2

Лидия

Известие о том, что Грэхема уволили, разнеслось по Макстон-холлу со скоростью лесного пожара. Невыносимо было стоять перед школой и ждать, когда Перси, наконец, заберет меня, к тому же я не могу дозвониться ни до Джеймса, ни до Руби, не говоря уже о Грэхеме. При мысли о том, каково ему сейчас, мне становится тошно, и я начинаю сходить с ума.

Когда я наконец добралась до дома, то пошла прямиком к себе в комнату и снова попыталась дозвониться до него. На сей раз он взял трубку, и я с облегчением вздохнула.

– Грэхем?

– Да. – Его голос лишен всякой эмоции.

– Мне так жаль, – выпалила я, принимаясь ходить по комнате туда и сюда как зверь в клетке. Все мое тело заряжено адреналином, а сердце бешено колотится. – Мне так жаль. Я этого не хотела.

Я слышу, как Грэхем судорожно вдохнул.

– Это не твоя вина, Лидия.

Нет, моя. Это моя вина, что Грэхема и Руби выгнали из школы.

– Я поеду к ректору Лексингтону и все объясню. Конфликт уладится, поверь мне. Я возьму вину на себя и…

– Лидия, – мягко перебил он меня.

– Руби тоже исключили из школы. Она этого абсолютно не заслужила. Я не могу допустить, чтобы она была наказана за то, чего не делала.

– Лидия, я… – Не успел он закончить фразу, как из моих рук вырвали телефон. Я вскрикнула от испуга и развернулась.

Передо мной стоял папа и смотрел на меня ледяными глазами. Он опустил взгляд и уставился на светящийся дисплей моего телефона. Потом поднял палец и закончил вызов.

– Эй! Что… – начала я.

– Ты больше никогда не будешь разговаривать с ним, – произнес отец пугающим тоном. – Ты поняла?

Я открыла рот, но холод в голосе папы и его гневный взгляд не дали мне произнести ни слова.

Он все знал.

Папа знал про меня и Грэхема.

О боже.

– Папа… – в отчаянии прошептала я.

От слова «папа» лицо его исказилось болезненной гримасой.

– Если бы твоя мать была жива, ей стало бы стыдно за тебя.

Он сказал это так спокойно, что прошло не меньше секунды, пока эти слова дошли до меня. Они обрушились словно удар, и я отшатнулась от него и его гнева.

– Позволь мне объяснить, папа, это действительно не то, что ты думаешь. Мы с Грэхемом были знакомы еще до того, как он…

Внезапно отец вскинул руку вверх и с размаху швырнул мой телефон в стену. Развалившись, телефон черными пластиковыми деталями рассыпался по полу. Я непонимающе уставилась на него.

– Повторяю в последний раз: ты больше никогда не будешь говорить с этим человеком. Ты поняла? – Его голос начал дрожать от ярости.

– Но я же пытаюсь тебе объяснить, что это….

– Я не желаю слышать твои объяснения, Лидия, – перебил он меня.

Ненавижу, когда он такой. Он не хочет меня выслушать, хотя точно знает: мне есть что сказать.

– Я не для того всеми средствами защищал твое доброе имя, чтобы ты принимала очередное легкомысленное решение. Отныне с этим покончено, понятно?

Как будто мне в лицо плеснули ледяной водой. Потребовалось какое-то время, чтобы вернулся дар речи:

– Что ты имеешь в виду под моим добрым именем?

Папино лицо ожесточилось.

– Я позаботился о том, чтобы честь нашей семьи не была запятнана. Ты должна бы радоваться, а не смотреть на меня волком.

У меня перехватило дыхание.

– Так это был ты? – прохрипела я. – Ты принес снимки ректору Лексингтону?

Холодные глаза отца сверлили мое лицо:

– Да.

Стало нечем дышать. Во мне поднималась тошнота, а комната начала кружиться. Одной рукой я ухватилась за стул, стоящий передо мной, чтобы не упасть.

Собственный отец виноват в том, что Грэхем потерял работу, а подругу Джеймса исключили из школы.

– Зачем ты это сделал? – прошептала я.

Моя потребность объяснить ему ситуацию рассыпалась в пыль. Во мне еще оставалось место сомнениям – и для невысказанной ярости, которая с каждой секундой все быстрее разливалась по венам.

– Твоя тайна могла разрушить нашу семью – тебе совершенно безразлично, что ты поставила на кон своим безответственным поведением? Наша семья для тебя ничто?

– Семья? Да неужели! – зашипела я, сжимая кулаки. Руки дрожали, и мне казалось, я в любой момент могу взорваться. – Единственное, что тебя интересует, это деньги. Каково приходится Джеймсу и мне после маминой смерти – тебе плевать на это. И теперь ты стоишь передо мной и требуешь, чтобы я радовалась твоему приказу выгнать моего парня из школы?

Его ноздри слегка раздулись при слове «парень», в остальном лицо оставалось неподвижно.

– Я сделал бы и того больше ради чести нашей фамилии.

Его спокойный голос вывел меня из себя. Дыхание участилось, а ногти так глубоко впились в ладони, что вот-вот могла брызнуть кровь.

– Ты должна быть мне благодарна, Лидия, – добавил он совершенно серьезно.

Моя ярость дошла до высшей точки. Я больше не могла сдерживать слова, они вырывались из меня неуправляемым потоком.

– Может, ты и сумел вышвырнуть Грехэма из школы, но ты не в силах вычеркнуть его из моей жизни! – крикнула я во весь голос.

– Еще бы я не мог. – Отец повернулся и хотел выйти за дверь.

Но я не закончила.

– Нет, ты не можешь. Потому что я беременна.

Он замер. Медленно, словно в замедленной съемке, он повернулся ко мне:

– Что?

Я вскинула подбородок:

– Я беременна. От Грэхема.

Было так странно наблюдать за его реакцией. Какое-то время он просто смотрел на меня и моргал – как тот забавный человек на гифке, популярной в Сети уже несколько месяцев. Потом его плечи начали трястись, как будто ему было тяжело дышать, и на щеках, на лбу и на шее проступили красные пятна.

А я-то думала, что видела все формы отцовского гнева. Мы с Джеймсом довольно рано научились правильно истолковывать малейшие изменения в его мимике, чтобы вовремя успеть скрыться с глаз.

Но таким, как в этот момент, я отца еще не видела.

Взгляд его задержался на мне – одну секунду, другую, – и я медленно отступила на шаг назад, потому что не могла оценить, что произойдет дальше. Но, к моему удивлению, отец повернулся и вышел из комнаты, не говоря ни слова.

Дверь хлопнула так, что я невольно вздрогнула. Я прижала ладонь к грудной клетке и глубоко вздохнула. Пульс был сумасшедший, я чувствовала, как колотится сердце под ладонью.

Не прошло и десяти секунд, как дверь снова распахнулась – так сильно, что ручка ударилась о стену и наверняка оставила там вмятину. Отец вернулся в комнату и встал передо мной.

– Саттон об этом знает? – спросил он так тихо, что я едва расслышала.

Вопрос застал меня врасплох, и мне понадобилось несколько секунд, прежде чем я отрицательно помотала головой:

– Нет, я…

– Хорошо, – перебил меня отец. Он широкими шагами пересек комнату. Распахнул дверь гардеробной и вошел в ее тесное пространство. Оттуда донесся грохот.

Я скользнула к двери и уставилась на отца, который только что стащил со шкафа большой чемодан и уже взялся за дорожную сумку, которую с шумом швырнул рядом. Он пинком откинул крышку чемодана и стал запихивать в него мою одежду, без разбора срывая ее с плечиков и хватая с полок.

– Что ты делаешь?

Отец не реагировал. Словно обезумев, он хватал майки, блузки, брюки, нижнее белье, сумки и обувь. Волосы у него растрепались от беспорядочных резких движений, красные пятна на лице побагровели. Даже когда чемодан уже был полон, он не прекратил швырять мои вещи, и они валялись беспорядочной кучей поверх сумки и рядом на полу.

– Папа, да что ты делаешь? – воскликнула я и сделала шаг вперед, чтобы остановить этот беспредел. Я схватила его за руку, но он ее вырвал. Меня отшвырнуло назад, и я едва удержалась за косяк двери.

В этот момент в комнату ворвался Джеймс.

– Что здесь происходит? – крикнул он. Потом заметил отца в гардеробной, и глаза у него полезли на лоб.

– Папа, что ты делаешь? – спросил он.

Отец повернулся к нему и погрозил пальцем.

– Ты знал об этом? – спросил он.

Джеймс наморщил лоб:

– О чем?

– О чем я вообще спрашиваю? Конечно же, знал, – пробормотал отец себе под нос.

Пару мгновений он рассматривал хаос, учиненный собой же, потом принялся размашистыми движениями засовывать в дорожную сумку те вещи, что валялись на полу.

– Для чего ты укладываешь вещи, папа? – хрипло спросила я.

– Ты немедленно уедешь.

Мне стало дурно.

– Что? – выдохнула я.

Джеймс положил теплую ладонь мне на спину, давая понять, что он со мной, он рядом.

– Нам и так хватает грязных заголовков в газетах. Я не допущу, чтобы благополучие моего предприятия пострадало только из-за того, что ты глупа и позволила учителю себя обрюхатить! – Последние слова он прорычал.

Я придвинулась ближе к Джеймсу, и его ладонь напряглась на моей спине. Я буквально чувствовала, какого усилия воли ему стоило сдерживаться.

Голос брата звучал спокойно, когда он попытался заговорить с отцом:

– Ты не можешь делать вид, будто ничего не случилось.

Отец дергал молнию на сумке. В ней застрял кусочек одежды, и послышался неприятный треск разрываемой ткани. Я вздрогнула.

– Еще бы я не мог, – крякнул он и сильным рывком застегнул сумку. После этого он повернулся к чемодану. Следующую молнию он застегивал, упершись коленом в его крышку. – Поедешь к своей тетке. И немедленно. Никто не должен узнать о твоем… положении.

Я ахнула.

– Ч-что?

– Ты не можешь так поступить, – возмутился Джеймс.

Отец остановился и посмотрел на нас. Вид у него был почти гротескный: он стоял, упершись коленом в серебристый чемодан, тяжело дыша, с растрепанными волосами и в пропитанной пóтом рубашке.

– Я единственный, кто в этом доме еще в своем уме. Ты действительно считаешь, что я позволю тебе так… – он указал на мой живот, – и впредь подставлять семью? Ты хоть представляешь, какую тень это бросает на нашу репутацию? На репутацию «Бофорт»?

– Так вот что тебя волнует? – Голос Джеймса задрожал. – Только это?

– Разумеется. А что же еще?

– Вообще-то, тебя должна волновать твоя дочь, черт побери!

Отец фыркнул:

– Не будь таким наивным, Джеймс. – Его ледяной взгляд остановился на мне: – Тебе следовало лучше думать о своих приоритетах, Лидия. Такой ты никому не нужна.

Стены комнаты начали сужаться. Я качнулась в сторону Джеймса и крепко вцепилась в него.

– Ты не можешь отправить Лидию в ссылку и сделать вид, что ее не существует, – с негодованием заявил Джеймс. Я почувствовала, как дрожит его рука у меня на спине.

Отец встал и поставил чемодан вертикально. С покрасневшим лицом взял его за ручку, подхватил сумку и с этой ношей твердым шагом двинулся в нашу сторону.

Джеймс преградил ему путь.

– Отойди, Джеймс.

– Даже если ты отошлешь Лидию, самое позднее через пару месяцев правда всплывет на публику. Это ничего не изменит, ты только зря разрушишь нашу семью!

Прошла секунда. И тут отец выпустил сумку, занес руку и…

Моя реакция была инстинктивной.

Я бросилась вперед, загородив собой Джеймса. Удар отца пришелся на щеку и на ухо, он был таким сильным, что голова у меня дернулась и из глаз посыпались искры. В ухе зазвенело, звон становился все громче, я вдруг перестала чувствовать, где верх, где низ. Я потеряла равновесие и пыталась за что-нибудь ухватиться, чтобы не упасть. В тот момент, когда руки Джеймса подхватили меня, в глазах совсем потемнело.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулась. Секунды или минуты? Думаю, я лежу на полу. Громкие голоса проникают в уши и усиливают боль в голове. Пульсирующий стук в висках с каждой секундой учащается. Я пытаюсь открыть глаза.

Кто-то стоит возле меня на коленях. Джеймс. Он повторяет мое имя, и с каждым разом отчаяние в его голосе усиливается.

Я щурюсь, и постепенно окружающая обстановка приобретает четкие очертания. Я лежу у двери гардеробной. Джеймс умостил меня на своих коленях и гладил мне плечи. Глаза его распахнуты от страха, но увидев, что я пришла в себя, он с облегчением вздохнул. Рядом с нами стоит отец и смотрит на нас сверху вниз, все еще с чемоданом в руке. Может, мне только чудится это, но в его глазах мелькнуло облегчение. Правда, лишь на долю секунды, а в следующий момент он достал из кармана брюк телефон, нажал на кнопку и поднес его к уху.

Он смотрит мне в глаза и без всякого выражения в голосе говорит:

– Персиваль? Поднимитесь, пожалуйста, на второй этаж и отнесите в машину сумки моей дочери. Лидия сегодня же уезжает.

Потом он отвернулся от нас с Джеймсом, переступил через багаж и вышел из комнаты.

Мне казалось, будто кто-то сдавливает мое горло. Я осторожно провела пальцами по тому месту, куда он меня ударил, и больше не смогла сдерживать слезы.

– Все будет хорошо, – шептал Джеймс, крепко обнимая меня. – Не беспокойся. Мы все уладим.

Правда, мне кажется, что мой брат впервые в жизни не может защитить меня от того, что на нас надвигается.