Третье заседание «Клуба 28» состоялось на конспиративной квартире североирландских сепаратистов, говоря точнее – в баре «Белфаст» неподалеку от метро «Новокузнецкая» в двух шагах от Овчинниковской набережной.
Что привело нас в бар? Скажу: «Обстоятельства непреодолимой силы» – и не слукавлю. Накануне я случайно выпил бутылку водки, хотя слово «случайно» явно лишнее: я давно не верю в совпадения.
Пожалуй, меня преследует фатум: я вернулся домой, открыл рюкзак, надеясь достать учебник по компьютерным сетям, как вдруг на самом дне, там, где сгущается плотный, как пивная пена, мрак, пронзительно, зазывающе сверкнула полная бутылка водки на спирту «альфа». Я не привык отступать перед трудностями – и принял вызов, после чего поблагодарил Ахуру-Мазду за неожиданную находку. Неудивительно, что поутру срочно потребовалось опохмелиться. Воспользовавшись служебным положением, на правах секретаря организации я объявил экстренный сбор участников «Клуба 28». В бар приехал первым. Хорошо запомнил, как спускался под землю: из щербатой пасти метрополитена ударило осубботившимся перегаром, как из рта пропойцы, опохмелившегося политурой и денатуратом. Плохо помню, как возвращался.
Что привело нас именно в бар «Белфаст», спросите вы? Я снова не стану лгать: официантка. Вы бы видели ее фигуру, ее формы, когда девушка наклонилась за бокалами за соседним столиком. Вот Антось увидел и признался: «Бубенцы немного напряглись. Я бы попробовал ее картофельные дольки». Да, все самое эротичное беларусы ассоциируют с картошкой. Артур Викторович разрушил иллюзии Антося: «У нее кольцо». Антось машинально уточнил: «Баскетбольное?» Во времена голодной юности гомельчанин отлично играл в баскетбол, и если бы не артрит, он бы и сегодня будил район ритмичными ударами мяча о баскетбольный щит. Когда жизнь отнимает надежду, остается питаться воспоминаниями и алкоголем.
Бар «Белфаст» – уникальное место. Дорогу в паб может найти только тот, кто уже бывал здесь раньше – и никак иначе. Даже если вы отыщите заведение на Google-картах, по дороге навигатор выйдет из строя. Если поедете на машине – уткнетесь в тупик. Пойдете наобум – сорветесь в канал с обледенелой набережной, и вас тоже не найдут.
Впервые я оказался в «Белфасте» в компании гнома, выбравшегося на свет из сургутских рудников. Гном – тот еще тролль – знает поименно всех гоблинов и синих ходоков района «Чертаново», сатиров и вурдалаков Битцевского парка, где регулярно поет в полнолуние под гитару. А еще он водит дружбу с местными лепреконами – и ему открыты двери всех ирландских пабов. Одним словом, в бар меня привел Иван Денисович.
«Клуб 28» устроил заседание в баре в разгар субботы. В зале нас приветствовали автомобильные номера, скрученные с ирландских и североирландских автомобилей; граффити с изображением бойцов «Ирландской республиканской армии» и надписью: «37 лет. Время наступать»; дорожные указатели ольстерских городов и таблички на столе: «Этот стол несвободен. Как Северная Ирландия. Пока что…» Пока парни искали свободное место, застрял напротив плаката «12 причин, почему пиво лучше женщин». В списке, в частности, значились следующие пункты: «Пиво никогда не опаздывает. Пиво всегда мокрое. У пива никогда не бывает мигрени. Пиво всегда идет вниз легко. Ты можешь разделить пиво с твоими друзьями. Когда идешь в бар, ты всегда можешь подцепить пиво. Пиво никогда не приревнует, если ты возьмешь другую пинту. Пиво никогда не расстроится, если ты придешь домой с другой бутылкой. Ты можешь позволить себе больше чем одно пиво за ночь – и не чувствовать вины». «Отличный повод!» – подумал я и направился к стойке.
Публика в баре подобралась та еще. За большим столом в шумной компании сидел лысоголовый бородач. Когда он поднимал бокал, то оттягивал не мизинец, а указательный палец, будто говоря: «Всем цыц! Я, я пью!» Очень кричащий жест, у меня аж уши заложило. По левую руку от бородача сидела девушка с ярко-фиолетовыми волосами, покрашенными совсем недавно. Никогда не понимал таких людей, как и тех, кто забивается татуировками. Кажется, что этим персонажам, кроме как цветом волос на пизде, и выделиться нечем.
В углу зала за высокой стойкой ссутулился мужчина с грустным ебальником. Антось тут же раскусил одиночку – сказал, что такие лица бывают только у русских в Стамбуле или у беларусов в Москве – опустошенные, будто завтра на эшафот.
Наша троица уселась за большой стол аккурат напротив входа. Мы с Артуром заказали пиво по принципу «горше, плотнее, темнее».
Звучит как слоган БДСМ-клуба, но у ирландского пива и секса действительно много общего. Трясущимися, неуверенными руками я нес два заветных бокала «Харпа» (зачем мельчить, если все равно придется повторить?). Антось, не пьющий уже два года, заметил мандраж и поддел: «Что ты идешь с бокалом, как на крестном ходу?» Наконец, мы уселись, и Артур Викторович поинтересовался, что стало причиной моего вчерашнего пития. «Как писателю мне ваш вопрос кажется оскорбительным», – сказал я и раскрыл тайну внезапно материализовавшейся бутылки водки.
Артур Викторович остался впечатлен: «Мистический алкоголизм в чистом виде! Пожалуй, можно создать секту мистических алкоголиков. Вот вы представьте: кому с большей вероятностью откроют дверь – баптисту с Библией или мистическому алкоголику с бутылкой коньяка? Мистический алкоголик знает ответы на все вопросы. Вот спросят его, например: “Вы верите в Бога?” – а он и ответит: “Я верю в алкоголь”. Спросят: “Где смысл жизни?” А он и скажет: “На дне бутылки”. Спросят: “Почему люди так жестоки?” – он и здесь не растеряется: “Потому что трезвые!” Спросят: “Тварь я дрожащая, или право имею?”, и он парирует: “Конечно, тварь, потому что не опохмелился, вот руки и дрожат!”»
«Не понимаю, что плохого в похмелье? Похмелье – заебись! я возразил Бороде. – У меня с похмелья всегда три желания: подрочить, попиздиться, понаписать книжек. Подрочить я уже успел». «На фото Флоры, надеюсь?» – уточнил Антось. – «Само собой». Я нагло солгал: дрочил на грязный тройничок с «порнохаба», а вот поднимать кулак на чистый образ Флоры не посмел. Артур Викторович съязвил: «Ну а книгу-то сегодня написал?» «А зачем я приехал сюда, господа?» – я отхлебнул пива и открыл походный блокнот.
Если задуматься, то алкоголь играет очень весомую, если не сказать – решающую роль в жизни российского (да и многих других) общества, потому что выступает одним из наиэффективнейших инструментов социализации. Вот с кем вы дружите из ваших университетских знакомых: с теми, с кем сидели на одной скамейке в душной аудитории факультета международного права, или же с теми, с кем прогуливали пары по гражданскому праву и шли пить пиво за гаражи? Ответ очевиден.
– Удивительно, – задумался Антось. – Когда в Беларуси запретили пить на улице, я стал чаще потреблять. Борьба с государственным строем, моя маленькая герилья, перманентная партизанщина. Запретили пить? Долой законы! Я же бунтарь по природе. Хотя, с другой стороны, в Беларуси алкоголизм пестуют и поощряют: пьяными проще управлять.
За соседним столиком женщина принесла запотевший бокал пива своему ухажеру. Увидев столь трогательную сцену женской заботы, мы завистливо утерли скупые мужские слезы и вышли на перекур, где стали свидетелями еще более ошеломительной картины: худенькая блондинка, присев на корточки, завязывала шнурки своему кавалеру. Да, мужчина сильно прихрамывал на левую ногу и держал костыль в правой руке, но тем не менее! «Вот где найти такую женщину, где?» – Артур Викторович завистливо вздохнул и закурил.
В Москву пришла весна, о чем оповестили блогерки со своими инстахазбэндами, оккупировавшие все панорамные локации столицы. На мосту с торца бара девушка в длинном красном платье позировала на фоне реки, а ее кавалер, вооружившись зеркальной камерой, отстреливал кадр за кадром: пять, десять, пятнадцать щелчков; смена ракурса; подол платья приподнять, подол платья отпустить; в профиль, в анфас; стоя, полусидя, лежа на картонке. Не представляю, как полтораста лет назад люди догадывались о наступлении весны. Уж точно не по перелетным грачам. Теперь на помощь пришел «инстаграм».
Мы вернулись в зал. Артур положил кепку на лавку и доложил: «Представляешь, Антось, мы сейчас наблюдали картину, как женщина завязывала шнурки своему парню». Потрясенный Антось восторженно поднял кулак вверх, и мы чокнулись.
– Я однажды с одной 19-летней познакомился, – Артур прикончил стакан и принялся за следующий. – Пришел в клуб на тусовку, а там девочки на диване Мариенгофа обсуждали. Я, конечно, Мариенгофа не читал, но спросил: «Да ладно, Мариенгоф? “Циники” грандиозная вещь!» Она с интересом спросила: «Вы читали Мариенгофа?» Я почувствовал себя оскорбленным: «Я – и не читал?!» Так и познакомились».
Где-то в бэкапе сознания я нащупал похожую сцену, свидетелем или участником которой оказался в недалеком прошлом.
– Мариенгоф, – говорю, – это хорошо. У него в «Циниках» есть шедевральная сцена, как главный герой, ухаживая за женой, ей клизму ставит. Вот так его любовь и закончилась. Рутина и телесность убили возвышенность.
– Ну если ты «утку» поменял, то это действительно любовь, возразил Артур.
Про «Циники» Артур хорошо упомянул. Балансируя на грани правды и вымысла, Мариенгоф создал слепок эпохи, впитавший и футуристические восклицания, и шепоты символизма. Имажинисты, к которым, наряду с вашим покорным слугой, относились Есенин и Шершеневич, эти паяцы на авансцене революции, презентовали «бытовой театр», стремясь к театрализации жизни, эстетизации каждого момента собственной биографии, благодаря чему произведения их получилась тонкие, почти символичные, на столкновении быта и прекрасного, на конфликте высокого и низкого. В точности последовав максиме Уайльда, они вложили весь гений в жизнь, а в творчество – только талант, провозгласив бунт индивидуального вкуса против нивелировки моды и калибровки общества. Арлекины эпохи, они нарочито пестовали репутацию самозванцев, не позволяя себе никакой изящной скромности, холодной харизмы или заметной незаметности в литературном и бытовом поведении, потому принимать всерьез все, что они говорят, непростительно, а не верить им – оскорбительно. Крик, натиск и буря, самохвальство и похабщина, площадная брань и звериный рев, самореклама, в конце концов – все это лишь отражение тонкой души, раздробленной городом. Мариенгоф представил нарциссическое изображение героя-индивидуалиста на фоне исторических потрясений и наигранно назвался циником, потому что пытался сбежать от действительности, до которой не дорос. Или которая оказалась по щиколотку. Тут уж вопрос в интерпретациях. Я приготовился прочитать коллегам развернутую лекцию о творчестве имажинистов, но мочевой пузырь пригласил в уборную.
Уборная любого бара – наилучшая реклама и самое надежное тавро. Помню, как мы однажды уединились с бывшей в туалете виски-бара. Само собой, в будуаре затронули поэтику Бодлера. Владельцы бара подошли к оформлению заведения со вкусом, потому мы комфортно и без стеснений порассуждали о метафорических рядах проклятого поэта. Я накрыл тело женщины, как француз – «любовью труп лошади».
Мои друзья не меньшие ценители уборных. Антось рассказывал, как минут 15 изучал стены в туалете клуба «Чайнатаун»: фееричные плакаты в стилистике пинап надолго врезались в память.
В туалете «Белфаста» висело следующее объявление, сопровождаемое изображением лепрекона в зеленом камзоле с ярко-рыжей бородой и вантузом в руках: «Бумагу, полотенца, тампоны, прокладки, окурки, телефоны, презервативы, чеки, письма, счета, документы, перчатки, золотых рыбок, жевательную резинку, надежды на лучшее в унитаз не смывать! Для всего этого есть урна». Да, любой писатель знает, что в творчестве самое важное – иметь урну поглубже и держать ее как можно ближе.
О проекте
О подписке