Бэтсону, и там затрагивались все темы, в том числе и не относящиеся к генетике, и я не думал, что это оскорбит кого-нибудь.

– А кто этот Уильям Бэтсон, – насторожился следователь, – американец?

– Нет. Англичанин, один из основоположников генетики.

– Ну хорошо. А что вы там порассказали о флоре и фауне?

– Так это было на уроке для старших классов, и я просто высказал свою теорию.

– О том, что люди – это ходячие органы репродукции?

– Я вижу вы в курсе.

– Я вам уже говорил о глазах и ушах.

– Да, простите, я могу пояснить.

– Поясните, будьте любезны, и кроме того, это не просто любопытство.

– Постараюсь кратко. Видите ли, известно, что корни растений находятся под землей, а репродуктивная часть над, либо все вместе. Фауна более автономна и связана с материнским организмом биоволнами. Ее автономность и обуславливает наличие мозга человека не только как большой антенны и приемо-передающего центра, но также как некоего особого самообучающегося органа, способного к обретению рефлексов, приобретению навыков, то есть всего того, что делает автономию репродуктивного органа максимально независимой, но до определенных пределов, конечно, не мешающих ее изначальным целям. И как всякий организм, он подвержен мутациям, в результате которых возможно появление противоречий с базовым организмом, если это можно так назвать. Я не слишком научно?