Два

К тому времени, когда я добираюсь до папиного дома, уже спустились сумерки, температура упала, а снег замерз и хрустит под ногами. Я выхожу из леса и вижу наш дом, расположенный прямо на краю дороги и так хорошо заметный, с облегчением подумав, что все выглядит спокойно, в точности так же, как когда я уходила. Я тут же проверяю, есть ли следы животных или людей внутри или снаружи дома, но ничего не обнаруживаю.

Свет внутри не горит, но это нормально. Я бы забеспокоилась, если бы он там был. У нас нет электричества и свет значил бы лишь то, что Бри зажгла свечи, а она бы не стала без меня. Я останавливаюсь и прислушиваюсь на мгновение – все тихо. Ни звуков борьбы, ни криков о помощи, ни стонов больного. Я вздыхаю с облегчением.

Часть меня всегда боится, что однажды я вернусь и обнаружу, что дверь открыта нараспашку, окна разбиты, следы ведут в дом, а Бри похищена. Уже несколько раз мне снились такие кошмары и я каждый раз просыпалась в поту и шла в комнату Бри, чтобы убедиться, что она на месте. Она всегда была там, живая и невридимая, а я ругала себя. Знаю, что нужно перестать волноваться – уже сколько можно. Но почему-то не могу: каждый раз, когда я оставляю Бри одну, это как маленький нож в моем сердце.

Все еще в состоянии боевой готовности, зондируя все вокруг, я проверяю наш дом в угасающем свете дня. Вообще-то говоря, он никогда мне не нравился. Обычная ферма в горах, похожая на прямоугольную коробку, совершенно бесхарактерная, отделанная дешевым виниловым сайдингом, который с самого первого дня выглядел старым, а сейчас и вовсе прогнил. Окна маленькие, расположены они далеко друг от друга и сделаны из дешевого пластика. Дом больше похож на вагончик. Меньше пяти метров в ширину и около девяти в глубину – по размеру тут места лишь на одну спальню, однако сюда вместили две маленькие спаленки и еще меньшую гостиную.

Я помню, как приходила сюда ребенком, еще до войны, когда мир был нормальным. Когда папа был дома, он привозил нас сюда на выходные, чтобы отдохнуть от города. Я не хотела быть неблагодарной и всегда старалась выглядеть довольной, но на самом деле мне это никогда не нравилось; здесь было слишком темно и тесно, кроме того, стоял затхлый запах. Будучи ребенком, я помню как не могла дождаться конца выходных, когда я наконец смогу выбраться отсюда. Помню, как обещала себе никогда сюда не возвращаться, когда вырасту.

Сейчас, по иронии судьбы, я благодарна этому месту. Этот дом спас мою жизнь – и жизнь Бри. Когда разразилась война и нам пришлось бежать из города, у нас не было другого выбора. Если бы не это место, даже не знаю, куда бы мы пошли. А если бы дом не находился так далеко и высоко в горах, нас бы уже давно поймали охотники. Даже забавно, что с возрастом начинаешь ценить вещи, которые ненавидел в детстве. Ну, как с возрастом. Хотя я считаю себя взрослой в свои 17 лет. Да я и состарилась, наверное, больше, чем большинство людей в моем возрасте за последние несколько лет.

Если бы дом не был построен прямо на дороге, открытый взору любого, если бы он был немного поменьше, немного более защищенным, располагался глубже в лесу, думаю, я бы почти не волновалась. Конечно, нам все еще приходилось бы мириться с тоненькими, как бумага, стенами, протекающей крышей и щелями в окнах, пропускающими ветер. Он никогда не стал бы уютным или теплым домом. Но хотя бы он был бы безопасным. Сейчас я каждый день смотрю на него, смотрю на вид, который открывается с него, и думаю, что это готовая мишень.

Снег хрустит под моими ногами, когда я подхожу к виниловой двери, а изнутри раздается лай. Саша делает то, чему я ее учила: защищает Бри. Я очень благодарна ей за это. Она следит за Бри очень тщательно, начиная лаять при малейшем звуке; благодаря этому я могу оставить ее с Бри, когда ухожу на охоту. Хотя ее лай в то же время беспокоит меня, ведь он может нас выдать: лающий пес всегда значит, что где-то рядом есть люди. И именно на этот звук ориентируются охотники.

Я быстро забегаю внутрь и успокаиваю ее. Я закрываю за собой дверь, жонглируя бревнами в руках, и захожу в темную комнату. Саша замолкает, виляя хвостом и прыгая на меня. Саша – шоколадный лабрадор шести лет, самая преданная собака из всех, кого я могу представить – и лучшая компания. Если бы не она, Бри бы, наверное, уже давно поглотила депрессия. Да и меня, наверное, тоже.

Саша лижет мое лицо и скулит, и кажется еще более возбужденной, чем обычно. Она нюхает мои карманы, уже заметив, что я принесла что-то особенное. Я кладу бревна и теперь могу погладить ее – когда я делаю это, я чувствую ее ребра. Она совсем кожа да кости. Меня захлестывает чувство вины. Но мы с Бри выглядим точно так же. Мы всегда делимся с ней всем, что найдем съестного, все трое в нашей команде равны. И все же я жалею, что не могу дать ей больше.

Она толкает носом рыбу и та вылетает из моей руки и падает на пол. Саша тут же набрасывается на нее, рыба скользит по полу, отскакивая от ее когтей. Саша прыгает на нее снова, на этот раз впиваясь зубами. Но ей не нравится вкус сырой рыбы и она отпускает ее. Вместо этого она начинает играть с ней, снова и снова прыгая на нее и гоняя по всему полу.

– Саша, хватит! – говорю я тихо, чтобы не разбудить Бри. Еще я боюсь, что играя с рыбой, она повредит ее и испортит часть ценного мяса. Саша послушно перестает. Я все же вижу, как она возбуждена и хочу чем-нибудь с ней поделиться. Я залезаю в карман, открываю банку, пальцем зачерпываю немного малинового варенья и протягиваю ей.

Она слизывает все без остатка, облизывается и смотрит снова на меня, требуя еще.

Я глажу ее по голове, целую и поднимаюсь на ноги. Теперь я думаю, было ли великодушно дать ей немного варенья, или жестоко дать ей его так мало.

В доме темно, и я иду по нему, спотыкаясь, как это обычно бывает ночью. Я зажигаю огонь очень редко. Настолько же сильно, как мы нуждаемся в огне, я не хочу рисковать привлекать внимание. Но сегодня все иначе: Бри нужно поправиться как физически, так и в эмоциональном плане, и я знаю, что огонь поможет в этом. Отбросить сомнения мне помогает мысль о том, что завтра мы отсюда съедем.

Я подхожу к шкафу на другом конце комнаты и достаю оттуда зажигалку и свечку. Одно из наибольших достоинств этого места – большой запас свечей, одна их тех немногих вещей, оставшихся от папы – морпеха, просто помешанного на выживании. Когда мы приезжали сюда детьми, элекртичество отрубалось во время каждой бури, поэтому он запасал свечи, чтобы не поддаваться стихии. Я помню, как пыталась поднять его на смех, назвав барахольщиком, когда нашла полный шкаф свечей. Теперь, когда их осталось всего ничего, я жалею, что он не припрятал больше.

Наша единственная зажигалка еще живая, потому что я использую ее крайне экономно и перекачиваю немного газа из мотоцикла раз в несколько недель. Каждый день я благодарю Бога за папин мотоцикл, а также за то, что он заправил его в последний раз: это одна из немногих наших вещей, которые заставляют меня думать, что у нас есть хоть какое-то преимущество, что у нас есть нечто действительно ценное, что-то, что поможет нам выжить, когда все дела пойдут прахом. Папа всегда держал мотоцикл в небольшом гараже, пристроенном к дому, но как только мы приехали сюда после войны, первым делом я достала его и отвезла в лес, где спрятала между холмами, укрыв кустарником, ветками и колючками так плотно, что никто не смог бы его найти. Я подумала, что если кто-то найдет наш дом, в первую очередь они проверят гараж.

Я также благодарна папе за то, что он научил меня водить мотоцикл, когда я была маленькая, несмотря на мамины протесты. Из-за коляски на нем было ездить сложнее, чем на обычном байке. Помню, как двенадцатилетней перепуганной девочкой сижу на мотоцикле, а папа выкрикивает приказы из коляски всякий раз, когда я растериваюсь. Помню, как смотрела вниз с холма на обрыв и плакала, прося его сесть за руль. Он отказывался. Он мог упрямо сидеть больше часа, пока я наконец не переставала плакать и не пыталась снова. И каким-то чудесным образом я научилась водить мотоцикл. Таким было все мое воспитание, если вкратце.

Я не трогала байк с того дня, как спрятала его, и даже не ходила туда проверять его, чтобы не рисковать, за исключением тех случаев, когда мне нужен был газ – и даже это я делала ночью. Я представляла, что если однажды придет беда и нам понадобится быстро отсюда выбираться, я посажу Бри и Сашу в коляску и отвезу нас всех в безопасное место. Хотя на самом деле у меня не было ни малейшего представления, куда мы можем поехать. Согласно всему, что я видела и слышала, мир превратился в пустырь, наполненный жестокими преступниками, бандами и горсткой выживших. Из тех, кто выжил, самые агрессивные собрались в городах, похищая и порабощая всех, кого им удавалось найти, как для собственных нужд, так и для смертельных битв на аренах. Думаю, что Бри и я принадлежим к тому небольшому числу выживших, кто все еще живет свободно, сам по себе, вдали от городов. И тому совсем небольшому числу людей, которые еще не умерли с голода.

Я зажигаю свечу и Саша идет вслед за мной по темному дому. Я предполагаю, что Бри спит, и это беспокоит меня: обычно она не спит так много. Я останавливаюсь перед ее дверью, размышляя, стоит ли будить ее. Стоя там, я поднимаю голову и смотрю на свое отражение в небольшом зеркале. Каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, я кажусь себе все старше. Мое лицо, тонкое и прямоугольное, красное от холода, легкие темно-русые волосы падают на плечи, обрамляя лицо, а серые с голубым отливом глаза смотрят на меня, не узнавая. Холодные напряженные глаза. Папа всегда говорил, что у меня волчьи глаза. Мама говорила, что они красивые. Я не знала, кому из них верить.

Я быстро отвожу взгляд, не желая видеть себя. Протягиваю руку и поворачиваю зеркало лицом к стене, чтобы больше не натыкаться на него.

Я медленно открываю дверь в комнату Бри. В ту же секунду Саша заскакивает внутрь и бросается к Бри, ложась шеей ей на грудь и начиная лизать ее лицо. Меня никогда не переставало удивлять, как близки эти двое – иногда я даже думаю, что они ближе, чем мы с сестрой.

Бри постепенно открывает глаза и щурится темноту.

– Брук? – спрашивает она.

– Это я, – отвечаю я мягко. – Я дома.

Она садится на кровати и улыбается, а в глазах ее отражается узнавание. Она лежит на дешевом матрасе прямо на полу, откидывает свое тоненькое одеяльце и начинает вставать, все еще в пижаме. Она двигается медленней, чем обычно.

Я наклоняюсь и обнимаю ее.

– У меня есть для тебя сюрприз, – говорю я, с трудом сдерживая возбуждение.

Она смотрит на меня снизу вверх, широко открыв глаза, затем закрывает глаза и протягивает вперед руки, вся в ожидании. Она удивительно доверчивая. После небольшого раздумья, я решаю, что первую дам ей шоколадку. Я роюсь в кармане, достаю плитку и медленно кладу ей в ладонь. Она открывает глаза и смотрит на свои руки, щурясь на свет в неуверенности. Я подношу поближе свечку.

– Что это? – спрашивает она.

– Шоколадка, – отвечаю я.

Она смотрит на меня так, будто я хочу ее разыграть.

– Серьезно, – говорю я.

– Но где ты ее достала? – спрашивает она недоуменно. Она глядит на нее так, будто в ее ладонь только что приземлился астероид. Я не виню ее: больше нет магазинов, нет людей и на сотни миль нет ни одного места, где я чисто теоретически могла достать ее.

Я улыбаюсь ей: «Санта Клаус дал мне ее для тебя. В подарок с наступающим Рождеством.»

Она хмурит брови. «Нет, на самом деле,» – настаивает она.

Я глубоко вздыхаю, осознавая, что пришло время сказать ей всю правду о нашем новом доме и о завтрашнем отъезде. Я думаю, как бы это лучше сформулировать. Я надеюсь, что она будет так же довольна, как и я – но с детьми никогда нельзя знать заранее. Часть меня опасается, что она привязалась к этому месту и не захочет его покидать.

– Бри, у меня есть важные новости, – говорю я, наклонившись вперед и сжав ее плечи. – Я нашла просто потрясающее место сегодня в горах. Это маленьких каменный дом и он отлично нам подходит. Он уютный и теплый, в нем прекрасный камин, который мы сможем разводить хоть каждую ночь. А лучше всего то, что в нем полно всякой разной еды. Как, например, эта шоколадка.

Бри снова внимательно смотрит на шоколадку, ее глаза открываются еще в два раза шире, когда она осознает, что она настоящая. Она аккуратно разворачивает обертку и нюхает ее. Она закрывает глаза и улыбается, затем наклоняется, чтобы откусить, но вдруг останавливается. Она обеспокоенно смотрит на меня.

– А как же ты? – спрашивает она. – Там только одна плитка?

Это – вся Бри, всегда такая заботливая, даже когда мучается от голода. «Ты первая, – говорю я. – Все нормально.»

Она отгибает обертку и откусывает большой кусок. Ее лицо, запавшее от голода, светится от восторга.

– Жуй медленно, – предупреждаю я. – Ты же не хочешь, чтобы живот разболелся.

Она замедляется, смакуя каждый кусочек. Отламывает большой кусок и кладет его мне в ладонь. «Твоя очередь,» – говорит она.

Я медленно кладу его в рот, откусывая маленькие кусочки и растапливая их на кончике языка. Я посасываю их, лишь затем медленно прожевывая, наслаждаясь каждым моментом. Вкус и запах шоколада заполняет все мои органы чувств. Вполне возможно, что это лучшее, что я когда-либо ела.

Саша воет, тыкаясь в шоколадку носом, и Бри отламывает кусочек и протягивает его ей. Саша вырывает его из рук и проглатывает в одно мгновение. Бри смеется, восхищяясь ею, как всегда. Затем, демонстрируя впечатляющую выдержку, Бри заворачивает обратно оставшуюся половину шоколадки, тянется вверх и мудро кладет ее на шкаф, вне зоны досягаемости Саши. Бри все еще выглядит слабой, но теперь хорошее настроение понемногу к ней возвращается.

– Что это? – спрашивает она, указывая мне в район пояса.

Какое-то мгновение я даже не понимаю, о чем она говорит, затем смотрю вниз и вижу плюшевого мишку. Во всей суматохе я совсем про него забыла. Я вытаскиваю его и протягиваю ей.

– Я нашла его в нашем новом доме, – говорю я. – Теперь он твой.

Глаза Бри широко раскрываются от восхищения, когда она хватает медвежонка, прижимает его к груди и начинает покачивать, как ребенка, вперед и назад.

– Он мне нравится! – восклицает Бри со светящимися глазами. – Когда мы переедем? Я не могу ждать!

У меня как камень упал с души. Прежде чем я успеваю ответить, Саша наклоняется и утыкается носом в нового плюшевого мишку Бри, обнюхивая его; Бри шутливо сует игрушку в морду Саше и та хватает его и выбегает из комнаты.

– Эй! – кричит Бри, захлебываясь от смеха и догоняя ее.

Они обе выбегают в гостиную и вырывают игрушку друг у друга. Даже не знаю, кто из них наслаждается игрой больше.

Я иду за ними, осторожно держа свечку, чтобы та не потухла, и несу ее прямо к моей охапке дров. Я кладу самые маленькие веточки в камин, сверху насыпаю горсть сухих листьев из корзины рядом с камином. Я рада, что собрала эти листья прошлой осенью, – они очень пригождаются для розжига. Это похоже на волшебство. Я кидаю листья на ветки, поджигаю их и вспыхивает пламя. Я продолжаю подкидывать листья, пока ветки не занимаются огнем. Я задуваю свечу, оставляя ее на следующий раз.

– У нас огонь? – в восторге кричит Бри.

– Да, – говорю я. – Сегодня у нас праздник. Последняя ночь здесь.

– Ух ты! – кричит Бри, прыгая от радости, а Саша лает возле нее, присоединяясь ко всеобщему восторгу. Бри бежит помочь мне принести дрова, в то время как я раскладываю их в камине. Мы осторожно подкидываем ветки, оставляя место для воздуха, а Бри раздувает пламя. Когда дрова занимаются, я кладу толстое поленце на верхушку. Я продолжаю подкладывать ветки побольше, пока огонь не разгорается совсем.

За считанные минуты комната освещается и я наконец согреваюсь. Мы стоим возле огня, я потираю руки и тепло растекается по моим пальцам. Постепенно ко мне возвращаются чувства. Я мало-помалу начинаю отходить после долгого дня на улице и приходить в себя.

– Что это? – спрашивает Бри, указывая на пол. – Это похоже на рыбу!

Она подбегает к ней и хватает ее, но рыба выскальзывает у нее из рук. Она смеется, а Саша тут же снова начинает толкать ее лапами, заставляя кататься по всему полу. «Где ты поймала ее?» – кричит Бри.

Я поднимаю рыбу, пока Саша не причинила ей вреда, открываю дверь и выкидываю ее наружу прямо в снег. Там она сохранится лучше и будет в безопасности.

– Это еще один мой сюрприз, – говорю я. – Сегодня у нас будет ужин!

Бри подбегает и крепко обнимает меня. Саша понимающе лает. Я обнимаю ее в ответ.

– У меня есть еще два сюрприза, – объявляю я с улыбкой. – Они на десерт. Ты хочешь, чтобы я рассказала о них после обеда? Или прямо сейчас?

– Сейчас! – восклицает Бри.

Я тоже радостно улыбаюсь. По крайней мере, это продержит ее в радостном предвкушении весь ужин.

Я засовываю руку в карман и достаю банку с вареньем. Бри подозрительно на нее смотрит, в по-видимому в неуверенности, а я откручиваю крышку и сую банку ей под нос. «Закрой глаза,» – говорю я.

Она закрывает. «Теперь вдыхай.»

Она глубоко вдыхает и ее лицо озаряет улыбка. Она открывает глаза.

– Пахнет малиной! – говорит она.