Но тот взмахнул своим вороненым клинком. Безжалостное солнце пустыни заиграло на нем и отблеск только попал на первого из огненных духов. Тот взвыл яростно и затрясся, сбрасывая восседавших на нем людей. С боевым кличем египтянин кинулся на врагов, один против десятка. Вороненый меч вступил в дело. Воистину, то был не простой клинок! И владеющий им, стоил армии! Десть против одного – не больше десяти минут схватки! Первый из разбойников остался без головы. Второго египтянин разрубил пополам как зрелую тыкву. Вот упал третий: его воин прикончил ударом снизу верх. Потом сине-черный меч превратился в сплошной стальной вихрь вокруг своего хозяина. Даже ифриту досталось от волшебного клинка: он заревел, получив рану в пылающий живот, и разозленный взвился в облака, чтоб оттуда огненным шаром низринуться на непокорного, но в самом конце полета он резко изменил траекторию и помчался на беззащитных женщин и юношу в зеленом. Готовые погибнуть, те сгруппировались и темнокожая юница прикрыла собой старшую, чтоб дать ей больше шансов выжить в аду ифритового пламени. Но солдат угадал маневр и, раскидав, нападающих людей, успел подставить гудящий клинок на пути духа. Тот вспорол огненный живот, как рыбье брюхо. И из чрева ифрита полился дождь пылающей серы, погребая под собой и воина-египтянина и убитых им врагов. Сам великан рухнул в море, испустив предсмертный крик. Первый натиск был отбит. Но слишком велика цена победы. Оплавленный синий клинок лежал на песке, посыпанный пеплом его последнего владельца. Женщинам не на кого больше было рассчитывать. И Колокольчик, оставив свою спутницу, метнулась к осиротевшему мечу. Он показался особенно гигантским в ее маленьких руках.

Другие ифриты приближались. Уже готовая вскочить на уцелевшего верблюда, Колокольчик, бросила прощальный взгляд на Кайно.

И тот, наконец, решился:

– Не женское дело носить оружие, госпожа! Двум женщинам не спастись, когда их преследуют духи огня и банда разбойников, – с этими словами парень отнял меч у чернокожей и засунул его за подаренный сегодня пояс. – Систр больше подходит для ваших рук. Идите за мной. И быстро.

С этими словами он взял под уздцы верблюдов и повел животных в тень финиковой рощи в распадке. Женщины и не думали возражать. Кайно испытал новое и очень приятное чувство: ему подчинялись, за ним следовали. Привыкший сам подчиняться матери, даже если не понимал, что делает, он почувствовал себя мужчиной. Оттягивающий пояс меч усиливал это чувство. Уже понимая, что он делает, особенно старательно Кайно повторил защитные жесты и слова, пряча свою долину от посторонних глаз. Теперь на берегу остались только следы недавней битвы: обгоревшие тела да цепочка верблюжьих следов. Маслянисто-синяя поверхность моря приняла тело ифрита беззвучно и снова была спокойна, даже рябью не подернулась. Но и тут юноша знал, что делать: заклятье ветров мать вложила в него еще с детства, хотя он думал до сегодняшнего дня, что просто напевает песни с материнской родины. Сегодня словно пелена спала с глаз Кайно. Он сотворил волшбу сознательно, чтоб замести следы. Поднявшийся с моря поток душного воздуха ударил им в спину, но тут же улегся. Дева-Колокольчик, казалось, глядела на парня с восхищением, но прятала глаза, как только замечала, что он смотрит на нее.

– Наша госпожа – придворная дама Египта, она отблагодарит тебя за наше спасение, – произнесла старшая из женщин, – наша же благодарность безмерна и бессчетна, как крупинки соли на берегу этого Восточного моря.

Кайно ответил церемонным поклоном, но без слов. А за воздвигнутой преградой невидимости два ифрита, еще более крупных, чем первый, поверженный, носились в ярости от потери добычи. Расшвыривая смертных со своих плеч, они завывали неистово. Но, как понял Кайно, так и не видели, куда пропали беглянки.

Мириам, разумеется, приняла гостей, но была молчаливей, чем обычно. Вежливо слушала, улыбалась комплиментам старшей из женщин, светлокожей Султаны, а та вовсю расхваливала ее стряпню, восхищалась прекрасными пальмами долины и ее хозяйкой.

– Не сочтите за дерзость, почтенная Мириам, но мне трудно предположить, сколько вам лет. Мало кто из придворных дам может похвастать такой цветущей красотой при таком взрослом сыне. И стада ослиц, в молоке которых купаются дамы по примеру моей госпожи, я не вижу в вашем оазисе. В чем ваш секрет? Он превратил бы вас в богатую и знатную, раскрой вы его мне. А я уж позаботилась бы о том, чтоб сделать его доступным только для избранных, а потому желанным для всех дам не только Египта, но и Рима.

Мириам слушала вполуха. Зато наблюдала вполглаза за сыном. Да тут и четверти хватило бы, чтоб заметить изменения. Кайно был здесь, в ярком круге света возле огня, но весь устремлен во тьму ночи. Причину материнский взгляд тоже различил сразу. Маленькая чернокожая нубийка с кипящими смолью глазами и сотней жестких косичек сидела у края навеса. Только благодаря тяжелым золотым подвескам косички свисали в гладкую египетскую прическу. По обычаю своей страны на девушке была льняная набедренная повязка, чуть выше колен, но чтоб не впасть в немилость хозяйка финиковой рощи, к ужину Кали, так ее звали, вышла, надев еще немного кисеи и очень много длинных ожерелий из самых разных материалов. Золотые пластины и серебряные цепочки смешались на ее грудь с коралловыми шариками, нитками ракушек и жемчуга, и даже костяные подвески и бронзовые бубенчики были там. Широким передником они спускались с тонкой девичьей шеи, скрывая маленькие упругие груди и мягкий живот.

Скромно сидела Кали у края света, лишь иногда поднимая глаза то на говорящую Султану, то на Мириам, но никогда на Кайно. И эта женская покорность сводила парня с ума. Если бы она смеялась и пела, танцуя жаркие танцы своей дикой родины, юноша отвел бы глаза и запретил бы себе смотреть на длинные стройные ноги эбонитового цвета. Он ушел бы считать звезды на вершине холма или смотреть на лунную дорожку на морском берегу, и справился бы с дразнящим призраком и звенящей плотью, забыв всё на утро. Но нубийка сидела и молчала, потупив глаза, и только ее гладкая черная кожа требовала прикосновения в отблесках мирного огня.

Потом Кали как-то незаметно растворилась в темноте. Так незаметно, что даже Кайно пропустил этот момент. А Мириам, отвлекаемая светской болтовней Султаны, спохватилась, когда сын попросил разрешения пойти проверить как там верблюды. Всё было ясно без слов. Но вежливость требовала от хозяев оставаться с гостями, и гости этим беззастенчиво пользовались. Когда же Султана наконец угомонилась и взяв слово с Мириам, что та разрешит поднести царице фиников и целебной морской соли, сохраняющей красоту, матери было поздно бежать за сыном в темноту. Оставалось только утешать себя мыслью, что рано или поздно сыновья должны отпустить материнский подол, чтоб взяться за другой.

Но не прошло и часа, как хранительница резко изменила свое мнение и уже громко звала своего сына по имени. Её больше не занимал ночной покой гостей и соблюдение неписаных законов и приличий.

А Кайно действительно пошел к верблюдам. Им нужно было дать свежей воды, и вообще… Ежедневных забот хватает. Мать даже находит в этом какую-то прелесть, появление гостей разрушает привычный уклад и прибавляет суеты… Так она говорит. Но Кайно гладил белого верблюда, на котором сегодня днем скакала маленькая нубийка и думал, что суета лучше рутины. И всё время ловил себя на мысли о Кали. О груде бус на ней и об угадывающихся очертаниях того, что под ними. Он представлял, как сжимает девушка бедрами спину верблюда, когда едет, и как покачивается она в такт движениям сильного зверя…

Кали появилась, просто шагнув из темноты. На ней всё так же был ворох бус и ожерелий. Но теперь она не прятала глаз от юноши. И одуряюще пахло какой-то незнакомой сладостью.

– Я хочу еще раз поблагодарить тебя за спасение, – нубийка первой прервала молчание. Бусины тихонько шуршали при каждом ее движении.

Теперь Кайно опускал глаза. Но даже в темноте приморской звездной ночи хватало света, чтобы видеть золотые браслеты на эбонитовых щиколотках. Сильных бедер не скрывал египетский лен.

Слова сейчас только мешали. Пальцы юноши уже скользили по ниткам бус, отыскивая то, что те скрывали. Черная дева не возражала, а прижалась сильнее, выгнувшись, как арфа в руках Кайно, когда он обхватил ее талию.

Никто из них не хотел останавливаться. Кали как огонь пылала в его руках, неуловимо гибкая и горячая. Просторная рубаха Кайно треснула, разорванная от ворота сильными черными руками. Дарёный пояс, сорванный, уже давно змеился у ног девушки. А еще она шептала:

– Поехали со мной, тебе не место здесь в глуши, ты великий маг, я поняла это сразу, для меня честь отдаться тебе, будь моим, любимый, – и Кайно таял от слов, горячих как вожделенное лоно. Он был готов на всё, ради обладания Кали. А она опрокинула его на спину, на остывающий песок, и теперь возвышалась, еще более желанная.

– Будь моим, иди за мной, я дам тебе силу и помогу обрести истинное бессмертие, там мы будем вместе навсегда – Кали поставила точеную ножку на грудь парню, и он ясно увидел татуировку на щиколотке: восемь стрел, направленных во все стороны света. В темноте тату слабо светилось красным.

– Да, – простонал Кайно, – да, всё что ты скажешь, любимая! – он потянулся губами к светящемуся знаку, но Кали отдернула ножку.

– Сынок, Кайно, где ты? – крик матери взорвал момент.

– Я буду ждать тебя после испытания в своем убежище в Александрии, – голос Кали теперь не походил на жалобный колокольчик систра. Это был голос повелительницы, но казался слаще меда.

– Отойди от моего сына, женщина, – грозная воительница стояла сейчас перед Кайно, валькирия, а не привычная заботливая мамочка! Кривой меч погибшего египтянина, сменивший за сутки уже третьи руки, даже не подрагивал. Мать держала его крепко и умело. Темно-синее лезвие уперлось в гладкую и влажную спину Кали. – Эта ведьма с тобой ничего не сделала, Кайно?

Миг, и повелительница снова стала кроткой черной прислужницей.

– Простите, госпожа, – потупленный глазки, неуверенные стыдливые движения, попытка прикрыть наготу кисеёй, – простите! Я хотела поблагодарить вашего сына за спасение как принято у меня на родине. И… может быть… открыть ему нечто новое… о нем самом.

Нет, это насмешка, а не покаяние.

Кали расхохоталась. Громко и хрипло, как пьяная. Она с гибкостью змеи поднялась, обернулась и пошла вперед на Мириам, не страшась вороненой стали.

– Я – ведьма?! А сама-то ты кто? Или сын не знает, чем занимается его тихая мать? Или ты ему не рассказала еще как вырастила этот финиковый садик в соляной пустыне? Кто ты вообще такая и кто он из-за тебя?

Кали зажала угрожавшее ей плоское лезвие ладонями. Искры пошли по нему, гулом наполнился воздух, задрожал и завибрировал.

– Ты должна немедленно покинуть мой дом, – Мириам зачем-то пыталась быть вежливой, – здесь нет места слугам Хаоса!

Кали зашлась хохотом. Её белые зубы сияли алчно и хищно:

– А иначе что? Проткнешь меня?

– Твоя подруга тоже сомневалась, что у меня хватит сил, – Мириам навалилась на рукоять.

– Вот так? – Кали резко развела ладони, и тяжелая сталь воткнулась в гору бус прямо посередине груди. Меч вошел в тело нубийки до половины.

– Нет! – Кайно словно сам принял удар.

Бусины водопадом полились на песок. Девушка согнулась в предсмертной судороге. Медленно, очень медленно она повернула голову и бросила прощальный взгляд кипящих смолью глаз на обмершего юношу.

– Истинное бессмертие, – выдохнула она. И упала на колени, пронзенная на сквозь.

Мириам выпустила раскалившуюся рукоять. И в тот же миг знак из восьми стрел запылал на эфесе. Белый луч вырвался оттуда и, пронзив темноту ночи, срезал навес над верблюдами, слово столбы там были из масла. Сухое дерево загорелось. А Кали попыталась встать. Луч дернулся, повторяя ее движения, и вот уже запылали крыши построек, вот полетели вниз срезанные горящие макушки пальм, лопались и взрывались горшки с маслом, верблюды носились, громко ревя…

– Горят, они снова горят, – завопила Мириам. – Снова, снова! – казалось, что кроме пожара теперь она ничего не видела. И резавший пальмы луч разрезал вновь уже затянувшуюся рану в памяти. Женщина смотрела безумным взглядом и не дымящиеся перистые кроны видела перед собой…

Кайно бросился к поднимающейся девушке, но та легко оттолкнула его, и уверенно встала на ноги. Ухватившись за раскаленный эфес, нубийка вырвала оружие из своей груди и снова расхохоталась.

– Я сама свила «Звезду миражей» из огненных заклинаний на родине твоего отца, маленький Кайно, – огонь плясал в ее глазах, но не пламя пожарища играло в зрачках чернокожей. – Его не сравнить по силе с работой мастеров Брандея и работает он только в нашем мире, но посмотри, как работает! Всё, что ты видел утром, возлюбленный, всё сделал он, «Звезда миражей»!

Кайно не верил своим ушам: злодеи из пустыни, битва с ифритам, гибель воина, боевой клич и дождь из серы – всё только миражи! И навел их вот этот тяжелый клинок, который он сегодня носил за поясом!

–Ты мог бы сделать не хуже, или намного лучше, мужчина знает толк в мечах лучше любой девы, даже если не пробовал. Ах, если бы ты не хоронил себя заживо в этом слащавом пальмовом раю. Спроси у матери, когда она придет в себя, и, – голос Кали снова зазвучал как музыка, – И мы не закончили наш танец страсти. Я жажду встречи с тобой.

Очертив на прощанье круг боевым лучом, нубийка вскочила на какую-то синюю крылатую тварь, вынырнувшую из пламени пожара, и взлетела в ночное небо.

К утру и этот мираж рассеялся. Мирно перешептывались листьями стройные пальмы. Их сочные плоды уже почти созрели. Громадные разноцветные гроздья – красные, желтые, – свисали из под высоких крон. Совсем скоро нужно будет взбираться туда, срезать ароматные тяжелые кисти, а потом разложить сушиться на солнце. Мальчишкой Кайно любил карабкаться по шершавому стволу и спускаться с полной плодов корзиной на голове. Или пить молоко со свежим финиковым медом, глядя как мать ловко плетет очередную циновку. Ее красивые пальцы перебирали листья, словно играли на арфе. И все, кто бывал в их оазисе, восхищались тонкой искусной, нарядной работой. Хвалили и увозили с собой, с удовольствием меняли на что-либо. А еще надо сделать масло и вино да и пальмовой муки запасти. Заботы, заботы, каждый сезон, каждый год, каждый раз… Мириам находила в этом какое-то удовольствие, и сын разделял его, пока не вырос. Но нынешняя ночь перевернула всё. «Или расставила по своим местам?» – спрашивал себя Кайно, с мрачным удивлением осматривая не пострадавшие угодья. Без радости.

Горевшие в ночи навесы стояли на своих местах. Не сдвинулся с места ни один сухой лист на кровле. Плетеная изгородь не пострадала и горшки с мукой и маслом, так лихо взрывавшиеся во время сражения, чинными рядами стояли в полном порядке.

Так было или не было? Жаркая битва, тяжесть волшебного клинка в руках, проснувшаяся мужская сила и горячая женская плоть в ночи – мираж или правда? Можно ли жить теперь спокойно и мирно, занимаясь финиками и вычерпывая воду молчаливым верблюдам, если знаешь, что за стройными рядами пальм и смрадным морем бурлит жизнь, полная страсти? Если ждет самая прекрасная и опасная дева из виденных тобой, ждет и жаждет встречи? Сулит еще больше знаний, силы и наслаждений. О, пальмовая изгородь больше не удержит, знать бы, что всё не было сном…

Кайно бродил по усадьбе сам не свой, ища знака. И он нашелся.

Мать сидела под навесом, грезя с открытыми глазами. Но, когда сын подошел к ней, вздохнула и спросила:

– Она еще лежит там, за масляным амбаром?

– Кто, мама?

– Султана. Я отрезала ей голову вчера, – и затем она заговорила быстро-быстро. Мириам сейчас совсем не была похожа на всё знающую и спокойную как песчаные дюны женщину, какой сын привык ее видеть. – Ты вчера ушел с Кали, я понимала – зачем. А это сидела и трещала, трещала, говорила и задерживала. Потом успокоилась и тоже вроде бы ушла спать. Но я нашла её за масляным амбаром. Она прогрызла шею козе и пила кровь…

… Мириам всегда ступала бесшумно, легкая походка девы лесов осталась еще с прошлой жизни. Как и умение ладить со всем живым, если такое находилось в забытой Творцом гористой пустыне этого неродного мира. Душной ночью, когда сын растворился в темноте, в погоне за первой страстью, мать решила пойти взять еще масла для светильников. Хозяйке всегда есть о чем позаботиться, чтоб поменьше думать о судьбах Упорядоченного.

Уже поднявшись на ноги, Мириам почувствовала страх. Чужой липкий ужас проник в нее, ударив под сердце как ножом. Простое существо, животное. Совсем рядом. И немой крик оборвался…Погибло! У хозяйки сбилось дыхание. Она покачнулась и схватила первое, что попалось в руки, в порыве защитить и защититься. Кривой меч с сине-черным лезвием.

Он, двуручный и тяжелый, сам легко лег в руку, словно уменьшив лезвие, эфес и граду под маленькую женскую ладонь. И Мириам сделала шаг навстречу мраку.

За складом пузатых горшков и кувшинов еще билась в агонии коза. А на ней, согнувшись неестественно, как сломанный голем, подставив лицо под струю булькающей крови, сидела придворная египетская дама. Перепачканная, она слизывала кровь и урчала, крепко держа еще дергающееся животное. Клыки торчали изо рта Султаны. Когда же коза затихла, монстр вонзил в шею жертвы пальцы, мгновенно ставшие когтями, и рванул шкуру, вырвав кусок мяса.

Увидев остолбеневшую Мириам, чудовище заулыбалось и довольно заурчало:

– Десерт!

Откусив шмат теплого еще мяса, существо проглотило его, закидывая голову, на манер стервятника. Шея Султаны вытянулась и еще недавно искусно убранные волосы теперь слиплись и болтались липкими прядями, оставляя кровавые разводы и грязные полосы на плечах и спине. И неуловимо резко хищная тварь подобралась и прыгнула. Оттолкнувшись руками и ногами, она уже в полете распрямилась и вытянулась, так что дорогая одежда треснула и стала рванью. Лишь на долю секунды раньше отшатнулась Мириам, лишь на два волоса не достали ее смертоносные когти. Лязг клыков раздался над самым ухом. Женщина ударила наотмашь, как палкой.

Удар лезвием плашмя заставил тварь заскулить и отлететь на несколько футов. Но пыла не охладил:

– Я сожру твой мозг как варенье из фиников, сладкая, – прорычала Султана. И сделала новый прыжок.

– Мириам, значит «горькая», безмозглая тварь, – парировала хозяйка. И снова удар сабли пришелся плашмя, не причинив звероподобной даме серьезного ущерба.

– Ашшшшшш, асссссс, – скалила она клыки, не решаясь сразу на новый длинный прыжок. Противники начали ходить кругами, выбирая момент для атаки. Султана не была диким зверем и не боялась человека, ее нельзя было зажать в угол и забить мечем как скотину. Скорее наоборот, каждое ее движение всё больше и сильнее выдавало в ней монстра, которого людям стоит бояться. Кожа Султаны посинела и покрылась бугристыми наростами. Глаза вылезли из глазниц, окровавленные клыки – из широкой пасти. Мириам должна была бы подпустить тварь, чтоб одолеть в ближнем бою, но это же понимала и врагиня. Она сделала первый шаг, опытная в боях и нападениях.

Зашипев и заклекотав мерзко, так что в загоне заблеяли от страха козы, чудовище вдруг кинуло женщине в глаза песком. Резкая боль, и вот Мириам почти безоружна и беспомощна, опустила меч.

Синяя тварь резко прыгнула. Зверь уже чувствовал вкус человечины под клыками. Но острие вороненой стали прервало полет. Мириам ударила вслепую. И не промахнулась.

Прыжок Султаны должен был стоить жизни хранительнице, но звериный инстинкт подвел монстра. Позволив сработать животным инстинктам, Султана стала уязвима для чутья Мириам. Бывшая дева лесов угадывала и чувствовала синего тонкошеего монстра, так же, как мирную лань или опасного тигра. Ощущала внутри ее движения, намеренья, даже в темноте или с засыпанными песком глазами. Потому как только зверь сделал прыжок, Мириам вскинула руку с мечом, и тот с наслаждением рубанул снизу тонкую синюю шею.