011. Наши дни. Москва

Саша, выйдя из подъезда, кипел, как котёл паровой машины. Кажется, готов был взорваться. Однако обнаружив Веронику сидящей на качелях на детской площадке, внезапно разразился смехом.

– Что? – недоуменно уставилась на него Вероника.

– Ну как тебе сказать…

Саша достал телефон, сфотографировал её и показал снимок.

– Удали! – Вероника вскочила.

– Не, нифига. Теперь это вещдок. – Саша спрятал телефон в карман. – Тебе помочь? Или расценишь как домогательство?

– Сама справлюсь, – огрызнулась Вероника. И принялась отряхиваться.

Под кроватью у Паши, разумеется, скопились целые залежи пыли. Сам не убирал, а мать, видимо, не подпускал. Пока в крови бурлил адреналин, Вероника на это внимания не обращала. А теперь осознала, каким она выглядит чучелом. Не удивительно, что та мамаша рядом с пластиковой горкой так странно на неё смотрела. И так быстро ушла, забрав детей.

– Блин… Переодеться надо.

– М, а вот это мне уже нравится. Может, и к чаю чего купить?

– А ты ещё чаю не напился?

– Честно? До тошноты. Я вообще чай не пью на самом деле. Но на что не пойдёшь ради долга.

– Ладно, пошли. Только не надо ничего себе воображать! У меня мама дома.

– Пф. Я же опер, забыла? Откуда у меня воображение. Никаких промежуточных этапов между глазами и эрекцией.

Вероника нервно хихикнула и пошла в сторону своего дома.

– Что думаешь? – спросила она.

– Я же опер…

– Саш, перестань, а?

– Ладно, окей. – Саша сменил тон. – Я думаю, что этот твой приятель вписался в движ, который не тянул. Перегрелся на солнце, погнал гусей и спрыгнул с моста, чтобы освежиться. В полёте у него отказало сердце. Точка. Конец истории. Ты что, его в школе отшила, что ли?

– Откуда ты?..

– У-у-у… Ясно, понятно. Ну, я сильно сомневаюсь, что он по тебе сох все эти годы. Если б да, то это уже психиатрия по-любому. Твоего имени он не орал, наколки с твоим портретом не было – я фотки из морга видел. Так что забей.

– Да я вообще не об этом, – солгала Вероника. – Что Нина Фёдоровна говорит? Как он вёл себя в последнее время?

– Ты же сама всё слышала.

– Может, пока я в комнате была…

– Пока ты в комнате была, мы изучали его детство по фотографиям. Кстати, видел фотку с первого класса, даже переснял. Себя покажешь?

– Ни за что!

– Ладно, сам угадаю.

– Не угадаешь!

– Посмотрим.

– Хватит ржать! – Вероника врезала Саше в плечо кулаком. – Смотри, что я нашла у него под кроватью.

Саша остановился, глядя на целлофановый свёрток. Руку не протянул.

– Знаешь, что это?

– Да я-то знаю. А вот о чём ты думала, когда с этой хренью в таком виде на детскую площадку попёрлась? А если б кто-то полицию вызвал? Спрячь!

Вероника сунула опасный свёрток в карман джинсов. Они пошли дальше.

– Разве тебе это не кажется странным?

– Что, «план» под кроватью? Нет, не кажется. Я такое через день да каждый день вижу.

– Что парень, который начал заниматься спортом, курит дурь.

– Эм… А что тут не так?

– Но ведь… Где спорт, а где это дело? – Вероника недоумевала.

– Да брось ты. Травка – не героин. Ну, покуривал иногда. Судя по тому, что хата не провоняла, не так уж часто.

– Может, он не дома курил.

– Да стопудов не дома. Если верить его матушке, из квартиры вообще редко выходил. Но даже если каждый раз напас делал, этого маловато, чтобы сторчаться.

– Надо найти того, кто ему это продал.

Саша остановился.

– Опять двадцать пять… Да за каким хреном, объясни? Ну, найдём. Дальше что?

– Может, Пашку в какую-то секту втянули?

– Чего?

– Ну, пойми ты наконец! То, как он вёл себя на мосту – ненормально! И я пытаюсь найти объяснение.

– У тебя это объяснение в кармане лежит. Если он перед забегом ещё и «дунул», то лично у меня вообще никаких вопросов не остаётся.

– А разве он мог? Там же должен быть какой-то… не знаю. Допинг-контроль?

– Допинг-контроль делают тем спортсменам, которые реально на что-то претендуют. «Что-то» в данном случае – призовые места. А к тому времени, как этот тюлень пробежал десятку, те ребята, скорее всего, уже приближались к финишу. Чем там упарываются остальные перед гонкой, всем плевать. Каждого проверять – медиков не хватит.

Вероника сокрушённо замолчала. Похоже, у неё закончились аргументы в пользу продолжения расследования.

– Просто жизнь – дерьмо, Вероник, – сказал Саша негромко. – Безо всяких на то причин. А что забрала эту хрень – это ты молодец, серьёзно. Мать всё равно бы рано или поздно за уборку взялась. Нашла бы – не порадовалась. Давай только теперь ты её выкинешь, пока не забыла.

– А может, экспертизу сделать?

Саша посмотрел на Веронику так, как смотрят на заболевшее животное – решая, стоит ли тратиться на лечение, или лучше сразу усыпить.

– Ну… Я слышала, что в «травке» бывают всякие примеси. Пестициды, из-за которых повреждается мозг…

– Даже если так. Я здесь – не на своей земле, сделать официально ничего не могу. Неофициально – тоже. Мест не знаю, людей не знаю. Здешние ребята, уж поверь, работают чётко. Сбытчиков берут, партии изымают. Прекратить всю эту канитель полностью невозможно. И этот свёрток уж точно никому и ничем не поможет. Выброси да забудь.

Вероника огляделась. Бросать на землю мусор она была не приучена. К тому же, они опять проходили через детскую площадку, где кто-то мог подобрать… А кто-то мог вытащить и из урны.

Подойдя к старому советскому турнику, Вероника привстала на цыпочки и пропихнула свёрток в горловину одной из опорных труб. Услышала шелест – свёрток пролетел до самого низа.

– Ну, ты и нашла место…

– А что? Попробуй, вытащи.

Саша хмыкнул. Действительно, достать дурь теперь можно было только срезав турник. Ну, или изготовив на заказ невероятно длинный пинцет.

– Успокоилась? – спросил Саша.

– Наверное…

– Слава Богу. Если ещё как-нибудь начнёшь переживать из-за чьей-то смерти, не имеющей к тебе ни малейшего отношения – звони, всегда готов. У меня, если что, скоро отпуск намечается.

– А у меня – командировка, – Вероника поморщилась. Настроение, и без того не самое радостное, испортилось окончательно.

– Далеко?

– В Екатеринбург.

– Некисло… А наш совместный ужин – до или после?

– Лучше после. Завтра поеду в Москву, собраться надо… Сам понимаешь.

– Окей, принято. Ну пошли, что ли, пить ваш знаменитый энский чай?

– Пошли. Мама там как раз печенья напекла.

012. Наши дни. Москва – Екатеринбург

– Девушка! Девушка!

– Ох…

Вероника, проснувшись, не сразу поняла, где находится. Перед глазами до сих пор стоял увиденный кошмар. Чёрно-белая фотография – та, с экрана в телестудии, тёмные фигуры лыжников на белом снегу.

Камера приближается, и лыжники оживают. Машут руками, зовут Веронику к себе. Они всё ближе, можно уже рассмотреть лица. И Вероника вдруг понимает, что лиц нет. Вместо них – жуткие, грубо вырезанные из дерева маски со слепыми провалами глаз.

Идолы обступают её. Надменные деревянные губы кривятся. То, что издали Вероника приняла за трещины, на самом деле струящаяся по губам кровь. Идолы хохочут и тянут к ней руки. Гора Мертвецов не отпустит живых…

– Вы кричали.

Соседка по креслу в самолёте, пожилая женщина в очках, укоризненно покачала головой. Бросила осуждающий взгляд на планшет в руках Вероники – перед тем, как вырубиться, она изучала материалы дела.

«Начитаются своих интернетов, потом вопят на весь самолёт». Этого женщина не сказала, но мысль прослеживалась чётко.

– Извините. Кошмар приснился.

Вероника коснулась кнопки, активируя экран планшета.

Ну, так и есть. Та самая фотография… Она смахнула фото. Выдохнула с облегчением, увидев любимую заставку – букет ромашек на фоне голубого неба.

Приснится же такое! Надо было и правда лететь вместе с Вованом. Молол бы весь полёт какую-нибудь чушь, она бы его подкалывала – красота. Никаких тебе оживших мертвецов. Да и прислоняться к Вовану удобнее, чем к спинке кресла… Вероника откинулась назад.

– Если хотите, можно позвать стюардессу, чтобы принесла воды. – Соседка сменила осуждение на милость.

– Нет, спасибо. Я в порядке, больше вас не побеспокою.

Соседка ещё раз изучающе взглянула на Веронику – так, словно прикидывала шансы. После чего натянула повыше плед и закрыла глаза.

А Вероника твёрдо решила, что спать больше не будет.

013. Наши дни. Екатеринбург

Выйдя из самолёта на трап, Вероника подумала, что одеться надо было теплее. Снег не шёл, но дул холодный, пронизывающий ветер.

Вероника накинула капюшон куртки и вспомнила добрым словом комбинезон, привезённый из Антарктиды. В гостинице сменила одежду, в которой прилетела, на «всё тёплое сразу».

С деканатом Уральского Технического Института – который в девяностые, как тогда было принято, сменил звание на гордое «Технический Университет» – она созвонилась ещё до вылета. Давно заметила, что фраза «я звоню из Москвы» производит солидное впечатление.

На проходной предъявила паспорт, получила временный пропуск и направилась прямиком в деканат.

– Добрый день. Меня зовут Вероника, я вам звонила позавчера. – Журналистское удостоверение Вероника держала наготове.

– Да-да, подождите, пожалуйста.

Женщина-секретарь, дама предпенсионного возраста с ядовито-розовым маникюром, сняла трубку стационарного телефона.

– Алло? Татьяна Васильевна? Тут подошли, журналистка из Москвы. Отправляю к вам, вы на месте?.. Хорошо. – Секретарь положила трубку. – Третий этаж, кафедра физической химии. Триста двенадцатый кабинет. Татьяна Васильевна Шарова – свидетельница тех событий. Она ответит на ваши вопросы.

– Благодарю!

Вероника одарила секретаря лучшей своей улыбкой, вручила, привычно поборов наигранное сопротивление, коробку «рафаэлок» – мало ли для чего ещё тётка может понадобиться – и отправилась разыскивать триста двенадцатый кабинет.

Нашёлся он, как и ожидала, не сразу, пришлось обращаться за помощью к аборигенам. В заведениях, ведущих свою историю от времён раннего СССР, номера кабинетам присваивали, казалось, специально так, чтобы насмерть запутать потенциального врага. Кабинет с номером триста двенадцать оказался втиснут между триста первым и триста двадцать вторым. Искать в подобных ребусах логику Вероника давно перестала. Время от времени представляла себе Тишу, по какой-то случайности занесенного в эти дебри, и не знала, смеяться или плакать. Вот уж кто бы тут реально свихнулся.

Разыскивая кабинет, Вероника на ходу погуглила Татьяну Васильевну. Увидев ее вживую, решила, что женщина выглядит лучше, чем на фотографии с сайта университета.

Широкое добродушное лицо, раскосые тёмные глаза в окружении морщин и густые чёрные волосы, уложенные в тяжёлый узел. Ни единого седого волоса, хотя возраст Татьяны Васильевны совершенно точно приближался к шестидесяти. Коль уж она «свидетельница событий».

– Здравствуйте. – Татьяна Васильевна, приподнявшись на стуле, подала Веронике руку. – Надо же, опять волна. Я уж и со счёта сбилась, которая.

– Что, простите?

– Да это я о своём. Почти сорок лет прошло с того похода, а журналисты идут и идут. То чередой, то затишье. Полгода, год – потом опять череда. И всех секретариат ко мне отправляет, я это про себя «волнами» называю. Сейчас вот опять волна пошла, после той передачи по телевизору… Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь.

– Спасибо, – Вероника села.

– Чаю? Как раз недавно вскипел.

Вероника кивнула, постаравшись изобразить лицом благодарность. Чаепитие было неотъемлемой частью ритуала «расположи к себе собеседника».

Татьяна Васильевна поднялась, достала из лабораторного шкафа фаянсовые кружки с гордой надписью «50 лет Университету!». Положила чайные пакетики, залила кипятком. И привычно заговорила:

– Нинель Онищенко, участница похода, была моей соседкой по комнате в общежитии. Мы дружили. Остальных ребят из турклуба я тоже знала, они часто приходили к Нинель. Закончив институт, я осталась работать на кафедре. Сейчас уже, получается, единственная в университете, кто помнит ту историю. Вот журналистов ко мне и отправляют. Вы спрашивайте, что вам интересно. Чем смогу, постараюсь помочь.

– Ясно, – пробормотала Вероника. – Я включу диктофон, не возражаете?

– Да, конечно.

Вероника включила диктофон, достала из сумки блокнот.

– Скажите, пожалуйста. Григория Маврина – того парня, который не погиб под лавиной, а замёрз недалеко от палатки – вы тоже знали?

– Не очень хорошо, меньше всех. Мы с Ниной учились на четвёртом курсе, а Гриша на втором, в турклубе не так давно появился. – Татьяна Васильевна грустно покачала головой. – Если вы собрались по тысячному разу гадать, почему Гриша оказался раздетым на снегу, то от меня толку мало. За сорок лет уж сколько спрашивали, и не только меня. Родителей Гришки пытали, друзей, преподавателей. А в последние годы вовсе как с ума посходили. То сексуальные отклонения парню приписать пытаются, то ещё какую дрянь. Так вот: ничего подобного! Хороший парень был. Взбалмошный, без царя в голове, но хороший. Товарищ отличный, за друзей – в огонь и в воду. Они в турклубе все такие были. Если и жила ещё где-то в конце восьмидесятых советская романтика, то среди таких ребят. Кто бы мог подумать, что буквально через год всё пойдёт прахом, а через три мы вовсе в другой стране будем жить. Эти, в турклубе, уж точно не думали. Верили в лучшее, рвались навстречу подвигам. Иной раз мне кажется – может, и хорошо, что до девяностых не дожили. Друзей-то их потом – ух, помололо… Романтики в ту пору не выживали, другая эпоха пришла. Хотя и турклуб после того похода, можно сказать, закончился. Сначала – трагедия с лыковцами, шок у всех. А потом оглянуться не успели, как свободный рынок грянул. Финансирование прекратилось, сам институт еле выживал. Преподавателям зарплату месяцами не платили… Какие уж тут походы.

– Ну, может, у вас есть предположения, почему Гриша мог так поступить? – не отставала Вероника. – Я вот слышала, что он в театральном кружке занимался. Может, хотел произвести впечатление на девушку? Ему нравилась Нинель? Или, может, другая девушка, Любовь Раевская?

Татьяна Васильевна покачала головой:

– Люба?.. Нет. Люба никому не нравилась. Не красавица, да и надменная к тому же, отец – заведующий продуктовой базой. Он и в девяностые хорошо себя чувствовал, бизнесменом стал. С матерью Любы разошёлся, завёл молодую… А Ниночка – да, в Ниночку Гришка был влюблён. Втайне, разумеется, она ведь на два года старше. Но танцы на снегу Нина бы не одобрила. Девушка серьёзная, старостой у нас в группе была. К тому же, с Олегом Лыковым встречалась, летом они пожениться собирались. А Олегу Гришка – не конкурент. Взрослый парень, интересный, по нему половина курса с ума сходила. А сам он походами бредил. Планировал и дальше, после института, той же дорогой идти. И Ниночка его поддерживала. Я-то, честно говоря, этого никогда не понимала. А от того похода Нину вовсе отговаривала.

– Почему?

– Испугалась. Пока они по другим местам ходили, я только посмеивалась. Ну, нравится людям с рюкзаком на спине по сугробам лазить – на здоровье. Если Нине чем-то помочь надо было – сшить что-то, починить, не отказывала. В те времена ведь, куда ни ткни, в дефицит попадёшь, многое сами мастерили. Но когда я узнала, что они на гору Мертвецов собрались… – Татьяна Васильевна покачала головой. Провела пальцами по лицу. – Мои предки – коренные жители региона. Гору Мертвецов издревле стороной обходили. Знали, что беду притягивает. Когда я Нине об этом сказала, она рассердилась. Прекрати, говорит, даже слушать не хочу! Что ты городишь, что за ересь? Всерьёз мои слова не восприняла. Тогда. А вот когда они вернулись… В больнице, говорят, Нина только и повторяла: «Гора не отпустит живых. Гора не отпустит живых…» Будто помешанная. Хотя, почему «будто»? Сейчас ведь никто не скажет, что там на самом деле было. Нина прожила-то после того, как в больнице оказалась, едва ли сутки. Да что я рассказываю, неужели вы в интернете не читали? Миллион интервью уже было. И со мной, и с другими людьми.

– А вы… – Вероника запнулась. – Вы правда верите в то, что лыковцев погубила гора?

Татьяна Васильевна посмотрела строго и серьёзно.