2
Яблоки в темноте

Беккет уже ждал меня на пассажирском сиденье моей машины. Старую зеленую «вольво» папа купил для меня у студента, который переезжал в Калифорнию. Я этого парня никогда не видела, но знала о нем немало, потому что весь бампер машины пестрел наклейками: «Спасем китов!», «Кто не любит пурпурных ласточек?!», «Эта машина поднялась на гору Вашингтон!». На заднем стекле красовалась полусодранная наклейка «Юничуссетс Массаверсити»^[7], а вот ни одной наклейки Стэнвич-колледжа не было, и это достаточно красноречиво говорило о том, почему парень продал машину. Я пробовала соскрести эти стикеры, но они держались слишком хорошо, так что в итоге привыкла к ним, а заодно и к внезапным проявлениям гнева или солидарности со стороны других водителей, которые думали, что так самовыразилась я, а не прежний хозяин авто. Левая задняя дверца была слегка помята, машина слишком долго заводилась холодными зимними днями, указатель уровня топлива был сломан – стрелка застряла посередине, показывая, что бак наполовину полон, даже когда он был совсем пуст. Со временем я стала просто запоминать, когда последний раз заправлялась и сколько с тех пор проехала. Конечно, я не всегда помнила точно, но это работало: мне еще не случалось застрять где-нибудь из-за пустого бака.

Главная особенность моей машины – постоянно откинутая крыша. Панель, которая ее закрывала, сломалась еще до того, как папа купил эту «вольво» – и мне оставалось только надеяться, что это случилось после покорения горы Вашингтон. У меня был брезентовый тент, который я натягивала на крышу во время дождя, вдобавок папа заказал деревянную конструкцию, подходившую по размеру и закрывавшую машину зимой. Но Слоан отсутствие крыши как раз нравилось: она терпеть не могла, когда я натягивала тент, даже если потела от жары или куталась в плед от холода. Она обожала вытянуть руку вверх, чтобы на ходу ловить ладонью ветер и купаться в солнечных лучах, заливавших сиденье.

– Готов? – спросила я братишку, надев свои новые темные очки от Ray-Ban.

Вопрос, скорее, был дежурным: ясно же, что Беккет уже давно готов к поездке. Я завела мотор и медленно выкатилась из ворот, внимательно глядя, нет ли на нашем пути пешеходов.

– Кто такой Тесла? – спросил Беккет, едва мы отъехали от дома.

Перед выходом я посмотрела адрес «Экстрим-клуба», чтобы не терять время, если окажется, что Беккет толком не знает, куда ехать. Все-таки у нас с братом было очень разное детство – в его годы я знала схему нью-йоркского метро как свои пять пальцев и отлично ориентировалась в центре, по крайней мере, в Бруклине. Я была ребенком двух драматургов, изо всех сил пытавшихся пробить себе дорогу: постоянно самостоятельно ездила туда, где мои родители ставили очередную пьесу, сопровождала их везде, где они получали временные преподавательские места или куда отправлялись на гастроли.

Мы жили в Бруклине, Сан-Франциско, в обоих Портлендах – в Мэне и в Орегоне… Я привыкла спать на кушетке в гостиной очередной съемной квартиры и, даже если мне отводили отдельную комнату, никогда не развешивала по стенам постеры с музыкантами из любимой группы и не расставляла по полкам сувенирчики, потому что знала: все это ненадолго.

Но со времен «Большого Джуса» все изменилось. Мое ужасное лето в лагере вылилось в пьесу, которую поставили на Бродвее, потом по ней сняли душераздирающий фильм, а затем начались бессчетные постановки в разных театрах. Пьеса зажила своей жизнью – после десяти лет борьбы родители наконец добились настоящего успеха. Но самое важное – оба они получили постоянные контракты в одном и том же престижном университете, и даже в том возрасте я понимала, как много это значит. Мы переехали в Стэнвич, и хотя братишка заявлял, что помнит все эти ужасные съемные квартиры, в которых прошло его младенчество, на самом деле он никогда не знал другой жизни, кроме нынешней: стабильной и спокойной, с любимыми плакатами по стенам собственной комнаты.

– Что? – спросила я, отрываясь от навигатора в телефоне.

Я как раз размышляла: если отдать телефон Беккету, способен ли он будет поработать штурманом или сорвется и начнет гонять в какую-нибудь дурацкую игрушку?

– Тесла, – терпеливо повторил Беккет, будто пробуя слово на вкус. – Ну, пьеса, которую они пишут.

– А, – отозвалась я, не имея о Тесле ни малейшего представления, впрочем, мне сейчас было не до него. Родители с их делами отошли в сторону: самым важным был список Слоан. – Не знаю точно. Хочешь, в Интернете посмотри.

Я передала ему телефон и через секунду услышала характерную музыку – сопровождение игры. Хотела сказать ему, чтобы следил за дорогой, – но тут он тихонько спросил:

– Как думаешь, это у них надолго?

– Пьеса? – Беккет кивнул, не отрывая глаз от игры.

Кудряшки падали ему на лоб. Я унаследовала внешность от отца – прямые волосы, высокий рост, – а Беккет пошел в маму: ее кудри, голубые глаза.

– Не знаю, – честно ответила я.

Все говорило о том, что надолго, но уже несколько раз случалась в нашей жизни и ложная тревога.

– Это я потому спрашиваю, что мы с папой собирались в поход, – сообщил Беккет, сильно тыкая в экран моего телефона, так что я невольно морщилась. – У нас целый план был, что мы собираемся делать. Есть рыбу, которую сами поймаем, спать в палатке…

– Ты же не ешь рыбу, – напомнила я, но братик только отмахнулся.

– Для этого и придуманы походы – чтобы заниматься тем, что обычно не делаешь!

– Уверена, ваш поход состоится, – заверила я, скрещивая пальцы под рулем: пусть это окажется правдой!

Беккет поднял глаза и улыбнулся.

– Было бы круто, потому что… – внезапно он отвлекся и указал направо: – А мы уже приехали!

Я заехала на полупустую парковку возле здоровенного здания, похожего на бывший склад. Едва мы припарковались, как Беккет уже отстегнул ремень, выскочил из машины и помчался к входу, не дожидаясь меня. В других обстоятельствах я бы рассердилась, но не сегодня: сейчас я была только рада видеть, что он настолько увлечен, значит, можно спокойно его здесь оставить и отправляться на Стэнвич-авеню.

Перед тем как выйти, я машинально взглянула на указатель уровня топлива, хоть это было бесполезно, и вспомнила, что надо бы поскорее заправиться, – еще одна причина оставить тут Беккета и уехать по своим делам. Я прошла следом за братишкой через парковку и дальше, внутрь помещения – дверь была стальная, тяжелая, с ручкой в форме горного пика.

«Экстрим-клуб» оказался действительно огромным – таких высоких потолков я еще никогда не видела. Здесь были и стойка регистрации, и офис, где выдавали напрокат спортивную одежду и обувь, но большую часть помещения занимали всяческие спортивные снаряды, все что угодно, чтобы весело покалечиться в хорошо кондиционированном помещении. Здесь были и хафпайп, по которому с грохотом скатывались скейтбордисты, и велотрасса с препятствиями, и огромный, во всю стену, вертикальный скалодром, по которому вниз и вверх карабкались скалолазы. Стену, поднимавшуюся до самого потолка, покрывали зацепки для рук и ног. Весь клуб, казалось, состоял из стали и камня – основным цветом был серый, с редкими проблесками красного. Здесь было прохладно, и низкий гул огромного промышленного кондиционера смешивался с возгласами скейтбордистов и фоновой музыкой техно.

Беккет уже ждал меня у кассы, вертясь на месте, чтобы все разглядеть как следует, и подпрыгивал от нетерпения. Мне он сразу сообщил, что хочет детский абонемент «все включено» – туда и правда было включено все, кроме пейнтбола. Цена абонемента заставила меня поморщиться, однако я его все же купила, напомнив себе, что чем дольше Беккет будет занят, тем больше пунктов из списка Слоан я успею выполнить. На сегодня я запланировала только один, однако, может быть, получатся сразу два? Тогда, если придумаю, как быть с самыми страшными заданиями, я смогу закрыть весь список за неделю.

Я заплатила деньги скучающему парню за стойкой регистрации – судя по бейджику с именем на груди, его звали Даг. Стоило нам отойти на шаг, как он вытащил книжку в мягкой обложке и погрузился в чтение, опираясь о стойку локтями.

Беккет плюхнулся на скамейку в форме валуна – или, может, это был настоящий валун – и принялся стягивать кроссовки, чтобы надеть скалолазную обувь, выданную ему Дагом.

– Ну что, ты доволен? – спросила я, даже не присев рядом: мысленно я уже была на Стэнвич-авеню. – Тебя можно оставить? Ты же помнишь, у меня… дела.

– Все отлично, – подтвердил Беккет, закончив шнуровать ботинки. – Давай тогда, увидимся через пару часов?

– Договорились, – кивнула я. Беккет улыбнулся мне и побежал к скалодрому. Осмотревшись вокруг, я еще раз убедилась, что это лучшее место, где можно оставить братишку: нет сомнений, что он найдет чем заняться всю вторую половину дня!

Я решила подождать еще буквально минутку, чтобы не чувствовать себя худшей старшей сестрой в мире, и понаблюдала, как Беккет становится в очередь к скалодрому, слегка подпрыгивая на месте, – в его случае это означало, что он просто в восторге.

– Восьмой размер?

Я обернулась – и увидела неожиданную картину. Передо мной стоял Фрэнк Портер. Более того, в руках он держал пару ботинок для скалолазания.

Я его сразу узнала: как же можно не узнать Фрэнка Портера, одну из ярчайших звезд Стэнвичской высшей школы?! Его фотография годами не покидала доску почета, он стабильно получал награды лучшего ученика штата, был звездой спортивной команды. Фрэнк действительно казался тем парнем, который старается делать мир (или хотя бы мир в пределах нашей школы) лучше: он постоянно собирал подписи к каким-то петициям, организовывал клубы, ввязывался во все прогрессивные и новые проекты, движения, начинания… Отличницы бегали бы за ним толпой, если бы у него не было постоянной девушки. Лисса Янг была такая же, как он – дисциплинированная и увлеченная. Они встречались еще с девятого класса, но ничем не напоминали одну из тех школьных парочек, которые скандалят на автостоянках или обжимаются около шкафчиков. Фрэнк и Лисса казались единым целым, настолько их отношения были правильными и честными. У них было множество общих целей – я слышала, например, что каждое лето они отправляются вместе на курсы академического усовершенствования. Так что сейчас я просто не могла понять, что Фрэнк Портер делает здесь, в этом клубе, со спортивными кроссовками в руках. Он входил в число немногих моих соучеников, которые себя чувствовали совершенно комфортно на официальных мероприятиях, когда приходилось надевать костюм с галстуком, поэтому видеть его сейчас в серой футболке с логотипом «Экстрим-настроение!» и с красным бейджиком на груди было достаточно странно. «Фрэнк» – гласил бейджик: можно подумать, иначе я бы его не узнала.

Фрэнк поприветствовал меня и протянул спортивные башмаки.

– Эмили!

Я кивнула, слегка удивившись, что он знает, как меня зовут, пусть даже мы и учились в одной школе уже три года. С тех пор как у нас в городе поселилась Слоан, я счастливо существовала в ее тени. Люди окликали ее по имени, а мне заодно махали рукой, и у меня было ощущение, что большинство наших одноклассников – как тот косильщик лужаек – могли бы меня идентифицировать как подругу Слоан Уильямс или что-то в этом роде. И меня это полностью устраивало: звание подруги Слоан делало меня более интересной личностью, чем я сама по себе являлась.

– Привет, – с легкой улыбкой поздоровался Фрэнк Портер. – Как дела?

Несмотря на серую футболку, он выглядел так же безупречно, как в течение всего учебного года: высокий, стройный, с рыжевато-русым цветом волос и короткой стрижкой, и только единственная длинная прядь, оставленная сзади, выдавала, что волосы у него слегка вьющиеся. Глаза Фрэнка были светло-карие, а кожа – чуть-чуть веснушчатая. Даже в форменной футболке, с парой спортивных туфель в руке он парадоксальным образом выглядел авторитетно и начальственно. Я так и видела, как после окончания Стэнвича Фрэнк добивается успеха: стремительно делает карьеру, становится председателем совета директоров, изобретает какую-нибудь хитрую электронную штуковину, которая нужна будет буквально каждому…

Черты его характера ярко проявлялись и во внешности, и в манере поведения: компетентность, порядочность, цельность. Если бы Фрэнк вздумал сниматься в рекламе, его портрет украсил бы пачки полезных для здоровья, экологически чистых овсяных хлопьев или упаковки с арахисовым маслом. Когда Слоан впервые увидела его в Стэнвичской высшей школе, она, помнится, спросила меня не без интереса: «А кто этот главный бойскаут?».

– Привет… – запинаясь, пробормотала я, поняв, что молча пялюсь на него уже пару минут.

Фрэнк продолжал смотреть на меня, словно чего-то ожидая, и я вспомнила, что он задал мне вопрос, на который я до сих пор не ответила.

– А… э-э-э… дела хорошо.

– Тебе нужна обувь? – Фрэнк приподнял ботинки за шнурки.

Я все никак не могла понять, зачем он мне их предлагает, и покачала головой.

– Понятно, – улыбнулся Фрэнк. – Просто мне сказали, что кому-то нужны кроссовки для скалодрома, и я подумал, что речь о тебе. Попробовал на глаз прикинуть размер. – Он взглянул на мои ноги, я тоже автоматически опустила на них взгляд и тут же пожалела, что так давно делала педикюр: тот, что мы делали вместе со Слоан (красный лак, а на ногтях больших пальцев котики из черных точек), почти облез. – Скажи, я хотя бы угадал? Восьмой размер?

– Э-э-э, – протянула я, осознав, что жду, когда кто-нибудь перехватит у меня нить разговора.

Но, к сожалению, никого рядом не было, а сама я справлялась довольно скверно. Если бы здесь оказалась Слоан, она бы точно нашлась с ответом… Сказала бы что-нибудь смешное, остроумное, женственное, и тогда я бы тоже вставила пару слов, отмочила бы какую-нибудь шутку – на это я способна только в присутствии подруги.

В одиночестве я терялась. Господи, да за все эти годы я обмолвилась максимум парой слов с Фрэнком Портером – и вот теперь мы стоим тут и обсуждаем размер моей обуви. Причем этот пресловутый размер не был приятной темой для обсуждения: я всегда стыдилась своих слишком больших стоп. «Это потому, что ты высокая, – всегда утешала меня Слоан с уверенностью девушки с миниатюрными ножками. – Будь у тебя стопы меньше, ты бы просто постоянно спотыкалась».

– Девятый, – наконец выдавила я, утаив, что на самом деле размер девять с половиной. В конце концов, зачем эта информация Фрэнку?

Он пожал плечами.

– Немножко промахнулся. Ну, я еще только учусь.

Будь рядом со мной Слоан, я бы ответила что-нибудь – например, «еще научишься» или «да ладно тебе». Но Слоан не было, так что я просто отвела глаза и попробовала отыскать брата в очереди к скалодрому – просто убедиться, что он в порядке и я могу уходить.

– Портер!

Мы одновременно обернулись на оклик. Это был Мэтт Коллинз из нашей школы – я знала его много лет, но, кажется, никогда с ним не разговаривала до сих пор. Мэтт, одетый в форменную футболку, как у Фрэнка, и красный пластиковый шлем, качался на одном из канатов, свисавших с потолка, то и дело отталкиваясь ногой от стены, чтобы покрутиться.

– Портер, мы же вечером едем во Фруктовый сад? Ты не забыл?

Фруктовым садом назывался настоящий сад у нас за городом – правда, заброшенный. Этот участок земли сейчас стоял без хозяина и был всеобщим любимым местом для пикников, особенно летом. Он был очень удобно расположен: на границе между Стэнвичем и Хартфилдом, соседним городом – так что полиция ни отсюда, ни оттуда в сад не заезжала – говорили, что она просто не разобралась, под чью юрисдикцию это место попадает. Я там бывала несколько раз – в основном этой весной. Мы ездили двумя парами – Слоан с Сэмом и я с Гидеоном. Упоминание о Фруктовом саде вызвало у меня яркую ассоциацию: я сижу рядом с Гидеоном, вертя в руках бутылку пива и мучительно думая, о чем бы с ним заговорить.

Фрэнк кивнул, и Коллинз – хотя его звали Мэтью, все, включая учителей, всегда называли его по фамилии – усмехнулся.

– Ага, крутые парни сегодня вечером оттягиваются на природе вместе с девчонками!

Женщина лет тридцати, которая взбиралась неподалеку по скалодрому, слегка поморщилась, услышав последнюю реплику Коллинза, но он только улыбнулся еще шире и крикнул ей:

– Хотите с нами скататься?

Фрэнк только вздохнул, неодобрительно качая головой.

– Ладно, – выдавила я, разворачиваясь к выходу.