Цыкнув, она тряхнула головой, отбрасывая со лба влажные пряди, и зашагала в сторону дома. Рука сама потянулась к высокой, увитой плющом калитке, нащупала задвижку и дернула в сторону, открывая вход. Май могла ходить по садовым тропинкам с закрытыми глазами – знала их все. Сквозь тонкую подошву ощущался каждый шов в каменной кладке, а мелкий песок, что приносил ветер из дальних уголков сада, тихо похрустывал.

Как косточки маленьких птиц…

Машинально облизнув губы, Май ускорила шаг. От запаха цветов кружилась голова, а дневная духота еще не скоро сменится прохладой.

У самого крыльца она остановилась и прислушалась.

Ничего.

Матушка вечерами возилась на кухне, окна всегда были открыты, горели свечи, а сейчас двухэтажное здание стояло темным.

Мертвым.

Осторожные шаги к входной двери нарушали тишину, отчего становилось только страшнее. Матушка должна была выйти навстречу, спросить, где Май Пожинающий носил, накричать, отправить в комнату и припоминать ей эту оплошность всю следующую неделю.

Ничего. Не скрипело крыльцо, не загорался свет.

Май протянула руку к тяжелой люзовой ручке и повернула ее. Даже дыхание затаила, только бы не привлечь лишнего внимания. По спине струился холодный пот, а в горле пересохло так, что вся влага мира не могла бы это исправить.

Дверь тихо качнулась внутрь, открывая голодный черный зев притихшего дома.

Осторожный шаг. Треск под ногой, да такой оглушительный, будто кто-то пальнул из пистолета.

Проклятье, ни зги же не видно!

Май пошарила слева за дверью и нащупала простенький фонарь с крохотной люзовой пластинкой внутри. Стоило только стукнуть по ней несколько раз, как пластинка завибрировала, распространяя вокруг теплый, желтоватый свет. Его едва хватило, чтобы выхватить из темноты краешек лестницы на второй этаж, провал двери, ведущей на кухню, и часть прихожей.

Бросив взгляд под ноги, Май оторопело моргнула и, отступив назад, с размаху врезалась в дверной косяк. От острой боли в лопатке воздух со свистом вырвался из легких. Его не хватило даже на задушенный писк, что уж говорить о полноценном крике.

Зажав рот рукой, она медленно осела на пол и зажмурилась из последних сил, будто пыталась отогнать навязчивое видение.

Это все не на самом деле!

Не на самом деле!

От порога вперед тянулась широкая золотая полоса. Точно такая же, какая была возле пещеры, только это золото выглядело застывшим и хрупким.

Казалось, что можно протянуть руку и отколоть кусочек, но Май не прикоснулась бы к этой дряни и десятифутовой палкой.

В трех футах от двери, в совершенно неестественной позе, на полу застыла матушка.

Руки были раскинуты в стороны, а ногти так глубоко вошли в отполированные временем и обувью доски, что пальцы покрылись тонкой корочкой запекшейся крови.

Она почти сорвала их. Будто ноги отказали, и все, что оставалось – это ползти прочь от неведомой жуткой угрозы, даже если для этого ей приходилось оставлять на полу частицы плоти и крови.

Шея была неестественно вывернута, сломана, и кожу чуть ниже затылка прорвали позвонки, вызывающе белея в свете лампы.

Кто-то или что-то решило прекратить агонию жертвы одним быстрым движением.

Во рту стало кисло от подкатившей тошноты, пелена слез застлала глаза, но все, что Май могла себе позволить – тихие всхлипывания, ведь некто мог все еще быть в доме.

Охотиться. Вынюхивать. Выискивать.

Что, если я застыла всего в шаге от ловушки, что вот-вот захлопнется?

Одна эта мысль холодным липким комком разрасталась в груди, раскрывалась ядовитым цветком, отравляла кровь губительным ядом паники. Май всхлипнула и медленно выпрямилась, отлепилась от двери и бросила быстрый взгляд в сторону кухни.

О том, чтобы подняться в свою комнату, не могло быть и речи. Если убийца не ушел, то почему бы ему не ждать там?

Но он не убрал тело…

Кто так делает, если хочет заманить жертву дальше в дом? Да и следы крови и золотой дряни повсюду! Я бы все равно заметила.

Догадка подкралась неожиданно и ударила в висок раскаленной кочергой.

Может и Киран выманил меня не просто так? Увел подальше от дома, гадости этой желтой дал растечься, вырубил, да бросил. Только руки связал, но веревка-то дрянная попалась – порвалась о первый же острый камень, что на дороге валялся.

– Во имя Пожинающего, она же безобидная женщина, – пробормотала Май. – Зачем ее убивать? Зачем выманивать меня, зачем ловить? И что Киран, во имя всего святого, выпустил из пещеры?! И зачем?

Голова вибрировала от вопросов, хотелось сорваться с места и бежать, куда глаза глядят!

Город! У матушки там есть знакомые, уж они-то не бросят в беде!

Вот только бы добраться…

Май нехотя посмотрела на изувеченное тело, и ей показалось, что матушка шевельнулась. Может это была всего лишь игра света и тени, искажение, вызванное усталостью и напряжением, но Май могла поклясться, что глаза матушки были прикрыты всего мгновение назад и смотрели в стену напротив кухни.

Сейчас же они разглядывали ее. Белки и радужку заволокло золотом, ресницы слиплись от крови, скопившейся в уголках.

«Точно сломанная фарфоровая кукла», – подумала Май. Там, где золото касалось кожи, она больше напоминала стекло и крошилась, оседая на пол желтоватой пылью.

Рот был раскрыт так широко, что губы в уголках треснули и разошлись, а на щеках были видны золотистые разводы…

Что-то проникло в нее?

Или вырвалось наружу…?

***

Клаудия миновала город без происшествий. Прошла его насквозь, как стрела прошивает мягкую человеческую плоть, ни разу не задержавшись и не сбившись с пути. Чувствовала нутром каждый изгиб дороги, каждый правильный поворот. Ни лавки, ни яркие огни в окнах домов не привлекали ее внимание. Только запахи сильно тревожили – Клаудия всегда была чувствительна к вони каменных улиц, где прогорклый жир мешался с привкусом крыжовника, жареного мяса и яблочного меда, а во все это буйство вклинивались дух ржавчины, огня и человеческих тел.

В родной жаркой пустыне запахов не существовало. Выхолощенный раскаленный мир, но Клаудия искренне любила его за чистоту и понятность. Песок мог пахнуть, только если кто-то отдал ему свою кровь. Ветер приносил в невидимых руках сухой жар и привкус горькой акритты – дурмана странствий.

Здесь все было не так.

Сложно. Непонятно. Стремительно. Кто-то постоянно куда-то торопился, стучал каблуками по мощеным дорогам, галдел, спорил, бежал, слишком громко шуршал многослойной одеждой. И эти бесконечные пятна крикливых цветов. Густая зелень деревьев резала глаза, и даже тусклая серость Седых предгорий казалась слишком яркой, непривычной и чужой.

В голове заворочалась инородная тяжесть, и Клаудия вся подобралась, приготовившись слушать новые указания. Чем дальше она отходила по тропе от города, тем беспокойнее становился голос Первородной: к повелительным ноткам примешалась совершенно не свойственная богине истеричность и нажим. Как нетерпеливый ребенок она гнала Клаудию вперед, и даже наступление ночи не было помехой для богини.

– Вы чувствуете тело, госпожа?

– И не только его.

Голос Первородной подрагивал от нетерпения, но в нем легко угадывались и нотки страха. Древнего, подсознательного ужаса, какой любой человек мог испытывать перед неизведанным, чудовищным, колоссальным «нечто», что осталось жить лишь в старинных легендах, поросших плесенью фолиантах и песнях менестрелей.

Клаудия же почувствовала угрозу намного позже: когда, сбив ноги до кровавых мозолей, добралась-таки до одиноко стоящего дома, окружённого невысоким забором. В воздухе невозможно густо пахло сиренью и еще сильнее – смертью. Кто-то распрощался с жизнью среди буйного весеннего цветения, и от этой мысли Клаудии почему-то стало немного грустно.

«Самые страшные вещи происходят весной, – подумала она. – Когда мир сбрасывает оковы зимней стужи, он заодно открывает оттаявшие двери для чего-то ужасного».

Калитка была распахнута настежь, а входная дверь в дом покачивалась от слабого ветра и поскрипывала плохо смазанными петлями.

– Здесь, – пробормотала Первородная, а Клаудия, не задумываясь, отстегнула от пояса клинок.

Прислушалась.

Ничего подозрительного. Вообще ничего.

Даже ночные птахи умолкли, точно кто-то разом свернул им шеи. Ни сверчков, ни шуршания ящериц в траве, ни один мотылёк мимо не пролетел.

У тропинки Клаудия заметила золотистые разводы, а каждый уголок сознания затопило тихое шипение богини. Она металась по черепной коробке загнанной кошкой, мешала сосредоточиться, что-то бормотала, и казалось, что стой она рядом, то непременно расхаживала бы из угла в угол сада и заламывала руки, вытаптывая густые заросли пионов.

– Не прикасайся! – взвизгнула богиня, стоило Клаудии склониться над следом. – Проклятье! Я думала, что еще есть время. Как же так? Все напрасно? Если тело не подготовить, оно сгорит при первой же попытке вселиться! А новое может не появиться еще тысячу лет!

– Госпожа…

– Тихо! Быстрее, не стой столбом! Нужно обыскать дом.

Болезненная вибрация разошлась по телу, и Клаудия сдавленно охнула. Виски стянуло жарким обручем, и слепящая, разъедающая боль прокатилась от основания шеи до самой поясницы, вынуждая сделать шаг вперед.

Он показался бесконечно долгим, слишком медленным и болезненным. Точно кто-то воткнул под кожу на бедре несколько раскаленных иголок. От напряжения чуть не подломилось колено и, глухо выругавшись, Клаудия перехватила клинок удобнее, чтобы нанести удар при первой же опасности. Серые одежды, ранее не стеснявшие движений, теперь превратились во влажный тугой панцирь, мешавший даже слабому вздоху.

Первая жуткая находка не заставила себя ждать.

Клаудия привыкла к виду смерти. В пустыне умирали многие. Неосторожные странники, забывшие о запасах воды, искатели приключений, что находили в древних городах только разруху и погибель под очередным песчаным оползнем. Сколько дураков полегло под палящим солнцем восточного стигая – не сосчитать. Но их смерть была…чистой.

Среди песков почти не было хищников достаточно крупных, чтобы убить человека. Ящерки да насекомые, небольшие грызуны и сухощавые падальщики, прятавшиеся в глубоких норах в центре и по окраинам стигая. Разве что иногда небо расчерчивали черными крыльями трупоеды-схади, но обычно они гнездились у дальних рубежей, возле защитной стены.

Самым крупным местным жителем считался человек, но даже у него не было такой силы, чтобы сотворить с телом подобное.

Изуродованная женщина намертво впечаталась в память Клаудии, и в ее голове плясало только одно объяснение: неподалеку появился иномирец.

Какой-нибудь дикий, неуправляемый хищник, случайно провалившийся в разрыв между мирами и очутившийся в опасной близости от людского жилья.

– Это мог быть и обычный человек. Кровь Пожинающего его осквернила, – в голосе прорезалось злое нетерпение. – Быстрее! У нас мало времени… – дальше тихое бормотание было почти не разобрать. – Как далеко оно…или все еще здесь? Ох, Пожинающий…

Осторожно ступая, Клаудия поднялась на второй этаж.

Ничего подозрительного, даже доски под ногами не скрипели, а воздух загустел, точно в преддверии бури. Справа и слева от лестницы – двери в жилые комнаты. Одна была закрыта, а та, что справа – распахнута настежь. Стоило присмотреться, как Клаудия поняла, что дверь висит на одной петле и только чудом еще не рухнула под собственным весом. За порогом – кромешный мрак, хоть ножом нарезай.

– Потеснись, – проворчала богиня и сдвинула сознание Клаудии в сторону, впечатала в уголок черепной коробки и самостоятельно направила податливое тело вперед, к комнате. Зрение исказилось, все вокруг залил неестественный серовато-зеленый свет, как если бы Клаудия смотрела на солнце через донце винной бутылки.

Четко проступили линии стен, кровати, крохотной тумбочки и скошенной крыши. Едва уловимый ветерок колыхал занавески на оконце под самым потолком.

«Кто вообще мог жить в подобной конуре? Тут и для собаки места маловато» – удивилась Клаудия.

А через секунду слова пропали, как и мысли, смытые бурным потоком страха и отвращения госпожи.

Точно в центре комнатушки, свитый из золота и черноты, над полом завис плотный кокон. И внутри него угадывалось движение.

***

Земля под ногами была вымощена белым камнем, таким же гладким, как внутренность раковины. Перламутровые прожилки сплетались в причудливые узоры.

Древние письмена неизвестного народа, давно покинувшего этот мир.

Мысль показалась Май неожиданной, но не лишенной смысла.

В центре совершенной белизны, молочным пятном растекавшейся не только по земле, но и во все стороны до самого неба, угольной стрелой ввысь тянулась спиралевидная башня. Вокруг не было привычного света, но черная поверхность поблескивала, точно кожа древнего монстра, только что вынырнувшего из глубин странного потустороннего моря, не принадлежавшего ни одной известной реальности. У башни не было окон, через которые хоть одним глазком можно посмотреть, что творится внутри.

Не было и дверей. Внутрь никак не попасть.

Черный монолит возвышался над совершенно пустым миром и слепо смотрел на Май, замершую у основания, будто испуганный зверек, затаившийся в надежде, что голодный хищник не заметит его. Верхушка раскололась на три части, раздалась в стороны, словно колоссальный цветок открылся навстречу первым солнечным лучам. Вот только лепестки его были усеяны зубами, а в сердцевине поблескивала влажная красная мякоть глотки.

Май чувствовала, как чей-то взгляд сверлит ей затылок, но не могла оторвать глаз от черного колосса, заслонившего собой реальность. Башня словно наклонилась к ней, желая рассмотреть добычу. Тысячи тысяч глаз скользили жадными взглядами по хрупкой фигуре.

– Она чувствует тебя, госпожа, – мягкий низкий голос проник под кожу и холодной волной прокатился по позвоночнику, во рту стало сладко, как если бы на языке растаял кусочек затвердевшего меда, – иномирская кровь не тронула разум.

– Но могла тронуть тело, дура! – второй голос не был таким спокойным. В нем сквозили десятки чувств – от ненависти до горечи поражения.

– Я всего лишь сплю, – пробормотала Май. Голос хрустнул и превратился в шепот, – это все не настоящее!

Черная спиралевидная махина разбухла, как спелый плод, растеклась, превратившись в смоляную вязкую жижу. Она обволакивала Май, пробиралась под кожу, проникала в поры, забивала рот и нос, застилала глаза липкой горячей пеленой.

– Дыши, мрак тебя подери! – рявкнул голос, отчего по позвоночнику прошла крупная дрожь.

Тьма накатила, укрыв с головой. Она казался абсолютной, безбрежной, бушующим морем, способным вытряхнуть все, что делало Май человеком. Все воспоминания расслоились и рассыпались пылью, оставив голову совершенно пустой. Где-то на границе видимости мелькнул свет. Крохотная белая мушка, не способная сражаться с навалившейся тяжестью, но разгоравшаяся с каждой секундой. Вот крохотный светлячок стал размером с мяч и продолжал расти, медленно двигаясь вперед.

Подняв руку, Май ощущала, насколько загустел воздух вокруг, превратившись в патоку, но свет этого не замечал и коснулся дрожащих пальцев. Болезненный разряд прошил от пяток до затылка, и мир окончательно померк, выталкивая Май в привычную реальность, где вот-вот должно было взойти солнце.

Глава 2. Свет новой звезды

Ш’янт молча рассматривал зарисовки Артумиранс.