Дорога туда

 
Ловушка, кругом ловушка.
Мысль бьется в сети, кричит.
Игрушка судьбы, я – игрушка. Что делать?
Весь мир молчит.
Спасаться. Но как? Сдаваться?
Что делать, куда бежать?
С любимыми расставаться…Эх, все бы сперва начать!
Дорожкою горной узкой, мне выбраться бы со дна,
С отчаянною перегрузкой свобода сейчас нужна!
Исправить все изловчиться, круг замкнутый разорвать,
От прошлого защититься, собой наконец-то стать.
Все игры меж тьмой и светом, все призраки тишины
Недвижимо, как пред рассветом,
стоят вдоль моей стены.
Как вырваться, как спастись мне?
Осколки судьбы собрать…
Нет выбора, – расплатись с ней!
Прощенья придется ждать.
 

Молодой еврей вспомнил о рассвете… Наверху, по-видимому, уже светит солнце. Смерть в тюрьме для такого человека как Дед, казалась естественной. Юрий помнил каждое слово ночной беседы. Он мог бы поклясться, что в его сознании думы старика раскрывались словами. Может так не бывает? Не могут люди слышать мысли и – всё тут! Но он готов был поклясться. И это навязчиво восходящее солнце… Восхитительное зрелище! Вот горизонт на востоке медленно озаряется. Поначалу как отблеск большого костра. Затем всё светлее, светлее… И вдруг брызги золота! Огненный шар такой величественный, что хочется хлопать в ладоши как фокуснику. Да! Рассвет – это восторг ребенка. Иное дело – закат. Парень вспомнил глаза Деда. В них была какая-то усталость. Уход солнца – это печаль, утрата. Пытаешься взглядом задержать его исчезновение. Оттянуть прощание. Однако, не человек установил пределы. Закат всегда содержательнее начала дня. И романтичней. Утром всё неопределенно, в хаосе фантазий. В конце же – итоги подведены. Время истекло. Мечты осуществились. Худшие опасения – не сбылись. Закат уносит в себе людскую благодарность. И – беспокойство. Не факт, что завтра всё повторится. Как и нет вообще никаких гарантий. И всё же, парень не мог свыкнуться с мыслью, что Деда больше нет. Как вчера не хотел верить в его реальность. Умерший вызывает какое-то необъяснимое почтение. Живые поневоле снижают голоса. Стараются не шуметь и держаться от покойного на расстоянии. Смерть незримо присутствует на торжестве в её честь. И люди это чувствуют. Человек думал о бренности жизни. О том, что однажды всё прекратится. Мысль оборвется в гаснущем сознании. Сердце остановится. Лёгкие жадно вберут последний глоток воздуха и… Ему не раз приходилось видеть такой закат. Горечи утраты не бывает. О прощании тоже не думаешь. Просто смотришь, как «кредитор» собирает долги. Парень спрашивал себя:

«Можно ли к этому подготовиться?».

Сейчас Дед ответил и на этот вопрос. Нужно ко всему быть готовым. Так будет честнее. Люди – смертны. Игнорировать это глупо. Молодому человеку трудно представить, что может умереть через секунду. В худшем случае, это случится завтра. Но «завтра» – как горизонт. Оно постоянно удаляется в следующий день. Смерть же, наоборот, приближается. Её можно ускорить. Замедлить. Или подождать. Но избежать – невозможно. Еврей посмотрел на скрещённые руки и отвернулся. С минуты на минуту за ним должны прийти. В ушах невольно слышалось слово «Египет». Вот только при чём здесь евреи? Когда-нибудь он узнает и это. Сейчас… Мысль о предстоящем пути ТУДА не давала покоя. Он не знал, каким маршрутом и транспортом его повезут, – этапируют. Мрачно усмехнулся:

«Ещё одно новое слово с запахом ржавых цепей, дорожной пылью, униженной и измученной плотью».

Узников вывели. Камера временно перестала быть тюрьмой. А для кого-то и навсегда. Барона и Гелу завели в соседнюю. Прощаясь, они обняли еврея. Пожелали удачи. Великан задержал его руку в своей:

– Будь самим собой, парень! И не соглашайся на компромиссы. Помни всегда, что ничего наполовину не бывает. А в человеке – тем более. Сам видел. Ты либо есть, либо – нет. Над первым даже смерть не властна. Не давай тюрьме выдавить из тебя человека! Нахомдис, дзмао! Каргат ихавэ!(Прощай, брат, – будь здоров!)

И бывшие сокамерники скрылись за железной дверью. Лестница вывела Юрия наверх. Знакомый майор встретил ухмылкой:

– Ну, как, бичё, – не передумал? Выйдешь за дверь, и я уже не смогу помочь.

«Бичё» поёжился:

– Нет, спасибо! Обойдусь как-нибудь. Лучше поеду в Египет.

Майор непонимающе сморщился:

– Чего? Какой такой «ягипет», бичё? Ты чё, обкурился, что ли?

И опер махнул конвоирам, чтоб увели. Массивные резные двери выпустили узника наружу. Солнце ослепляюще полыхнуло и он зажмурился. Ненадолго. Истосковавшийся взгляд устремился навстречу свету. Внизу были люди, машины. К одной из них он и спустился. Охранник насмешливо пошутил:

– Дорога открыта, – можешь рискнуть. Только не обессудь!

И он коснулся стального затвора. Из толпы полетели смешки. Отделились трое, – явно не местных. Один сел за руль. Другой открыл дверцу «семёрки». Это было особое приглашение. И узник согласился. Салон просторнее недавнего подвала. Есть окна. День. Земля и небо.

Сопровождающих он даже не заметил. Те распрощались с новыми друзьями и сели рядом. Автомобиль тронулся с места и выехал на дорогу. Не было традиционного банкета. Прощальных тостов. Тёплых пожеланий. Армяне просто делали работу.

Суетность центра мелькающе исчезала. Одни спешили жить. Другие им мешали. Потоки тротуаров зажали слой асфальта. Люди пытались убежать от выхлопной отравы. Машины не пускали. Над ними нависли здания, реклама, светофоры. Вот показался мост. Десятки рыбаков опирались о перила. Ранний улов ждал своих покупателей. Белая «семёрка» свернула в район Авлабара. Старый Тбилиси был великолепен. Солнце ласкало черепицу крыш и зарывалось в кружево листвы. Волшебство осени никого не оставляло равнодушным. «Когда-то я любил бывать в гостях у сказки. Теперь стал взрослым…», – парень осмотрелся. Машина остановилась на булыжной мостовой поселка Элиа. Из багряно-золотистого облака показалась девушка. Аромат юной прелести заполнил всё вокруг. Водитель обнял сестру и усадил рядом. Её звали Луизой. Училась на юрфаке в армянском столичном универе.

Пока машина выруливала на набережную, Юрий узнал имена остальных. Лидера охотников за головами звали «Вовой». Он перекрывал левый выход. Русской внешностью обязан, скорее всего, одному из родителей. Второй представился как «капитан Авакян». Брат девушки отзывался на имя «Вардан». Сестра что-то весело рассказывала ему. Миндалевидные чёрные глаза смешинками скользили по лицам спутников. Она проверяла своё обаяние. Каштановые волосы перекатывались с одного плечика на другое, едва поспевая за увлеченной говоруньей. Невзирая на ноябрьскую прохладу было тепло. Порывы ветра не проникали в салон. Невольника этой честной компании разморило, хотелось спать. Сказалось напряжение последних дней. Хорошо, что удалось сомкнуть глаза за час-полтора до… Нет. Он не знает, когда умер Дед. Это случилось раньше пробуждения:

«Час-полтора… Приблизительно столько же осталось до границы с Египтом, то есть – Арменией. Спать сейчас он просто не имеет права!».

Юрий оценивающе скосился на правого опера:

«Высокий, крепкий».

Этот смуглый, остроносый парень тридцати лет был неопасен. Он спокойный и самоуверенный. А значит, возни с ним не будет. Пленник и предположить не мог, что его самого уже взвесили и измерили. Иначе, понял бы причину напускной беспечности. Но молодость не самокритична. И он продолжил тешиться «аналитикой». Брат говоруньи тоже не боец. Вардану на вид не больше двадцати двух. Это возраст рефлексов, а не мастерства. Паренек казался довольно наивным. Но выглядеть перед девушкой серьёзным мешала улыбка в тридцать два зуба. Сестра и брат были похожи, только волосы парня намного короче и «ёжиком». Невысокий, но широкоплечий. Костяшки пальцев сбиты до черноты. Юрий решил, что с этими операми справится без проблем. Но вот как быть с третьим? Здесь «Шерлок Холмс» пасовал. Его опыта явно не хватало. Старший группы принадлежал к типу людей под грифом «Секретно!». Внешность ничего не говорила. Голос, жесты, – тоже. А отсутствие представления о противнике не способствует победе. Но риск считался благородным делом и героя это заводило. Длинные каштановые локоны перелетали с одного гнездышка на другое. С домашних тем она перешла на студенческие. Юрий прислушался. Неужели эти эмоции смогут когда-либо расследовать, обвинять, судить? Воображение отказывалось видеть в девушке будущую суровую беспристрастность. Размышления воображалы бесцеремонно прервали. «Секретный» Вова и «капитан Авакян» проинструктировали арестованного:

– Значит так! Пока обойдешься без наручников. Если не возражаешь, конечно! Четыре – пять часов дороги. Мы тебе не враги. Поэтому, давай жить дружно! С твоим отцом обо всём договорились. Он классный мужик и чача у него тоже отличная. Целый день провели у вас. Семья твоя просила, чтобы ты не делал поспешных выводов. И они правы. Нерешаемых проблем не бывает. В багажнике сумка с твоими вещами, – жена передала. Мы поняли друг друга?

Вова вопросительно смотрел на арестанта. Юрий согласно кивнул:

– Не тупой. А как всё сложится, – будет видно.

Мозг лихорадочно искал лазейку. Эту трассу он знал, как свои пять пальцев:

«Если без задержек, то скоро граница. За ней будет труднее. Как там сказал Юлий Цезарь, – «Сейчас или никогда!».

Неудачное сравнение заставило поморщиться:

«И почему люди возвеличивают тех, кого предают друзья? Поступок Брута, Сальери, Иуды и других братьев Иосифа должен иметь иное объяснение. Возможно, это – кара. Как и в моём случае. Не соседи же нарушили обязательства. Это я вынудил их разорвать договор…»

«Беспечные» ребята моментально догадались о сомнениях, терзающих подопечного. «Капитан Авакян» заинтересовано повернулся к пленнику. Вова тоже напомнил о себе. Он положил руку на плечо арестованного и участливо спросил:

– Ты чем-то встревожен? Или беспокоиться нужно нам? Послушай, парень! Отец тебя в беде не оставит. Так что, подумай, – как бы ни накликать новую! Проблем у тебя и так хватает. Но все решаемы. До определенного момента.

Он убрал свою руку и отвернулся. «Капитан» снова увлёкся грузинским пейзажем. Эти двое были профессионалами и умели убеждать. Арестант задумался. Он, конечно, понимал причину такого снисхождения. Наверняка получили аванс от отца. В родительских способностях сын не сомневался. Однако детский опыт советовал не верить. Хотелось развязать «Гордиев узел» одним ударом. И всё же парень размышляет, колеблется…

Вскоре черта города осталась позади. Юрий так и не оглянулся. Тбилиси навсегда останется в его памяти багряно-золотистым облаком с гортанным говором своих обитателей и гостеприимной преданностью друзей. Это было незабываемое мгновение юности, гордости и вина. Одно из многих незабываемых… Впереди ждал перевал.

Горная дорога, спустилась к виноградникам, извиваясь змейкой. И поползла мимо сверкая фарами, шурша колесами и сигналя клаксонами. Сквозь людей и селения, оставляя след. Жизнь в горах Грузии отличается своей патриархальностью, преданностью традициям, живописными обычаями. Взор углубился в невидимое. Натянутая на барабан кожа отозвалась музыкой. Началась чидаоба – национальная борьба. Еженедельно, в каком-нибудь из сёл, собирались лучшие бойцы всей окрестности. И праздник расцветал. Зрители рассаживались по кругу. И под аккомпанемент свирели и дхола (грузинского барабана) начинался бой. Его открывали самые маленькие борцы. Трёх – пятилетние малыши забавлялись с серьёзным видом. Взрослые – наоборот. Профессионалы международного класса выступали в конце. Выходил чемпион предыдущих игр и бросал клич. Судья перечислял его достижения. Затем заслуги принявшего вызов. Борцы разных стилей сходились в горной схватке и зачастую проигрывали. Лишь самбистам улыбалась удача. Да и то изредка. Сельские горцы воодушевлённо укладывали титулы на лопатки. Победитель уносил домой ягненка или приз покрупнее. Ни второго, ни третьего места. Как, впрочем, и в жизни…

Воровское напутствие не имело акцента. Всё чётко и логично. Оживлённые детали соединились вечностью. «Не бывает ничего наполовину…». Человек – это то, что вокруг. Он никогда не проходит мимо и ничего не теряет. Проникается миром. Пробирается внутрь. Сегодня богаче, чем вчера. На мысль, чувство, явление, эмоцию… Часть его осталась здесь, – в этих горах, людях, деревьях. И так повсюду, где когда-то был, с кем соприкасался. Одни исчезают в многообразии. Другие становятся многогранней. Но остаются все остальные. У зависающих над пропастью нет шансов. Узник искал точку опоры. Остатки самоуверенности сгорели в ночном пламени. Он был растерян, хотя и старался этого не показывать. Мысль Деда о неразрывности судеб, о связи части с целым, звучала убедительно. Детские воспоминания были размыты, и вся дальнейшая жизнь строилась на этой туманной основе. Парню нечего возразить тающей дымке. Она исчезла с первыми лучами восходящего солнца. Испарилась вместе с призраками, порожденными слепой фантазией. Как найти себя? Он посмотрел на дорогу. Подъем становился всё круче и круче. Тот, кто не дождался рассвета, сравнивал судьбу еврея со вспышкой во мраке, – чередой света и тьмы. Еврей же увидел свою жизнь как проторенный в горах путь, непрестанно ведущий вверх. Пока человек жив, он способен на поступки. А тот, кто умирает перед каждым препятствием, навряд ли достигнет цели. Обходной путь ведёт другим маршрутом. И совсем не туда. Живой огонёк заполыхал в глазах Деда с новой силой, – «ничего не бывает наполовину». Без корней. Без рода и племени. В чужой стране. Собственной тюрьме. Его просто не существует. Неудивительно, что жизнь превратилась в черно-белую:

«А было ли когда-то иначе? Что-то не слышу своего детского смеха. Не вижу рук отца, подбрасывающего меня в воздух… Но ведь я был ребенком! Или нет? Что бы ни таилось в провалах памяти, оно не должно оставаться во мраке и затягивать туда всю мою жизнь…»

Машину сильно тряхнуло. Потом ещё раз. Водитель притормозил. Двухметровая змея билась в агонии. Дружбе хладнокровной рептилии и асфальтного тепла пришёл конец. Роковой час для обоих. Столкновение не взволновало убийц. Пресмыкающаяся жизнь оправдывала всё. Так было всегда. Вардан лихо газанул, красуясь в чёрных глазах восхищения. Клубы дыма скрыли очередную жертву. Люди весело болтали. Узник не понимал ни слова. Тбилисский диалект отличался от звучащей речи. Да и не только язык. Вдруг он увидел в руках старшего группы знакомую книгу. Вова листал роман Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Заметив взгляд подопечного, он кивнул на книгу: