Цитаты из книги «Французская волчица»

осмеливалась поднять на королеву глаза, королева не осмеливалась смотреть на нее. Леди Джейн жестоко страдала от предательства двух существ, которым она преданно служила и которых любила больше всего на свете.

На этой церемонии присутствовала леди Джейн Мортимер, вновь обретшая свободу и все свое имущество, но потерявшая любовь супруга. Она не

В течение долгих лет слишком много дурного происходило на его глазах, и слишком рано научился юноша судить поступки людей. Он знает, что один человек не может быть только заядлым преступником, а другой – самим воплощением невинности. Конечно, отец заставил страдать мать, обесчестил, обобрал ее, но какой пример подает теперь его мать и этот Мортимер? Неужели мадам Филиппа поступит так же, если ему случится совершить ошибку? А разве все эти бароны и епископы, которые ополчились ныне против короля Эдуарда, разве не правили они страной вместе с королем? Норфолк, Кент, его молодые дядья, получали и принимали высокие назначения, епископы Уинчестерский и Линкольнский вели от имени короля Эдуарда II переговоры. Не могли же повсюду поспеть Диспенсеры, и если даже они командовали, то не сами ведь выполняли свои приказы. У кого хватило мужества не повиноваться этим приказам? Только у кузена Ланкастера Кривая Шея да у лорда Мортимера, который заплатил за неповиновение долгим тюремным заключением. Но таких всего двое, а сколько верных слуг, переметнувшихся в мгновение ока, которые жадно ловят случай, чтобы обелить себя!

Но нет, этот пятнадцатилетний мальчик сам, без чужой подсказки осознал все значение законной власти.

И тут произошло нечто вовсе непредвиденное. Принц Эдуард Аквитанский, которого уже с некоторого времени считали королем, бледный юноша с длинными ресницами, молча следивший за всеми происходящими событиями, хотя считалось, что он мечтает лишь о мадам Филиппе Геннегау, вдруг заявил матери, лорду-покровителю, монсеньору Орлетону, лордам-епископам, всем своим приближенным, что он никогда не примет корону без согласия отца, без официального письменного заявления короля об отречении.

Но архиепископ Рейнолдс, которому Эдуард II перед своим побегом поручил управление королевством, желая доказать, что он чистосердечно встал на сторону королевы, воскликнул: – Vox populi, vox dei![53]

История внезапно сделала шаг вперед. Шли споры, и они свидетельствовали о том, что родились новые принципы. Народ не забывает таких прецедентов, так же как не забудет парламент о той власти, которой он располагал в эти дни: нация не забывает, что однажды в лице парламента она сама была хозяином своей судьбы.

К тому же юный принц, которого прочат в короли, еще слишком молод! Что о нем известно, кроме того, что он целиком находится под влиянием своей матери, а та в свою очередь лишь орудие в руках лорда Мортимера? Но Мортимер, барон Уигморский, бывший наместник и покоритель Ирландии, если и вызывал уважение и даже восхищение, если его побег, изгнание, возвращение и даже его любовь сделали из него легендарного героя, если в глазах людей он и был освободителем, то все же многие, и не без основания, побаивались его непреклонного нрава, не склонного к милосердию; его уже и сейчас упрекали в чрезмерной жестокости, проявленной в последние недели, хотя он удовлетворял желания толпы. А тех, кто знал его ближе, настораживало его честолюбие.

Нет, этой ночью в Лондоне трудно было размышлять в тишине, вопрошая свою совесть. В особняках сеньоров, в аббатствах, в домах богатых купцов, в тавернах до самой зари шли яростные споры. Меж тем все эти бароны, епископы, рыцари, сквайры и представители городов, выбранные шерифами, были членами парламента лишь по назначению короля, и им в принципе отводилась роль советников. Но ныне суверен не имел ни власти, ни силы – он был всего лишь беглецом, схваченным за пределами государства, и не король созвал парламент, а парламент вызвал к себе короля, хотя король и отказался предстать перед ним. Верховная власть в эту ночь, только на одну эту ночь, находилась в руках людей, собравшихся из различных уголков страны, разнящихся происхождением и имущественным положением.

Однако в ночь, последовавшую за смертью Хьюга Диспенсера, пылкость королевы и ее горячая признательность своему любовнику насторожили Мортимера.