Некоторые из раскатившихся по земле баночек треснули, у некоторых отскочили крышки, и из горлышек вовсю выползали пауки, гусеницы, сороконожки. Разноцветные бабочки покинули стеклянные убежища, устланные травами и цветами, и замельтешили над землей.

«Че-е-ерт!»

Франциск бросился подбирать склянки.

– Господь праведный, что это такое?! – гаркнула тетушка Мюриель.

– Это… – Франц покраснел, подняв взгляд на тетушку. – Это просто бабочки. Мотыльки. Они не опасны. Я сейчас всех соберу, подождите немного!

Франциск упал на колени, схватил одну из баночек и, нашарив крышку, принялся торопливо собирать разбегающихся насекомых. Когда он подхватил с земли одну особенно длинную сороконожку («Каких трудов мне стоило ее добыть!») и, подняв в воздух извивающееся членистое тело, аккуратно опустил насекомое в стеклянный домик, все присутствующие невольно вскрикнули. Франц не обратил на это внимания и продолжил собирать беглецов.

Побледневшая служанка в любой момент готова была упасть в обморок, с ужасом таращась на облепивших ее черных бабочек, и Франциск успокаивающе проговорил:

– Погодите… погодите немного… сейчас я найду сачок и сниму их! Сейчас, одну минуту!

Он, тяжело дыша, встал и двинулся к коробке, чтобы поставить уцелевшие баночки обратно, но тут раздался грозный голос тетушки:

– Нет, нет и еще раз нет!

Впрочем, Франц пропустил ее крик мимо ушей.

– Молодой человек, – прорычала тетка.

Франциск замедлил ход.

– Ты слышал, что я сказала? Обернись.

Тон тетушки не подразумевал ослушания, и Франциск, глубоко вдохнув, обернулся. Мюриель глядела на него сузившимися глазками.

– Никаких бабочек! – отрезала тетка. – Никаких мотыльков! Никаких насекомых!

– Но…

– Не смей трогать этих гадких, мерзких существ.

Франц возмутился до глубины души: «Они не гадкие! Как можно говорить такое про бабочек?» Вслух он сказать этого, правда, не смог. Тетушка была иного мнения. Раздувая ноздри, Мюриель какое-то время с отвращением глядела на нежно-лазурного мотылька, приземлившегося в шаге от нее, а затем резко подняла ногу и тут же опустила.

Из груди Франца вырвался крик боли. Ему показалось, будто внутри порвалась какая-то струна; он уставился на туфлю, не смея думать, что бабочка под подошвой уже мертва. «Нет! Нет! Нет!» Страх пронзил мальчика, и он застыл, чувствуя, как в жилах забурлила кровь.

– Вы… вы…

Франциск, трясясь от гнева, устремил глаза на тетушку, а та вскинула голову и нахмурилась – никогда еще не осмеливался какой-то ребенок дерзить ей, почтенной взрослой даме! Делайла Фармер глядела на сына, поджав губы, и всем своим видом демонстрировала, что их ждет серьезный разговор.

– Так-так-так. Ты что-то хотел сказать? Говори.

Филипп, выглядывающий из-за спин тетушек и матери, едва заметно покачал головой. Выражение лица матери ясно говорило Францу, что ему следует держать рот на замке, иначе… Мальчик поджал губы и подавил нарастающую волну.

– Нет? Что ж, отлично. Гарольд, – тетушка обратилась к унылому садовнику, – выбросите эту гадость. Мой дом – не место для этих отвратительных ползучек.

– Что? Нет! – вскричал Франциск.

Ему уже было плевать. Даже если его лишат ужина, запрут в комнате и запретят разговаривать с Филиппом – плевать! Франциск ринулся к заветной коробке, торопливо составил в нее баночки, и тут Гарольд выдернул коробку прямо из-под носа мальчика.

– Нет! – крикнул Франц и раскинул руки, не давая мужчине пройти. Стена самообладания рухнула, и на свет явился обычный Франциск – упрямый мальчишка, который всегда действовал наперекор желаниям взрослых. Мальчик, чувствуя, как в висках стучит кровь, гневно посмотрел на мужчину и выдохнул:

– Нет. Отдайте!

Садовник бросил на Франца пустой взгляд.

– Отдайте! Я… я собирал их! Мы собирали вместе с мистером Бэриллом… Они мне нужны… Я делал записи, наблюдал… – Франциск тяжело сглотнул. – Это же просто бабочки! Они не опасны!

Сзади послышался смешок.

– Делайла, – укорительно цокнула языком тетушка, – я и не знала, что ты так разбаловала своего ребенка. Господь праведный, он вылитый папаша – не зря говорят «яблоко от яблони» – такой же длинный язык! Неужели эта ползучая гадость жила у вас в доме?! Поверить не могу. Как безответственно! Гарольд, чего вы ждете?

Садовник сделал шаг в сторону, но Франциск упрямо двинулся за ним.

– Франц, – негромко позвала мать.

Такого холода в ее голосе Франциск еще не слышал. Он замер, поняв, что это означает. В голосе матери сквозил страх.

И внезапно – будто пораженный громом – мальчик все понял. Все, что стояло за переездом. Что он игнорировал, веря в свою светлую мечту о доброй тете.

Если он сейчас ослушается и выхватит коробку из рук этого Гарольда, защитит своих питомцев, тетка вышвырнет его семью на улицу.

Но у Фармеров больше нет денег и нет другого жилья. Отец исчез, оставив фирму, какое-то время мать пыталась вести дела, но дела шли все хуже и хуже, и фирма разорилась. Какое-то время они жили на накопленные деньги, потом в долг, и в конечном итоге гордая Делайла решилась-таки написать тетушке Мюриель с просьбой приютить их.

Теперь Франциск понимал, отчего не видел Мюриель раньше – видимо, они с Делайлой терпеть друг друга не могли, но сейчас просто не было выхода…

Но все же… все же…

«Успокойся, – быстро сказал себе Франциск. – Успокойся и попробуй по-другому. Попроси ее».

Да, это могло сработать! Иногда, очень редко, мальчик становился шелковым ради того, чтобы заполучить желаемое. И сейчас был такой момент. Ведь именно этого хочет Мюриель – такие люди обожают, чтобы им лизали туфли, чтобы перед ними склоняли головы, чтобы давали ощутить власть над собой. И Франциск был готов пойти на это ради своей драгоценной коллекции.

Мальчик порывисто обернулся.

– Тетушка… – начал он тихим просящим голосом.

Мать чуть кивнула.

– Я… я был неправ. Пожалуйста, скажите Гарольду остановиться.

Мюриель пристально смотрела на Франциска, следила, как он подавляет свой гнев, как разжимает кулаки. Внимательно подмечала перемены в лице мальчишки – на смену гневу приходило смирение. Послушание. Покорность. Строптивец склонялся перед ней, и это доставляло Мюриель огромное удовольствие.

– Остановитесь, Гарольд, – ухмыльнулась тетушка. – Мальчишка хочет что-то сказать. Да, Франциск?

«Ты все-таки знаешь мое имя, старая стерва!» – подумал мальчик. Конечно, дома такие слова не говорили, но, если живешь на краю Ист-Энда, волей-неволей научишься языку улиц. Однако вслух Франциск выдавил иное:

– Я…

Делайла, сузив глаза, кивнула Францу.

– Они не опасны.

Мальчик чуть кивнул на коробку в руках Гарольда. Там находились баночки с лягушачьей икрой и головастиками, мотыльками и гусеницами, которые вот-вот должны были обернуться бабочками. Много-много великолепных образцов. Франциск потратил долгие часы, чтобы отыскать драгоценную для него живность в городе, а иногда мистер Бэрил – частный учитель – брал его в парк, и там они отыскивали новых питомцев. Порой Бэрил даже привозил интересные экземпляры из дальних поездок, и Франц был на седьмом небе от счастья. Мальчик ухаживал за своими любимцами, кормил их и с замиранием сердца наблюдал, как трескается янтарная хризалида, выпуская в мир пурпурную крапивницу. Чудо природы – вот что это было.

– Они не опасны, клянусь. Это просто бабочки. Это задание моего учителя, мы ставили эксперименты. Они не опасны.

– Правда? – сощурилась тетушка.

Франц кивнул. Мюриель обменялась взглядами с Гарольдом, и на какой-то момент мальчик ощутил, что натянувшаяся тетива лука, готовая выпустить смертоносную стрелу, ослабла. Он уцепился за эту возможность и, ободренный милостью тетушки, пошел дальше:

– Я… мне жаль, что я поднял голос… Простите.

– Что-что?

Мюриель не расслышала (или только сделала вид?).

– Я прошу прощения, – сказал Франц громче, сдерживая напряжение и неприязнь. Он постарался вложить в слова ровно столько извинения, сколько мог выдавить из себя в присутствии той, что была ему столь омерзительна.

Тетушка ответила на его слова долгим взглядом. Смотрела и смотрела, будто проверяя – действительно ли племянник сожалеет? Действительно ли смирился и положил свое «я» к ее ногам?

Франциск собрал все силы, чтобы ответить на этот пронзительный взгляд инквизитора достойно, ничем не выдать то, чего жаждет на самом деле, а именно утопить Мюриель собственными руками. Наконец тетушка удовлетворенно кивнула. На бледном лице Делайлы проявилось облегчение – видимо, она ожидала, что Франц продолжит упрямиться, разозлит Мюриель, и та выставит их вон.

– Хорошо. – Хозяйка дома махнула рукой.

Франциск выдохнул, ощутив, как на лбу выступила испарина. «Слава богу!» Тетушка заставила его склониться перед ней, но коллекция стоила того, чтобы пожертвовать своей гордостью. Франц подумал о своих драгоценных бабочках. Хрупких, бедных бабочках, чуде природы, которое мог защитить только он один. «Они будут в безопасности!»

– Возможно, ты прав и эти ползунки неопасны, – продолжала тетушка, и в глубине ее глаз Франц вдруг заметил какой-то блеск, – но в любом случае… Да, в любом случае, молодой человек, это послужит тебе хорошим уроком, чтобы в следующий раз подумать хорошенько, прежде чем дерзить старшим. Вот так! Гарольд, слышите меня? Уничтожьте эту гадость!

– Нет!!! – закричал Франц.

Но было поздно. В мгновение ока садовник вытряхнул содержимое коробки на выложенную каменными плитами дорожку под кленом, а затем бесстрастно опустил огромный башмак на стеклянные баночки. Он топтал перламутровых бабочек, превращая их нежные крылышки в пыль, давил крохотные тельца гусеничек, уничтожал хрупкие куколки. Лицо Гарольда не выражало ничего – такой же пустой взгляд, как и прежде.

– Нет! Нет! Нет! – кричал Франциск. Он чувствовал каждый удар ботинка о землю так, будто били в живот его самого. – Не-е-ет!

Некоторые мотыльки пытались вырваться. Они судорожно трепетали помятыми крылышками, но едва успевали приподняться над землей, как безжалостный башмак Гарольда все же настигал их.

На какой-то момент Франц потерял рассудок. Он даже не подумал о том, что делает. Ноги сами понесли мальчика туда, где под кленом творилось варварство. Где совершалось настоящее… убийство.

Он ринулся к Гарольду, но оклик матери, в котором звенела неприкрытая тревога, заставил его остановиться на полпути. Мальчик застыл, содрогаясь от боли – внутри он кричал и молотил руками по врагу, – но в жизни вынужден был стоять в нескольких метрах от места казни, глядя на бездушного Гарольда, который топтал и топтал прекрасных бабочек. Вынужден был стоять, умирая внутри от ненависти и гнева, и все, что ему оставалось, – лишь сжимать кулаки в бессилии.

– Франциск, – снова окликнула мать.

Мальчик тяжело дышал и едва сдерживался, чтобы не разрыдаться у всех на виду.

Через несколько минут с коллекцией Франца было покончено. Гарольд отер подошвы о дерн и двинулся прочь, все с тем же равнодушием на лице.

Все, что осталось от трудов Франца и мистера Бэрила, от работы, в которую они вложили столько любви, внимания и времени, – пустая коробка и стеклянное крошево. Ветер подхватывал разноцветные оторванные крылышки и уносил прочь.

Они все погибли.

Франц обернулся к Мюриель – его щеки были красны, ноздри раздувались. Мальчик сжал пальцы в кулаки, больше не намереваясь притворяться. В этом не было смысла. Тетушка же довольно блеснула бусинами глаз и ухмыльнулась. На ее лице сияло торжество – Франциск его мгновенно узнал.

– Терпеть не могу животных, – негромко и чопорно протянула Мюриель. – Но больше всего – невоспитанных детей, которые не знают свое место.