Сыновья Таля

Проводив доктора и акушерку, Таль остался на веранде выкурить сигарету.

«Теперь уже всё…» – подумал он и, улыбаясь, вернулся в дом.

На измученном лице жены лежала светлая тень – верный признак, что человек достиг своего заветного и долгожданного.

– Всё! – сказал Таль. – Теперь уже всё!..

– Всё! – проговорила жена и сразу уснула.

Таль смотрел на тяжело опущенные веки жены, на лежащий поверх одеяла свёрток с новой жизнью и улыбался. И его пятеро сыновей, столпившись в дверях, тоже улыбались.

– Это ваш новый брат… – прошептал Таль. – Это же…

– Томер! – в один голос сказали сыновья.

* * *

Рождение Томера воспринималось всей семьёй как нечто давно ожидаемое, даже непременное, и теперь старший сын, восьмилетний Бен, вывел братьев на веранду; те, подровняв носки, ждали появления отца.

– Отделение, – скомандовал Таль, – смирно!

Привычно вскинув головки, братья затаили дыхание, и тогда Таль, подойдя к ним, потрепал по щёчке каждого в отдельности, а двухлетнего Гришу поднял к себе на руки.

– Отделение, вольно! – выкрикнул Таль.

– А теперь что? – спросил ироничный Давид.

– Теперь – полный порядок! – ответил Таль и вдруг отвернулся.

* * *

Он отвернулся и тогда, когда после долгих месяцев, проведённых в госпитале, с его головы сняли бинты и подвели к большому зеркалу. Вспомнился увиденный в детстве фильм, в котором на весь экран показали обгоревшее лицо солдата.

– Не дрожи! – сказала медицинская сестра.

– А я себя узнаю?

– Глупый!

Неохотным, сдержанным движением повернул он голову к зеркалу и, чуть выждав, открыл один глаз. Тело обдало жаром, неуверенные пальцы трогали лицо на зеркале, а торопливые губы шептали какие-то имена.

– Это я? – лицо в коричневых, похожих на высохшую кору полосах, казалось чужим и отрешённым.

– Глупый! – повторила сестра.

«Наверно, все живые – глупые, – подумал Таль. – Мёртвые глупыми не бывают».

Вспомнил, что осенью к его дому прорываются с моря ветры, а деревья роняют с себя листья, зато весной, с первыми лучами солнца, листья вновь возвращаются… Теперь весна…

– Пора, – проговорил Таль в зеркало, – пора и мне…

Медицинская сестра спросила:

– Поумнел?

– Я жив!

– Вот именно!

– Вас как зовут?

– Сестра!

– Просто сестра?

– Этого достаточно.

– А у меня сестры никогда не было. У меня никогда никого не было. Подкидыш я. Это потом, когда я стал взрослым, у меня появилось отделение: Бен, Давид, Игал, Ран, Гриша и Томер. У меня вдруг появились шестеро братьев. Но однажды наш бронетранспортёр подорвался на мине… Теряя сознание, я успел заметить ненужные ноги, ненужные спины, ненужные глаза моих братьев… Я вновь осиротел… Они теперь там… А я здесь…

– Поплачь! – сказала сестра.

– Их больше нет…

– Поплачь! – повторила сестра и, уходя, добавила: – А потом живи!

Таль подставил голову под холодную струю из крана, и вода стекала на шею, на госпитальную куртку, на потёртые шлёпанцы.

«Господи, – не понимал Таль, – зачем даёшь, если отбираешь? Зачем оставил меня? Зачем без братьев? Зачем?»

Он стоял, низко опустив голову, и не понимал, а потом вдруг разом всё понял и едва слышно, словно боясь признаться самому себе, зашептал быстро-быстро: «Господи, кажется, догадываюсь, зачем Ты оставил меня!..»

* * *

Кроме Таля и девушки, по имени Рахель, в кафе возле моря никого не было.

– Я знаю, зачем Он меня оставил! – сказал Таль. – Вернуть моих братьев сможем лишь мы с тобой, понимаешь? Вернуть всё моё отделение, если мы с тобой вместе…

– Мы с тобой?

– Если вместе…

– Всё твоё отделение?

– Всех моих бойцов, всех до единого.

С берега в распахнутую дверь кафе ветер задувал сухие песчинки.

– Поможешь? – спросил Таль.

Рахель, опустив голову, молча следила за движением песчинок.

– Попытаюсь! – вдруг сказала она. – Я бы хотела…

Таль закрыл глаза.

Облегчённо вздохнул. Прикусил губу.

Представил себе, как в домик с просторной верандой входит девушка, присаживается на его кровать, и они неторопливо учатся быть счастливыми.

– Ты чудо! – проговорил Таль.

Они бродили вдоль берега, громко распевая песенку про чёрного козлика и белую мечту, а потом, утомившись, остановились и стали разглядывать выглянувшую луну. Шум моря не мешал девушке расслышать то, о чём говорил Таль.

* * *

То, о чём говорил Таль, одновременно и радовало, и пугало, и смущало и влекло.

– Буду тебе женой! – сказала Рахель.

– В таком случае, мы их вернём…

– Конечно, – сказала Рахель, опустив глаза, – всех до единого!

* * *

Ночью, после рождения Томера, Талю приснился сон, будто он бродит по небу и заглядывает то за облака, то за крыло уснувшей на лету птицы. Он искал всю ночь. Прилежно искал, старательно. И вдруг услышал: «Командир, все здесь!» Таль рассмеялся. «Всё, – подумал он, – теперь уже всё!..»

Сиреневое облако

То обстоятельство, что на этот раз двух рюмок водки оказалось недостаточным, повергло меня в уныние и растерянность. Немного поразмыслив, я влил в себя ещё одну и торопливо опустил бутылку в нижний ящик письменного стола.

Невесомое сиреневое облако сорвалось с моих губ, качнулось в воздухе и, пролетев дальше, растаяло на оконном стекле. Я тихо вздохнул, закрыл глаза и суеверным движением пальцев коснулся исписанных листов рукописи.

За окном кончалось лето.

«Чтобы быть наказанным, не обязательно быть виноватым», – подумал я и потянулся к серой коробке телефона.

– Инна, – произнёс я как можно веселее, – давай встретимся!

В трубке шевельнулось знакомое дыхание.

– После двух лет?

– Почему бы нет? – заметил я. – Знаешь, без подзарядки аккумулятора машина глохнет…

– Ты пьян?

– Никогда!

– Тогда о какой машине речь?

Я пытался собраться с мыслями.

– Ты о чём? – повторила Инна.

– О любви! – объяснил я.

– С этим покончено!

Я опустил взгляд на нижний ящик письменного стола.

– С этим не кончают, – сказал я, – это кончает с нами…

– Ты так думаешь?

Я ни разу не усомнился в том, что наша любовь, хотя и кончилась, всё же продолжается. С тобой и без тебя; и без тебя – с тобой…

– Устал думать! – сказал я.

– Приходи! – сказала Инна.

Она сидела на краешке дивана, я – на краешке стула. Она разглядывала пол, я разглядывал её. «Очень весело!» – подумал я.

Инна прошептала:

– Целых два года!

Пришлось признаться:

– Да, два! Один, и потом ещё один…

– Не пора ли опомниться? – спросила Инна.

– Нет, – сказал я, – чтобы опомниться, нужно прежде забыться, а с этим не получается… А ты как?

– Что я?

– Так ведь два года! – напомнил я.

– Жила! На службу ходила, на телевизор поглядывала, а что сама приготовлю, то сама и съем… А ты?

– Что я?

– Так ведь два года…

Я подумал о законченной рукописи и о бутылке водки в нижнем ящике стола. Поднявшись со стула, сказал:

– Приду ещё!

Инна подняла голову и заглянула в мои глаза.

– Не надо! – попросила она.

– Я на чуть-чуть…

– Подзарядить аккумулятор?

– Так ведь машина и та…

– Нет, так не надо!

– А как надо?

Инна не ответила.

Поднимаясь со стула, я ощутил тошноту.

* * *

В городском парке я отыскал Ту скамейку и низко ей поклонился. «Год и ещё год…» – подумал я. Меня не отпускала тошнота.

– Инна! – крикнул я, опускаясь на скамейку – Инна!

– Вы кричали «Инна»? – надо мной повисло лицо пожилой женщины.

– Допустим! – сказал я.

– Меня зовут Инна!

– Ну, и что?

– Вы звали Инну!

– Так зовут мою любовь. Она умерла. Уже два года, как…

– Ужас! – суетливо перебирая ножками, женщина отошла прочь.

Я вскочил со скамейки и, словно придурок, словно обезумевший телёнок, побежал по тропинкам парка, по улицам города к письменному столу, к листам рукописи…

«Господи!» – я посмотрел на окно. Всё ещё кончалось лето.

На полу валялась книжка Шопенгауэра.

Я ощутил испуг и потянулся к нижнему ящику.

Отпив из бутылки, я стал жадно глотать воздух. И вдруг моё лицо облепило сиреневое облако.

«Ну, вот!..» – проговорил я и помог Шопенгауэру подняться с пола.

Очки

Валерию Теплицкому

За письменным столом я провёл два часа подряд, и, чтобы немного расслабиться, принялся разглядывать вечернее окно. Внезапно на оконном стекле высветилась картинка, на которой было видно, как Наташина голова прижимается к плечу незнакомого мне мужчины.

Сглотнув слюну, я сбросил с себя на пол очки, и тогда не стало ни головы Наташи, ни плеча мужчины.

«Господи!» – прошептал я, и, не поднимая с пола очки, просидел за письменным столом до рассвета.

Утром, стоя под душем, я думал о причудах жизни и о второй главе начатой книги, а потом, проходя мимо письменного стола, с тревогой подумал, что вечернее окно может вернуться снова…

Я решил выйти из дома, чтобы попытаться отвлечь себя от причуд жизни, побродить по утреннему городу, полюбоваться цветочными клумбами, но, неожиданно для самого себя, ноги привели меня в поликлинику.

Конец ознакомительного фрагмента.