В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверное, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля и его дочь – все жалобно плакали одновременно, и их голоса смешались. Наконец слезы прекратились, ибо не осталось больше сил их лить. Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого немедленно возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения. Эджворт остался наедине с королем до глубокой ночи, но, заметив усталость своего собеседника, предложил ему немного отдохнуть.

По приказанию Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клери, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слыхал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь всю ночь, у постели короля.

В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета Эджворт увидел посередине комнаты сделанный из комода алтарь. Король выслушал обедню, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Затем священник оставил его одного.

Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим у печки, около которой он с трудом мог согреться.

Занималась утренняя заря.

Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов. Эти необычные звуки очень ясно были различимы сквозь стены башни, и Эджворт признается в своих записках, часть которых он, вероятно, писал в Митаве, что эти звуки внушили ему ужас.

Вскоре кавалерийские части вошли во двор Тампля, и сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно: «Они как будто приближаются».

С 7 до 8 часов утра под разными предлогами стучали в двери.

Возвратившись в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал улыбаясь:

– Эти господа видят всюду кинжалы и яд. Они боятся, чтобы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть!

Наконец в двери постучали в последний раз. Король властно сказал:

– Подождите меня, через несколько минут я буду в вашем распоряжении.

Сказав это, он закрыл двери и бросился на колени перед священником.

– Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы Он меня поддержал до конца.

Среди жуткой тишины карета подъехала к тогда еще не мощенной площади Людовика XV, в скором времени переименованной в площадь Революции. Вокруг эшафота было оставлено много свободного места, окруженного пушками с дулами, направленными в толпу. Всюду вокруг была видна вооруженная толпа.

Лишь только король почувствовал, что экипаж больше не двигается, он обернулся к священнику и прошептал:

– Если я не ошибаюсь, мы приехали.

Один из палачей поспешил открыть дверцы экипажа, а жандармы хотели уже слезать, как король, опираясь рукою о колено Эджворта, властно остановил их, сказав:

– Я вам рекомендую этого господина. Заботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Я вас обязываю заботиться об этом.

Лишь только король вылез из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, гордо оттолкнув их, разделся сам.

Палачи, которых самообладание короля привело на миг в некоторое смущение, вскоре снова набрались храбрости.

Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.

– Чего вы хотите? – спросил король, с живостью отдергивая свои руки.

– Связать вас, – ответил один из палачей.

– Меня связать! – гневно ответил король. – Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения!

Палачи настаивали, повысив голоса. Казалось, что они хотят применить силу.

Обернувшись к священнику, король молящим взглядом испрашивал у него совета. Эджворт ничего не отвечал ему, но так как король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:

– В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом.

При этих словах Людовик поднял к небу глаза, полные страдания.

Обращаясь к палачам, он сказал:

– Делайте что хотите. Я выпью чашу до дна.

Ступени, ведшие к эшафоту, были необычайно крутыми. Король вынужден был опереться о руки священника. Каково было удивление Эджворта, когда, дойдя до последней ступени, он почувствовал, что король покинул его плечо, твердым шагом прошел всю ширину эшафота и, одним своим взглядом заставив замолчать роту барабанщиков, стоявших против него, громким голосом, который должен был быть слышен по всей притихшей площади, сказал:

– Я умираю невинным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию.

Лишь только Эджворт услыхал роковой удар падающего ножа, он сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей – почти мальчик – схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненного священника.

Было десять часов десять минут утра 21 января 1793 г.

Более чем двухсотлетнее пророчество осуществилось.

Тонкая нить, на которой последнее время держалась корона Бурбонов, была подрезана ножом гильотины, и коронованная голова скатилась с эшафота, поглощенная бушующими волнами океана революции.

Среди многотысячной вооруженной толпы, наполнившей площадь, вероятно, не было ни одного человека, который бы знал, что в эту минуту сквозь дали веков своим пророческим взором на них глядит Нострадамус.

Идея бегства за границу внушена была Людовику стараниями Марии Антуанетты. В течение нескольких дней король не давал никакого ответа на предложение покинуть Францию. Наконец по настоянию королевы он дал свое согласие. Аристократические заговорщики во главе с маркизом Буйэ, зная слабохарактерность Людовика, потребовали письменного подтверждения его воли к бегству, что и было исполнено. Графу Ферзену было поручено заказать дорожную карету, внешне простую, но крепко построенную. Ферзен должен был также позаботиться о лошадях, которые довезут королевскую семью до ближайшей почтовой станции Бонди. Кроме того, ему была поручена забота о фиакре, в который сядет королевская семья, после того как она покинет Тюильрийский дворец. Местом встречи была назначена улица св. Никеза.

В 11 часов ночи 20 июня 1791 г. сонный семилетний наследник, переодетый девочкой, и дочь короля в сопровождении графини де Турзель сели в фиакр. Гувернантка уложила заспанного ребенка на дно кареты, покрыв его своей юбкой. Запряженная дорожная карета ждала королевскую семью вдали от дворца у ворот св. Мартина. Револьверы для трех членов королевской охраны были забыты и не были спрятаны под седлами лошадей, как было условлено. Охрана оказалась вооруженной только охотничьими ножами.

В половине двенадцатого ночи граф Валори явился к королеве, а Мутье и Малден – к королю. Королева и принцесса Елизавета казались спокойными и хорошо владели собой. В полночь король вошел в комнату королевы в сопровождении своей охраны – Малдена и Мутье. Наконец они покинули дворец. Мутье взял под руку королеву, а Малден – Елизавету. Граф де Валори следовал за королем. Чтобы не образовать группу, все шли отдельно на некотором расстоянии друг от друга. В это время ночи на дворе Тюильри всегда царило большое оживление, и можно было надеяться, что побег не будет замечен. Король, одетый в серый сюртук и в парике, шел впереди всех.

Во время побега король изображал слугу Дюрана на службе у баронессы Корфф (гувернантка Турзель). Королева, под именем мадам Боннэ, играла роль гувернантки двух девочек, записанных в фальшивом паспорте Амалией и Аглаей. Королева и г-жа Елизавета были одеты в белые летние платья и шляпы с широкими полями, скрывавшими лицо. Мария Антуанетта держала в руке тросточку. Двор Тюильри в этот час ночи освещался так сильно, что казалось, еще был день. Когда Людовик проходил через двор, пряжка его туфель оторвалась и покатилась. Граф Валори поднял ее.

Королева опоздала, так как очень испугалась, увидев вдруг перед собою экипаж Лафайета, приближавшийся галопом. Несколько лакеев с зажженными факелами окружали экипаж генерал-аншефа и бросали кругом столь яркий свет, что королева, убежденная, что ее узнали, в испуге вырвалась от своего проводника и бросилась в сторону. Мутье с трудом успокоил ее, указав, что Лафайет, наверное, был ослеплен близко от него отстоявшими факелами и никого не заметил. Королева наконец успокоилась. Де Валори немедленно поскакал в Бонди заказывать почтовых лошадей. Мутье сел верхом, чтобы сопровождать карету, а Малден поместился сзади. В таком расположении поезд отправился в путь, чтобы достичь дорожной кареты, ожидавшей путешественников у ворот св. Мартина. Королевская семья достигла станции Бонди без всякого инцидента, если не считать лопнувшей постромки от удара о тумбу, стоявшую на краю дороги.

Около 7 часов вечера 21 июня де Вал ори, скакавший впереди, въехал в город Сент-Менуэл, на улицах которого он заметил много солдат Национальной гвардии. Раздавался бой барабанов. Повсюду было заметно большое оживление. С просьбой о лошадях граф де Валори обратился к случайно проходившему мимо почтовому чиновнику Друэ, пять часов спустя арестовавшему короля. Друэ во время беседы с де Валори удовлетворился вопросом: «Что нового в Париже?».

Через четверть часа удары кнутовищ почтовых возниц уже издали возвестили о приезде короля и его семьи. Поезд Людовика, состоявший из двух экипажей, был запряжен одиннадцатью лошадьми. Друэ имел достаточно времени, чтобы внимательно осмотреть пассажиров, остававшихся сидеть в экипажах.

Четыре часа спустя – в 11 часов вечера – король и его семья подъехали к городу Варенн. Было условлено, что в известном месте около этого города граф де Режекур и маркиз де Буйэ будут ожидать короля со свежей упряжкой, но их в этом месте не оказалось. Они ждали в замке, на другом берегу реки, и никто из сопровождавших Людовика людей не знал об этом. Де Валори был вынужден заехать в город, чтобы найти лошадей. Вскоре он заметил, что жители Варенн выходят из своих домов с фонарями в руках и, встречаясь, шепчутся о чем то. Число снующих во все стороны людей постоянно увеличивалось. Вскоре улица приняла оживленный вид. Когда Валори возвратился к экипажу, Людовик крикнул ему: «Франсуа, нас предали! Только что прискакал курьер, запретивший именем нации почтовым кучерам ехать дальше и распорядившийся распрячь лошадей!».

Во время этого разговора послышались первые звуки барабанной дроби. Зазвонили в набат. На глазах у короля баррикадировался мост при помощи опрокинутых телег и сваленной в кучу тяжелой мебели. Отсутствие огнестрельного оружия у охраны короля делало положение безвыходным.

Курьер, запретивший продолжать путешествие, был знакомый по Сент-Менуэлю почтовый чиновник Друэ.

Члены охраны заставили кучеров двинуться в путь угрозами и обещанием денег. Экипаж через четыре минуты достиг ворот города, но они были уже заперты и охранялись солдатами. Пассажиры экипажа были ошеломлены пронзительными криками «стой!», раздавшимися вокруг них. Лошадей схватили под уздцы, и в мгновение ока экипаж был окружен вооруженной толпой, среди которой находились люди, державшие в руках факелы. Пассажиров спросили, кто они. Ответ гласил:

– Мадам Корфф с семейством.

Свет факелов направили прямо в лицо Людовику. От путешественников потребовали, чтобы они показали паспорта и покинули экипаж. Пассажиры отказались. Громким голосом путешественникам был отдан приказ сойти, в противном случае они будут убиты на месте. Окружавшая экипаж вооруженная толпа направила уже свои ружья на непослушных. Королевская семья была вынуждена прервать свое путешествие.

В то время как беспрерывно гудел набат, кругом стоял невообразимый шум от угрожающих криков возбужденной толпы.

Людовик, продолжая еще играть роль слуги путешествующей семьи Корфф, сел в самый отдаленный угол комнаты прокурора Сауса, куда их привели. В своем возбуждении он не заметил, что над ним висит его собственный портрет. В то время как глава путешествующей семьи г-жа Корфф, под именем которой скрывалась гувернантка, громко протестовала против задержки, все входившие в комнату бросали взгляд то на Людовика, то на висевший над ним портрет.

Скоро все единодушно признали в нем короля. Когда Людовик наконец счел нужным назвать себя, все французы, находившиеся с ним в одной комнате, бросились перед ним на колени, целуя ему руки. Тем не менее королю решительно заявили, что он дальше не поедет.

В это время все население маленького городка уже успело покинуть постели и высыпало на улицу. Во всех окнах появились огни, служившие одновременно для освещения улицы. Почти каждый житель Варенн вооружился ружьем, саблей или косой. У дверей двухкомнатной квартиры городского прокурора и торговца свечами Сауса, где находилась королевская семья, поставили часовых – двух мужиков, вооруженных вилами. Около здания городского самоуправления всю ночь собиралась большая толпа революционеров, громко кричавших: «В Париж! В Париж!».

Наконец в 3 часа утра 22 июня в комнату к Людовику вошла четвертая по счету делегация муниципалитета и сообщила, что «народ решительно противится отъезду короля, а потому постановлено отправить курьера в Париж к Учредительному собранию, чтобы получить инструкции».

Два часа спустя в Варенн приехали адъютант Лафайета – Ромеф и офицер Национальной гвардии Байон, посланец парижского муниципалитета. В это же время некоторые части гарнизона из соседних городов прибыли в Варенн вместе с пушками, чтобы присоединиться к восстанию.

Байон, окруженный членами вареннского муниципалитета, вошел в комнату к королю. Посредине стоял стол; на нем находился хлеб и несколько стаканов. На кровати лежали спящий наследник и принцесса. У окна находилась г-жа Елизавета; Людовик и Мария-Антуанетта беседовали стоя. В глубине комнаты на стульях от усталости заснули трое членов королевской охраны.

Долгая езда оставила следы на лице Байона. Волосы, как и одежда его, были в беспорядке. Весь его вид выражал большое внутреннее волнение.

– Сир, – сказал Байон отрывисто, – Вы знаете… в Париже убивают… Может быть, наши жены и дети уже убиты. Вы дальше не поедете. Сир… интересы государства…

– Наконец, что вы хотите? – спросил король.

– Сир, декрет Учредительного собрания…

– Где он?

– Он у моего коллеги.

Дверь открылась, и у окна соседней комнаты показалась фигура де Ромефа, лицо которого было залито слезами. В руке он держал бумагу.

Несколько дней тому назад Ромеф считался еще адъютантом королевы, прикомандированным к ней Лафайетом. С опущенными глазами Ромеф сделал несколько шагов вперед.

– Что! Это вы? – воскликнула королева. – О, я никогда не поверила бы этому.

Король решительно вырвал из рук Ромефа декрет о закрытии границы и аресте всякого лица, включая короля и его семьи, которые захотят перейти границу, как и секвестра лошадей, экипажей, золота, ассигнаций и амуниции, незаконно вывозимых из Франции.

– Больше нет короля во Франции! – воскликнул Людовик после повторного чтения декрета.

Королева быстро пробежала глазами бумагу. Король снова взял декрет из ее рук и прочел его в третий раз, а затем положил документ на кровать, где спали наследник и принцесса. Королева в бешенстве сбросила декрет с постели, сказав: «Я не хочу, чтобы он грязнил моих детей». В ответ на это оскорбление Учредительного собрания среди присутствовавших членов муниципалитета и толпы раздался грозный гул неодобрения.

Наконец трое членов охраны короля получили приказ сесть на козлы экипажа. Королевская семья была вынуждена возвратиться в Париж, эскортируемая двадцатитысячной толпой, вооруженной ружьями, косами, пиками, вилами и саблями. Трое сидевших на козлах членов охраны короля служили как бы мишенью для гнева толпы. Их оскорбляли, грозили убить и закидывали грязью (в буквальном смысле этого слова).