– Так прислушайтесь к моему совету, – напирал гуру, – запомните его, запечатлейте в памяти: что бы ни случилось в ближайшие дни и часы, что бы ни произошло до той минуты, как вы через пять дней снова сядете в самолет, продолжайте писать. Отмечайте все! Записывайте все! Ваши впечатления, ваши эмоции, по горячим следам, с предельной искренностью. Оглядитесь, оглядитесь кругом, – он театральным жестом обвел океан, горы и далекие острова, – здесь все служит источником вдохновения. Я могу вам сказать, что уговорить мою издательницу финансировать литературную мастерскую так далеко от Парижа, в самом уединенном уголке мира, было нелегко, так что используйте каждую секунду. Пишите! Так задушевно, как только сможете. Почти любой, если будет работать с охотой и искренностью, станет талантливым. Здесь способности растут так же легко, как плюмерии. Пишите! Я пообещал Серван Астин, что вместе, все вместе мы напишем для нее самый неожиданный роман на свете.

Все погрузились в раздумья, а Пьер-Ив тем временем принялся за чипсы. Домашние. Чипсы из плодов хлебного дерева. Объедение. Если бы их замораживали и отправляли в Европу, пакеты с ними продавались бы миллионами.

Танаэ, По и Моана наконец-то сели с нами за стол.

Продолжаю знакомить вас со всеми по очереди. Разрешите представить: рядом с мамой и напротив своего мужа Янна – Фарейн. Мы с Янном – единственные сопровождающие. Остальные три участницы, Клем, Титина и Элоиза, приехали в одиночку. Так что я немало времени провожу с Янном, пока наша пятерка начинающих романисток бродит с блокнотами в руках в поисках вдохновения. Они редко дают себе передышку… Насколько я поняла, Янн бретонец, а Фарейн датчанка, – во всяком случае, по происхождению. Фарейн занимает какую-то высокую должность в парижской полиции. Янн тоже служит в полиции, но он жандарм где-то в сельской местности рядом с Парижем. Они с женой ровесники, думаю, и ему и ей под сорок, но карьера у них явно сложилась по-разному! Может быть, у полицейских все так же, как у творческих людей, – для того чтобы стать начальником, одних способностей мало, надо работать до седьмого пота. И Янн вкалывал меньше, чем Фарейн.

Танаэ, едва успевшая сесть, вскочила с места.

– Пьер-Ив, милый, – начала она, – мне очень жаль, но я не могу согласиться с тем, что ты сейчас сказал.

Она почти не притронулась к своей рыбе. Танаэ – это сгусток энергии, она все время работает и говорит. Одновременно. Собирая тарелки, она прибавила:

– К сожалению, не у всех от рождения одинаковая мана.

Прочие разговоры за столом стихли. Обычно Танаэ рассказывала по кругу одни и те же истории, она годами шлифовала их для туристов, которые сменяются в ее пансионе, никогда не задерживаясь дольше чем на три дня. Но на этот раз она, похоже, импровизировала.

Пьер-Ив успел цапнуть горсть чипсов из уру^[7], пока Танаэ не забрала тарелку.

– А, мана, – без выражения повторил писатель и этим ограничился.

Похоже, только Янн не знал, о чем идет речь. Танаэ не заставила себя упрашивать и объяснила ему.

– Мана, мальчик мой, это наша внутренняя сила. На Маркизах она везде. В земле, в деревьях, в цветах. Везде. Это сила, накопившаяся с незапамятных времен, с тех пор как эта гора поднялась над морем. Но не обманывайся, это не веяние, не воздух, которым ты дышишь, просто так она не передается. Мана идет от предков, ты или получаешь ее, или нет. Ты ее ощущаешь или не ощущаешь. – Танаэ, продолжая собирать тарелки, повернулась к писателю: – К сожалению, Пьер, дорогой мой, мана достается не всем поровну, и ее не добудешь, работая в поте лица. Тот, у кого мана особенно мощная, становится вождем, тому, у кого были воинственные предки, они могут помогать во время охоты, а лучшим танцовщицам движения подсказывает дух многих поколений островитянок, живших до них. Но могу тебя заверить, что у молоденьких бездельниц, которые целыми днями дуют пиво перед «Гогеном», слушая, как орет таитянское радио, никакой маны нет.

Смешная она, эта Танаэ, со своими легендами, родившимися три тысячи лет назад. Пьер-Ив быстренько сгреб себе на тарелку остатки попои^[8]. По и Моана, повинуясь безмолвным распоряжениям матери, дружно вскочили и стали убирать со стола. Писатель, промокнув губы салфеткой с маркизским рисунком, заключил тоном человека, умеющего напустить туману так, чтобы правы оказались все:

– Танаэ, я так и сказал. Именно об этом я и говорю. У каждого своя мана, она нас окружает, она передается нам от тех, кто жил до нас, надо только уметь прислушиваться. Можешь называть это как угодно – дар, способность, талант, вкус, но каждый этим обладает, и каждый должен это в себе найти и развивать, чтобы общество могло все собрать воедино.

ПИФ обезглавил последнюю креветку с карри и последние слова почти что выплюнул:

– А твоя мана, дорогая, это пища богов!

Комплимент писателя на полсекунды парализовал Танаэ, и Янн попытался, воспользовавшись этим, положить себе добавку тартара из тунца, но Фарейн оказалась проворнее мужа и передала блюдо По. Ничего не поделаешь.

Вообще-то этот жандарм в отпуске весьма неплохо выглядит, в свои сорок он мужественный, раскованный и спортивный, а вот Фарейн – самая некрасивая из пятерки. Худая, резкая, суровая, прямые светлые волосы ровно подстрижены, и на лице написано, что она не станет терять время на медитации над чистым листом среди кокосовых пальм в ожидании, пока Герман Мелвилл, Джек Лондон или Роберт Льюис Стивенсон передадут ей ману искателей приключений в Южных морях. Откровенно говоря, мне непонятно, какого черта Фарейн заявилась на этот остров.

Зато с оставшимися двумя, Клеманс и Элоизой, все ясно. Типичные начинающие писательницы! Правда, Элоизу – она в конце стола – нелегко разгадать. Она самая сексапильная из пятерки, остальным до нее далеко, хотя Клем тоже очень привлекательна, в своем приключенческом стиле. Элоиза, куколка в коротеньких цветастых платьицах, почти никогда не смотрит вам в лицо, позволяя любоваться профилем, перед которым не устояли бы и египетские пирамиды, – изысканная гармония лебединой шеи, маленького уха с сережкой, непокорных длинных черных прядей, выбивающихся из-под ленты или платка. Элоиза одарена той явной красотой, которая магнитом притягивает мужчин, а может, и женщин, и она защищается грустной улыбкой и короткими вежливыми здравствуйте, до свидания, спасибо, извините.

Кроме этих слов, Элоиза не говорит ничего. И больше рисует, чем пишет. Темные каляки-маляки, чаще всего изображающие детей. А может, она делает и то и другое? Мне кажется, скорее всего, так и есть. Рисование и сочинительство. Может, прекрасной Элоизе досталась двойная порция маны! Может, она просто медлит с выбором. Вот и за столом она, единственная из гостей, опасливо пробует стряпню Танаэ, отщипывает крохотные кусочки, если только это не тунец с кокосом и лаймом – ее любимое блюдо.

А вот Клем не знает сомнений. Это касается как стряпни Танаэ, так и ее собственного призвания. Клем – это литература или ничего. Из всей пятерки Клем мне нравится больше всех. С ней так же весело, как с Титиной, и она единственная, кто бросает книжки, чтобы нырнуть в волны, и кто не смотрит на Пьер-Ива как на Будду, к ногам которого надо складывать подношения, по возможности – съедобные. Мне бы хотелось такую маму, как Клем… Но я насчет нее не обманываюсь: из всей пятерки Клеманс, хоть она и выглядит мышкой, нарядившейся рейнджером, больше всех хочет добиться своего. Да, она играет, но играет по-крупному, она много поставила на эту неделю занятий. Другими словами, Клем явно верит в себя.

Вообще-то мне кажется, что Клем с Элоизой немножко похожи. Одного возраста, обе стройные, и от обеих исходит обаяние женщин с характером. Они в некотором роде близнецы. Непохожие сестры. Элоиза – в образе задумчивой девочки, Клем – подвижная и косит под мальчишку. Они никогда между собой не разговаривают. Потому что они – соперницы? Потому что обе они – самые талантливые в группе? Им надо делить одну ману на двоих?

Танаэ вернулась с чашками, следом за ней появились По с сахарницей и Моана с кофейником. Ее дочери никогда одна от другой не отходят дальше чем на три метра, они напоминают странного четверорукого зверя, который мигом накрывает на стол и убирает со стола.

Пьер-Ив постучал ложечкой о чашку, призывая к тишине. С обедом покончено, теперь он даст задание на вторую половину дня.

Девочки, за работу!

– Барышни, как по-вашему, – спросил писатель, – с чего лучше всего начать роман?

– С мертвеца! – немедленно отозвалась майор полиции Фарейн.

– Почти угадали! – обрадовался наставник, болтая ложечкой в чашке кофе. – Но есть начало и получше.

На этот раз ни одна из его учениц не решилась ответить.

Лучше, чем мертвец?

Я молча искала ответ. Два мертвеца? Или один, но разбросанный по всем двенадцати Маркизским островам, голова на Нуку-Хива, одна нога на Тахуате, другая – на Тату-Хива? Похоже, ни у кого, даже у Титины и Клем, не было настроения шутить.

Время вышло. ПИФ сделал огорченное лицо и, допивая кофе, ответил сам:

– Лучше мертвого тела – только его отсутствие. Просто исчезновение! Подумайте сами. Если вы начинаете с убийства, читатель задумается над тем, кто его совершил, как и почему. Согласен, это превосходное начало. Но если вы начнете с исчезновения, читатель будет задавать себе все те же вопросы – кто, как, почему, плюс еще один: убит пропавший или нет?

Теперь все промолчали, даже куры и петухи, высматривавшие крошки под столом.

– И приправьте все это, – продолжал писатель, – несколькими загадочными подробностями. Например, находят одежду пропавшего человека, она лежит на виду, аккуратно сложенная, и записку, таинственную зашифрованную записку… И готово дело!

И все? Это и был его гениальный замысел?

Танаэ с дочерьми заканчивали убирать со стола. ПИФ повысил голос, чтобы заглушить звон тарелок, скрежет ножек стульев по полу и шум куриных крыльев, он спешил договорить – точь-в-точь мсье Жако, когда он диктует нам задание, а у нас у всех уже рюкзаки за спиной.

– Ваш ход, дамы, у вас есть вся вторая половина дня, встретимся, когда стемнеет. И да пребудет с вами мана!

А Танаэ, пока все не разбрелись, прибавила:

– Хорошенько выбирайте себе тики!

Все знают, что такое тики, с тех пор, как приземлились на Маркизских островах. Надо сказать, здесь трудно их не заметить! На островах Полинезии эти скульптуры видишь повсюду: полулюди, полубоги, с огромными глазами, пузатые, стоящие или сидящие на корточках, деревянные или каменные, гигантские или миниатюрные.

– Вокруг тики, – объяснила Танаэ, – мана сильнее всего, но у каждого тики своя.

Видите ли, Хива-Оа – это остров тики. Некоторым из них по тысяче лет, как улыбающемуся тики или тики в короне, и туристам их обязательно показывают, но теперь по всему острову можно найти десятки других, вдоль дорог, на перекрестках, у дверей лавок.

Я помогла По и Моане отнести в кухню последние стаканы и прибежала обратно. Все, кроме Фарейн и мамы, суетились вокруг стола. Кошки и куры спешили все подчистить. У входа в зал Танаэ, вооружившись метлой, пыталась отогнать петуха Гастона, командира куриного отряда. Здесь всем петухам дают имена политических деятелей, выбирая их в соответствии с предполагаемым характером.

Клем уже направилась вниз, в сторону деревни, на плече у нее висела сумка с запасом бумаги. Я ее догнала, взяла за руку:

– Идем, Клем. Идем, я помогу тебе выбрать ману!