Глава 7

Перемена. Слово из одиннадцати букв. Я взглянула на кроссворд в газете, постучала карандашом по незаполненным пока клеткам девятнадцатого номера по вертикали и, пытаясь сосредоточиться, стала смотреть через окна террасы на озеро. Я не любила разгадывать кроссворды, но хотелось хоть как-то себя развлечь. На шестой день пребывания в Лейк-Финиксе я уже на стену лезла от скуки. Хуже всего было то, что в этой ситуации, в отличие от, например, сольных выступлений Джелси, на которых обычно Уоррен тоже скучал, я никому не могла пожаловаться на тоску, потому что никто и не обещал, что меня здесь будут развлекать. Никакого веселья вовсе не предполагалось. Тем не менее мне было невыносимо скучно и я очень страдала от собственной раздражительности, вызванной как раз одиночеством.

Я услышала знакомое шуршание шин грузовичка «ФедЭкс»^[5] по гравию подъездной дорожки и вскочила, чтобы получить почту, – надо же было хоть чем-то себя занять, – но выйдя из дома, обнаружила, что отец уже принял белую коробку и держит ее в руках, кивая знакомому водителю.

– Не даете мне скучать, – водитель опустил очки со лба на глаза. – Только вам во всей округе и доставляю.

– Охотно верю. – Отец развернул квитанцию на коробке.

– А если бы вы привязывали пса, я бы вам спасибо сказал, – добавил водитель, усаживаясь в кабину. – Едва не сбил его сегодня. – Он завел двигатель, сдал назад по подъездной дорожке и, выехав на улицу, посигналил.

Отец повернулся ко мне и приподнял брови.

– Собака?

– Бог ты мой! – Я прислонилась к перилам крыльца и, разумеется, увидела уже знакомого пса у поворота на улицу. – Пошел отсюда! – закричала я. – Убирайся! – Пес посмотрела на меня, затрусил по улице и скрылся из виду, но что-то мне подсказывало, что он вскоре вернется. – Собака эта… – сказала я, когда позвякивание бирки на ошейнике затихло, – считает, что здесь ее дом.

– Вот как, – сказал отец. Он по-прежнему выглядел несколько озадаченным, и я понимала, что от моих слов яснее не стало. Отец прошуршал по гравию, поднялся на крыльцо и слегка облокотился о перила. – Сделай так, чтобы твой брат ее не видел.

– Ладно, – ответила я и пошла следом за отцом на террасу, где тот уже распаковывал посылку. Внутри оказались многочисленные документы, многие из которых были помечены разноцветными стикерами. Подобного рода материалы отец получал из своей юридической фирмы каждый день, все бумаги относились, по-видимому, к делу, над которым он работал. Однажды я спросила его, почему компания не может присылать эти документы электронной почтой вместо того, чтобы гонять каждый день грузовичок «ФедЭкс» по горам Пенсильвании, и он ответил, что того требуют соображения секретности.

Я плюхнулась в кресло напротив отца и вздохнула, вспомнив, что не выполняю его единственную просьбу – не торчать дома.

В первый же день по приезде в Лейк-Финикс стало очевидно, что Уоррен, Джелси и я понятия не имеем, чем заняться. По этой причине следующие два дня мы просто слонялись за отцом из комнаты в комнату на случай, если ему вдруг захочется с нами поговорить по душам. И вот теперь мы сидели за столом на веранде, где он обычно работал. У Джелси была потрепанная автобиография балерины Сюзанны Фаррел «Держась за воздух», у меня – журнал, обложку которого я оторвала из-за того, что по ней побегал паук, у Уоррена – учебник. Мы вроде бы читали, правда, всякий раз как отец отрывался от бумаг, мы делали то же, и Уоррен неестественно улыбался – все мы ждали, чтобы кто-нибудь сказал нам, чем себя занять.

В прежние годы мы сидели дома только когда лил дождь. Как видно из названия, Лейк-Финикс – курортный городок, который оживает летом. Публика любит его за озеро с пляжем. Есть тут и бассейн с водной горкой, с которой я раньше часто каталась, а еще теннисные корты и поле для гольфа. Так что местечко напоминало нечто среднее между загородным клубом и туристическим лагерем, правда, отнюдь не роскошными. Тут не было миллионных владений, но за вход на пляж и посещение бассейна следовало платить. Небольшой, расположенный на удалении от других городов, Лейк-Финикс вполне безопасен, и меня отпускали гулять без присмотра с семилетнего возраста. Тут курсировал детский автобус и имелся постоянный маршрут до бассейна и пляжа, но им я пользовалась редко, разъезжая в основном на велосипеде.

Раньше мама часто проводила время на пляже и играла в теннис, а отец работал на открытом воздухе или играл в гольф. Мы же по настоянию родителей брали уроки тенниса и гольфа, ходили на пляж и в бассейн. Все возвращались домой к ужину, собирались на веранде и каждый выглядел более загорелым, чем утром. В хорошую погоду мы никогда не сидели дома.

Отец оторвался от бумаг, заметив, что мы на него смотрим, а Уоррен еще и улыбается.

– Ну хватит, – сказал отец. – Вы меня с ума сведете.

Я взглянула на брата, который посмотрел на меня в недоумении. Я не совсем понимала, что отец имеет в виду, тем более что очень старалась не делать ничего, что могло бы его раздражать.

– А, – спросила я, когда стало ясно, что брат и сестра решили промолчать, – что мы такого делаем?

– Ничего не делаете, – сердито ответил отец. – В том-то и беда. Нечего целый день на меня таращиться, как будто на мне ставят какой-то медицинский эксперимент или, что еще хуже, снимают реалити-шоу.

Я заметила, как Уоррен открыл рот, чтобы что-то возразить, но тут же передумал – лишнее доказательство того, что мы ведем себя неестественно: не было случая, чтобы Уоррен не воспользовался готовым аргументом.

– Слушайте, – отец немного смягчился, – я благодарен вам за то, чтó вы пытаетесь делать. Но я бы хотел, чтобы у нас, насколько это возможно, было нормальное лето. Договорились?

Я кивнула, хоть и не совсем понимала, что он подразумевает под «нормальным летом», ведь в последние годы мы проводили лето не вместе.

– Тогда, – продолжила Джелси, и ее карие глаза заблестели и стало заметно, что она сидит как-то особенно прямо, – как нам проводить время?

– Как хотите, – отец развел руками. – Делайте что угодно, только не торчите целый день дома. Сейчас же каникулы. Найдите себе какое-нибудь развлечение.

Только этого, по-видимому, сестре и не хватало. Она выскочила из-за стола и побежала в дом с криком: «Мама, давай растягиваться у станка!». Отец, улыбаясь, проводил ее глазами, потом повернулся ко мне и Уоррену – мы по-прежнему сидели за столом.

– Я серьезно, – отец махнул, чтобы мы уходили. – Помимо этого дела мне вскоре придется начать работу над еще одним очень важным проектом, и для этого мне нужен покой.

– Проектом? – переспросил Уоррен. – Что за проект?

– Просто проект, – ответил отец, по-видимому, поглощенный документом, который был у него в руках.

– Итак… – продолжил Уоррен, и я заметила, что брат чересчур старается говорить небрежно, как всегда бывало, когда, он не хотел показывать, что обижен. – Ты не хочешь проводить с нами время?

– Не в этом дело, – мне показалось, что отец сморщился, словно от боли. – Разумеется, мне хочется быть с вами. Но это просто странно: вы сидите дома, в то время как на дворе лето! – Уоррен вздохнул, видимо, собираясь попросить отца уточнить, что, собственно, он имеет в виду. Вероятно, предвидя это, отец продолжил: – Можете делать что угодно. Я просто хочу, чтобы вы чем-нибудь занялись. Найдите себе работу. Читайте полное собрание сочинений Диккенса. Научитесь жонглировать. Мне все равно. Просто перестаньте ходить за мной по пятам, ладно?

Я кивнула, хотя и не собиралась занимать себя перечисленными способами. У меня никогда не было работы, меня нисколько не привлекало жонглирование, а о Диккенсе я написала довольно много в первый год изучения английского в старшей школе. Он потерял меня как читателя с первых страниц «Повести о двух городах» – я не могла понять, как время может быть одновременно и самым лучшим, и самым худшим.

Уоррен и Джелси, в отличие от меня, без труда придумали, чем заняться. Сестра собиралась каждый день вместе с мамой заниматься у станка, работать над техникой, с тем чтобы не отстать в балетной подготовке. Мама заехала в клуб Лейк-Финикса и каким-то образом сумела убедить тамошнее начальство позволить Джелси пользоваться одним из его помещений несколько раз в неделю, когда там нет занятий по йоге для пожилых. Пойдя навстречу пожеланиям мамы, Джелси согласилась также брать уроки тенниса. Уоррен, блаженствуя, погрузился в чтение учебников для первокурсников, и обычно его можно было застать на террасе или на пристани с маркером в руках, которым он вдохновенно что-то помечал. Вся ситуация лишний раз подчеркивала исключительность брата и сестры, которые, казалось, с самого рождения знали, чем будут заниматься, и успешно шли намеченной дорогой к славе, оставляя меня далеко позади.

Последние пять дней я слонялась без дела и только путалась у всех под ногами. Еще никогда в жизни дом не казался мне таким маленьким и никогда в нем не было так мало мест, где можно спрятаться. Со времени встреч с Генри, о которых я не могла вспоминать без стыда, я не ходила ни на пристань, ни в лес. Я вообще перестала выходить на улицу, если не считать ежевечернего променада к помойке, чтобы выкинуть мусор и прогнать пса, который, по-видимому, не хотел от нас уходить по собственной воле.

Как я узнала, мама зашла к миссис Кроссби за горшком с геранью, но не застала ее дома, зато дверь ей открыла какая-то девушка-блондинка примерно моего возраста.

Я изо всех сил старалась не думать об этом и не позволяла мыслям об этом себя тревожить. В конце концов какая мне разница, есть у Генри подружка или нет? Но это обстоятельство каким-то образом делало последние две встречи с ним еще более унизительными и я старалась не смотреть на дом Кроссби и не задумываться, дома ли Генри.

Сейчас, сидя за столом и наблюдая, как отец листает бумаги, я – в последнее время это повторялось все чаще – испытала что-то вроде приступа клаустрофобии. Мне казалось, что надо выбраться из замкнутого пространства, но идти было совершенно некуда.

– Получается? – спросил отец, и я заметила, что он пытается прочесть вверх ногами слова в моем кроссворде.

– Вот на этом застряла, – ответила я, постукивая пальцем по пустым клеткам. – Перемена, слово из тринадцати букв.