Я не пошла за докторами. Неожиданно мне стало очень грустно. Сейчас в морге Антон меня опознает, и всем станет известно, что Чернояровой Марины больше нет. Долго ещё я бродила по бесконечным коридорам больницы, в душе была какая-то щемящая тоска. Нет, я не сомневалась, что сделала правильный выбор. Только мне пока неуютно и одиноко. Вот скоро придёт Малыш.Так я называла Его, с первой минуты встречи. Называла, естественно, про себя. Мало ли какие порядки в моём новом мире. На вид Он был как мальчишка лет восьми-девяти. Присмотревшись внимательнее, я заметила, что у Него взрослые, серьёзные глаза. И какой-то Он невесёлый, даже суровый. Одет в длинный чёрный плащ, а что под ним, я не видела. Устроившись в холле на подоконнике, я смотрела, что происходило сейчас в больнице. Вскоре мимо прошли Игорь и Антон. На последнем не было лица. Оно понятно, ведь мы знали друг друга очень давно, и отношения наши были тёплыми. Антонина Петровна часто приглашала меня в гости и не забывала делать это и тогда, когда я поступила учиться в колледж и жила отдельно. Правда, сначала я поселилась в старом общежитии, принадлежащем приборостроительному заводу, но жили там кто угодно, только не трудолюбивые заводчане. Все соседи постоянно пили спиртное, а крики, шум и музыка не смолкали ни днём, ни ночью. Вместе с Антониной Петровной мы обежали немало кабинетов, пока я не получила крохотную квартирку с балкончиком на последнем этаже. Любое отдельное жильё было для меня раем, и я очень радовалась новоселью в тихом, уютном дворике. Необходимую мебель и холодильник привезла Антонина Петровна, и я была ей благодарна бесконечно.

– Ты у нас девушка с квартирой, и жениха надо искать не абы какого, – улыбалась моя добрая наставница. Иногда она шутила, что её сын Антон так и не сыскал себе подходящей невесты…

Антонина Петровна и оба её сына стали для меня больше, чем друзья. Они были родными, любимыми людьми, но часто ходить к ним в гости я себе не позволяла. Когда-то я установила для себя строгое правило – не обременять собой окружающих, и считала это правильным. Наверное, мои любимые люди будут горевать, когда узнают, что меня больше нет в живых.

– Ну, как настроение? – спросил Малыш,  – кстати, ты теперь Паня.

– Что? – возмутилась я, – какая ещё Паня?

– Тише, не надо кричать. У нас это не принято. Знаешь, это самое лучшее имя, какое я мог дать. Так звали мою бабушку, которую я очень любил. Она была для меня всем.

– Меня, вообще-то, Мариной зовут, – напомнила я. Он строго посмотрел на меня:

– Марины больше нет, она час назад умерла во время операции. Ты не Марина. Поэтому тебя теперь зовут Паня. А я твой куратор.

– Ты выглядишь, как ребёнок,– не удержалась я.

– А я и есть ребёнок, – согласился Он, – только у нас здесь возраста нет. И ты можешь называть меня Малыш, я не против.

Я смущённо промолчала. Он умеет читать мои мысли, получается?

– Только когда я совсем рядом, – Малыш впервые улыбнулся мне, – знаешь, Паня, а я рад, что ты осталась здесь. Ты хорошая. Добрая, светлая. Как моя бабушка. Она очень любила людей и помогала им, чем могла. А ты теперь будешь помогать здесь. Люди нас не видят, но помогать мы им можем. Я должен тебе рассказать о многом, но сейчас я занят. У меня ещё несколько встреч, а тебе, наверное, лучше побыть дома пару дней. Отдохнуть, подумать. Торопиться некуда. Я постараюсь вернуться побыстрей. Если вдруг что-то случится, зови меня сразу же. Я услышу.

Мы подошли к моему дому. Шли, вроде, не торопясь, так мне казалось, но преодолели расстояние раза в три быстрее. Я поняла, что удивляться мне придётся ещё не один раз.

– Если дверь не заперта, мы можем войти через неё. Можно через окно или форточку, ну, это когда у тебя будут крылья. Я уже сделал заказ для тебя. Крылья и одежда, короче, всё, что тебе понадобится. Скоро будут готовы.

– Зайдёшь ко мне? – вежливо спросила я, но Малыш отказался.

– В другой раз. Тебе лучше немного побыть одной.

– Я могу уже начать помогать? Кому, как? Не хочется сидеть сложа руки.

– Дети, старики, бездомные животные. Для начала хватит, – коротко ответил куратор и распрощался. Дверь в мою квартиру была заперта, и я поднялась на чердак. Долгое время там был мусор и всякий хлам, но при помощи дворовых мальчишек я всё убрала. Получилась миленькая комнатка с небольшим диваном, столом и старым шифоньером. Из обычных досок мальчишки сделали полки, на которые я поставила много книг. В непогоду ребятня с удовольствием коротала время в нашей комнате, а я в свои редкие выходные старалась сделать её ещё уютней. Приносила печенье и конфеты, фрукты. Курение у нас строго запрещалось. Комнату мы запирали от бомжей, ключ был спрятан неподалёку. Я зашла в комнату, присела на диванчик и неожиданно для себя расплакалась. Я не жалела о том, что осталась в новом для меня мире. В нём, кроме Малыша, я никого не знала, но надеялась, что это вопрос времени. Мы – помощники, гордо сказал Малыш, и я не успела спросить, помощники кого? Чьи? Наверное, Ангелов. Неужели мне предстоит их увидеть? Я много думала, вспоминая все, что было мне известно на эту тему из фильмов и книг, и не заметила, как уснула. Малыш появился к вечеру. Я как раз недавно вернулась с прогулки, которую провела с большой пользой – скормила собакам и кошкам у мусорки весь запас продуктов. Еда мне была не нужна, как и вода. Нет, кушать и пить было можно, но Малыш сказал, что я сама не захочу ни того, ни другого. Так оно и вышло – любая еда напоминала дистиллированную воду, и я отказалась от мысли что-то съесть. Затем пришлось вернуться в больницу за ключами от квартиры. Ни Антон, ни Игорь мне не встретились, и я была рада этому.

– Освоилась немного? – ласково спросил Малыш, – тебе нужно получить одежду, обувь и крылья. Запоминай адрес, это недалеко отсюда. После восьми вечера тебя там будут ждать.

У меня было много других вопросов, но Малыш сказал, что сейчас он мне скажет какие-то важные сведения и ответит на некоторые вопросы. А вообще, я умная и о многом догадаюсь сама.

В течение получаса я узнавала о том мире, в котором теперь буду находиться. Все здесь – помощники. Это люди, которые не прошли свой жизненный путь до конца, причём многие из них далеко не с хорошей репутацией и поведением. Они работают, как и все остальные, иногда выполняют поручения куратора. Куратор бдительно следит за ними. Постепенно они становятся всё лучше. Некоторым хочется вернуться, но это не так просто. Мало кто смог это сделать.

– А почему им захотелось вернуться? – спросила я.

– Создались определённые обстоятельства. Но этого мало. Долго объяснять, Паня.

– Ты сказал, что они не вернулись, и они же не прошли свой жизненный путь до конца, – нерешительно сказала я.

– Однажды они уйдут навсегда, в другой мир. Недостающий свой жизненный путь они закончат здесь, только длиться это будет намного дольше. Должна остаться только любовь. Это самое главное чувство в любом мире. В любом, Паня. Но не у всех получается избавиться от него.

Я подумала, что Он говорит сейчас и обо мне. О любви, как о самом главном чувстве в любом мире, я догадалась, но от зла не могла избавиться. Например, водитель, сбивший меня на "зебре"? Как я могу простить такую сволочь?

– Паня, – ахнул Малыш, – нельзя так выражаться!

– Не буду, – присмирела я, – только, знаешь, мне очень обидно. Очень!

– Знаю, понимаю и не осуждаю. Давай сама, ладно? Потихоньку прощай всех обидчиков. Они будут наказаны. Поверь, я знаю, что говорю. Куратор немного может видеть будущее. Я знаю, что все твои обидчики будут наказаны. Некоторые уже…

Я молча смотрела на Малыша. Он задумчиво рассматривал меня, затем произнёс:

– Идём!

Мы быстро оказались на окраине города, где тянулись бесконечные гряды частного сектора. Навстречу нам подбегало огромное количество собак, как бездомных, так и с ошейниками, и мне очень хотелось их всех погладить и дать какой-нибудь еды. Малыш остановился у небольшого домика. Забор был низкий, и мы почти перешагнули через него. На привязи у крыльца сидела огромная собака, которая при виде нас заскулила.

– Голодный, братец, – мягко произнёс Малыш, доставая из кармана своего плаща бутерброд с колбасой. Пёс с радостью принял гостинец, а мы вошли в дом.  Там дым стоял коромыслом, откуда-то доносились музыка, громкий мужской разговор и плач ребёнка.

– Да успокоишь ты его, или нет? – заорал гневно мужской голос, – не надо было рожать, если не соображаешь ничего в этом. Мать называется! С ребятами не даёшь переговорить, дура!

Из глубины дома что-то виновато говорила женщина. В зале за большим столом сидела компания полупьяных мужчин. Они выпивали, закусывали, курили, кто-то рассказывал анекдоты. Возглавлял пиршество мой бывший учитель физкультуры. Я, не останавливаясь, прошла в спальню. Малыш последовал за мной. Женщина, возившаяся с ребёнком, показалась мне знакомой. Она покачала коляску и на цыпочках направилась к мужчинам. От неё тоже сильно пахло спиртным. Я взяла ребёнка на руки. Он сразу успокоился и уснул.

– В наших руках дети всегда спокойны, – тихо сказал Малыш, – первое время я тоже много возился с маленькими, это всем очень нравится.

– Бедный ребёнок, – сказала я, – жить у таких родителей. Я узнала маму. Одна из любимых учениц физрука. У них были отношения, только на это все долго закрывали глаза. "Я сама видела, как Марина вынула кошелёк и отнесла к себе в комнату. Мы ей так верили, а она…" – вспомнила я слова Верки Титовой. Она громче всех кричала, что я воровка, и требовала наказания. Положив мальчика в коляску, я вышла из комнаты. Малыш некоторое время разглядывал пьяную компанию, и выражение его лица мне было непонятным. За столом тем временем допили ещё одну бутылку водки и начали петь. Верка пела хорошо, это было у неё не отнять. Физрук обнимал её и что-то шептал на ухо, а она глупо хихикала и на время переставала петь.

– Точно, как мои родители, –  брезгливо произнёс Малыш, когда мы вышли на улицу, – отец ещё деньги у бабушки отнимал, когда ей пенсию приносили. Делись, говорил. Паня плакала, а матери было всё равно. Ей всегда выпить хотелось.

– Ты так тяжело жил, – посочувствовала я, – это ужасно.

– В детдоме лучше, да? – я поняла, что Малышу не хочется продолжать эту тему.

Началась моя новая жизнь. Или нет, жизнь – это неправильно. Я находилась в другом мире, а в том, в прошлом, существовала невидимой. Сходив по указанному адресу, я получила много одежды, обуви и, главное крылья. На птичьи они похожи не были, а на спине держались, словно приклеенные, и были немного самостоятельные. Они полностью будут защищать меня, не дадут замёрзнуть, с ними я смогу передвигаться намного быстрее. Но за ними нужен был особый уход, и я старательно запоминала все правила. Выдал мне всё это добро высокий молодой парень. Пожелав успеха в работе, он немного проводил меня вниз.

– Заходите, если что. Или вдруг крылья подремонтировать понадобится. Берегите их, от людей особенно.

– Спасибо, – тихо сказала я, – большое спасибо.

– Заходите и просто так, – улыбнулся парень, – грустно вдруг станет или ещё чего…

Парень мне очень понравился, и я спросила, как его зовут.

– Илья! – звонко ответил он, – а Вы Паня. Красивое имя. У Вас замечательный куратор. Он на хорошем счету, да и давно здесь. Я тоже давно, и, знаете, возвращаться мне совсем не хочется. Здесь хорошо, добро и любовь. А там в основном зло. И любви почти нет. Не переживайте, Паня. Вам здесь понравится.

Вот и ещё один хороший знакомый, в новом мире, думала я, возвращаясь к себе. Я знала, что долго находиться в своей бывшей квартире я не смогу. Там кто-то поселится. Малыш, наверное, подскажет мне, как быть.

Началось моё новое существование спокойно, хотя мне всё время хотелось что-то делать, быть нужной и полезной. Малыш появлялся неожиданно, на очень короткое время, быстро отвечал на пару моих вопросов и вновь исчезал.

– Некогда, Панечка, – говорил он чуть виновато, – у меня много новеньких, а за ними глаз да глаз нужен. А ты умница, сама справляешься.

Я очень быстро ко всему привыкла. Одежда и обувь отличались невесомостью и были очень качественными. Замёрзнуть или промокнуть невозможно, даже если бы очень захотелось. А крылья я полюбила и не представляла, как обходилась раньше без них. Мне было хорошо и спокойно. Обидеть меня никто не мог, как раньше, в той жизни.

"У меня пропало кольцо с сапфиром! Куда деться могло? Это Маринка, наверное, взяла, больше некому! Никогда такого раньше не было, до неё!" – выкрикивала старшая медсестра, сорокалетняя толстушка. Её недавно бросил муж, и она часто пребывала в состоянии злобы, истерики и нервного срыва. А ещё, как я поняла, она ненавидела молоденьких симпатичных медсестёр, особенно тех, кто старательно работал и получал похвалу от высшего руководства. На беду, я попадала под эти критерии полностью.

"Ты будешь молчать! В нашем коллективе не принято выносить сор из избы. Я сама разберусь. А если пойдёшь к руководству, то очень пожалеешь, и тебе с нами не работать!" Я ответила, что работать в таких условиях сама не стану. Через пятнадцать минут я сидела в кабинете заведующего отделением и рассказывала ситуацию, оставив заявление на увольнение. Нарушений в работе мед.персонала всегда было много, но последнее дежурство выбило меня из колеи.

Все мои пациентки, в основном престарелые бабули, ойкали и жаловались на сильную боль во время уколов. Я вспомнила, как напарница Светка Китаева каждый раз просила:

– Мариночка, ну пожалуйста, иди ты к старухам придурочным. Терпеть не могу их.

Я не возражала. Да и бабульки всегда были рады моему приходу.

– Мариночка сегодня, слава Богу!

– Ох, дочка, болит очень…

Я разрывалась между просьбами и жалобами, помогая лежачим – тем, у кого было нечем платить санитаркам, чтобы они вовремя поднесли судно или отвезли больного в инвалидном кресле в комнату гигиены. Кресел на этаже было всего два, и каждый раз я с трудом отбирала одно из них для моих бабулек. Санитарки цепко держали их в своих руках, без конца катая платёжеспособную молодёжь в комнату для курения. Были и другие проблемы, и бороться с ними приходилось постоянно. Как на войне.

"Медсестра не должна этим заниматься… Отнимать хлеб у санитарок… Марина выслуживается…"  То, что у многих больных не было лишних денег на санитарок, не волновало никого. Не понимая, почему обычные уколы антибиотиков причиняют страшную боль, я провела небольшое расследование и направилась к Светке. Та курила и хохотала в обществе двух практикантов. Время было позднее, дежурный врач и больные давно спали. "Скорая" пока никого не доставила, и все расслаблялись, как могли.

– Света, ты готовила шприцы для инъекций без обезболивающих?

– Ну да, – виновато забормотала она, – да ладно, потерпят. Старухи крепкие. Лидокаин кончился, а к Тамарке наверх идти неохота было.

Безответственность и наглость некоторых сотрудников поражала. В итоге я уволилась и ни разу не пожалела об этом. Несколько старушек после выписки стали моими пациентками на дому. Перейдя в детскую больницу, я  успокоилась. Порядка там было намного больше, персонал ответственный и доброжелательный. Здесь мне никто не говорил, что я отнимаю у санитарок хлеб. Наоборот, санитарки радовались, что я всегда помогаю им ухаживать за детьми, которые лежали без мам, или за детдомовскими малышами. Я понимала их, как никто другой, и очень жалела. Собравшись с духом, я "навестила" своих бывших пациенток. Все бабули уже знали, что я умерла, а некоторые даже присутствовали на похоронах. Особенно жалела меня Елена Ивановна.

– Это от меня Мариночка поздно ушла, на трамвай торопилась, – всхлипывала она, – а там этот проклятый автомобиль… Вы не знали, девочки, Марину. Ангел, чисто Ангел небесный. Слова грубого не скажет. Ласковая, приветливая. Я после операции долго лежала, она за мной ухаживала. Денег ни копейки не брала! Сын мой из командировки вернулся, хотел заплатить, она отказалась. Тогда он старшей медсестре оставил подарки и деньги, как будто это премии от начальства.

Я грустно улыбнулась Елене Ивановне, которая приглашала сейчас двух своих приятельниц на сороковины. Бабушки договаривались о поминках, а я думала, что ни подарков, ни денег от старшей медсестры я не дождалась… Елена Ивановна нуждалась в регулярных курсах массажа, которые я приезжала ей делать, и отношения у нас были почти что родственные. Сейчас я видела, как искренне горюет моя любимая пациентка, и впервые почувствовала угрызения совести. Я бросила больных, я думала только о себе, когда принимала самое сложное решение.

Почти то же самое произошло в квартире Антонины Петровны. Со слезами на глазах она твердила, что Марина не могла совершить суицид. Я обомлела, услышав такое. Какой ещё суицид?

– Так адвокаты строят защиту того, кто сбил тебя на "зебре", – сказал невесть откуда появившийся Малыш, – мне очень жаль, Паня. Это неправда, но виновника нашли, и у него два сильнейших адвоката. Один из Москвы.

– Бессовестные! –  возмутилась я, – как они могут так лгать?

– Могут, –  хмуро отозвался Малыш, – тебе уже всё равно. А человека спасать надо, так они рассуждают.

Вконец расстроенная, я вышла на улицу.

– Ну что ты так переживаешь, Паня, – Малыш слегка коснулся моей руки, – ты хорошая, добрая девочка. Такой ты была в той жизни, и осталась в памяти близких светлым человеком. Марину долго будут помнить.

Я согласилась с моим куратором, но чувствовала себя странно. Мне было немного не по себе.

– Паня, – сказал Малыш, – мне нравится, чем ты занималась в последнее время. Кормила бездомных животных. Помогала одиноким, утешая. Люди чувствуют нас. Больным становится легче. Успокаивала расстроенных. Следила за детишками на улице, в последнее время много несчастных случаев. Бабушки плохо выполняют свои обязанности. Мамы смотрят в телефоны, а не на своих детей. Я однажды видел, как парень катал коляску с младенцем, воткнув наушники в свои уши. Молодец – ты следила за детишками на детских площадках, помогала старым и больным ходить по улицам. Ты много успела сделать, я тобой доволен. Скоро, надеюсь, ты найдёшь главное своё занятие. Поймёшь, чем тебе лучше всего заниматься.

– А ты не подскажешь? – улыбнулась я, но мой куратор повторил, что нет. Не принято. А я хорошая ученица, и он надеется…

В день сороковин я твёрдо решила навестить кладбище. Я ни разу не была на своей могиле, точнее, на могиле Марины. В этих понятиях я всё ещё путалась, хотя Паня была мне намного ближе. От неё было больше толку, и жилось ей хорошо. Она могла считать себя счастливой. В некоторых вопросах я всё ещё мыслила земными мерками, но Малыш сказал, что это нормально. Это пройдёт позже. Главное, это мне не мешает, и я не разочарована ни в чём. Мой куратор мог быть абсолютно спокойным! Мне очень хорошо. Я никогда не пожалею, что ушла! В этом я была уверена на все сто процентов!