Глава 8
Перед Новым, 1156 годом, Пуатье

В конце ноября 1156 года Пуатье был для Алиеноры только этапом. Город ждал свою герцогиню и был прекрасно осведомлен о том, что произошло со времени тех волшебных дней ее замужества с Генрихом. Счастливая, сияющая, верящая только в добро, желающая совершать только добрые поступки герцогиня – этого город не забыл. Алиенора – луч солнца, и жители Пуату ее любят. Они счастливы, что она забыла свои обиды при дворе Франции и произвела на свет двух сыновей и дочь. Такая плодовитость им льстит. Подданные спешат Алиенору увидеть и проявить свою любовь, узнав, что ее первенец, маленький Гийом, умер, сраженный лихорадкой.

Генрих, заставивший баронов признать этого ребенка своим будущим преемником на английском троне, тотчас же заставил на его место назначить второго сына. Разочарованный, но не потерявший уверенности, король на время уехал от семьи, размышляя о том, что предпочел бы, чтобы его сын был жив, а присутствовать при рождении дочери он не хотел. Тогда еще Генрих не мог предугадать, что она станет его любимицей.

Алиенора же испытывала совсем другие чувства, она страдала от потери маленького Гийома. Дочь его не заменит, но она хочет любить всех своих детей и бороться против младенческой смерти. Во время переездов, а также в замке предпринимались все меры предосторожности, чтобы уберечь детей. Ее дорогого Гийома больше нет, и королева не так охотно улыбалась маленькой Матильде, которая была очень похожа на мать. Алиенору бранила старая кормилица, привязавшаяся к малышке: «Она как две капли воды похожа на вас в детстве, Алиенора!»

Жители Пуатье узнали, что король Генрих Плантагенет очарован новым канцлером Томасом Беккетом до такой степени, что стал даже пренебрегать супругой. Все, что шло из Англии, им не нравилось. Они опасались враждебности по отношению к своей герцогине и к себе. Со дня траура Алиенора не видела супруга и знала, что он готовит некие переговоры с Людовиком Французским, ни слова не сказав ей.

Если Людовик будет слишком открыто поддерживать Жоффруа Плантагенета в стремлении стать владельцем Анжу, Генрих II перестанет приносить ему вассальную присягу за свои континентальные владения, опираясь на тот факт, что Папа Адриан освободил его от клятвы уступить Анжу брату, данной отцу на смертном одре. В конце концов Людовик капитулировал. Алиенору это не удивило: она знала, что сопротивляться Генриху бесполезно. Ей неизвестно, заедет ли Генрих в Пуату или продолжит свою поездку в Бордо один. Они рассчитывали встретить там Новый год в семейном кругу и собрать плед. Генрих непредсказуем: он повинуется своим порывам, будит среди ночи своих людей и советников, если ему надо; спит под открытым небом, на краю дороги, если чувствует себя без сил. Он загоняет всех лошадей; Алиенора жалеет бедных животных, покрытых пеной, которые падают как подкошенные. Когда она сопровождает короля – что происходит все реже, – то заботится о сменных лошадях для своей прекрасной белой кобылы, которую хочет пощадить. Генрих же во время своих отчаянных скачек меняет лошадей как перчатки. В конце концов Алиенора стала опасаться, что он больше ни к чему и ни к кому не испытывает привязанности. Им движут только собственные амбиции. Конечно, аквитанцы не одобряли, что Генрих будет приносить присягу на их земле. Они предпочли бы, чтобы церемонию принятия титула герцога провела бы их Алиенора.

Итак, в Пуатье она недавно принимала визит Жоффруа дю Лору, бывшего настоятеля монастыря в Фонтен-ле-Конт, теперешнего архиепископа Бордо, который пытается добиться возобновления льгот, предоставленных его церкви герцогом Гийомом, отцом Алиеноры. Генрих появился как раз во время новой встречи, которую Алиенора предоставила Жоффруа. «Видно, этому королю Англии служат хорошие шпионы», – подумал Жоффруа дю Лору, увидев, как тот внезапно возник на пороге во время разговора дю Лору с Алиенорой. Бывший настоятель поднимается из вежливости и после низкого поклона тому, кто стал герцогом Аквитании, направляется к выходу, поклонившись Алиеноре. Она же, счастливая от встречи с супругом, тем не менее, удерживает гостя. Боится ли она Генриха? Хочет ли доказать, что умеет проводить совет и не дает себя прервать, будучи хозяйкой своего герцогства? Лору не знает, что делать, Генрих его удерживает, желая узнать, что происходит.

– Пусть мой приезд никак не нарушит вашу беседу, если я смогу на ней присутствовать.

Но его вид противоречил словам! Алиенора и Жоффруа пытаются помочь королю побороть смущение. Генрих всегда замечает между аквитанцами своего рода сообщничество – будь то чиновники или духовные лица, – когда они оказываются перед чужаком, даже если это принц, который будет ими править. Это его очень злит, но и толкает на принятие решения: никогда не вводить аквитанцев в свой совет, никогда не доверять им правительственные задачи. Он обещает себе обмануть этих нахальных и непослушных аквитанцев либо с помощью союзов, которые он решит заключить, либо назначением на высшие должности людей из Анжу, Англии или Нормандии, которые смогут держать их в узде. Однако свои мысли он хранит при себе.

Алиенора чувствует, что супруг готов ей противоречить. Она спешит, несмотря на все разногласия, которые их разделяют, завоевать его снова. Королева не из тех женщин, которые отказываются принять вызов, а этот она принять в состоянии. Материнство ее украсило, Алиенора это знает и чувствует, что в своем Пуату она любима, окружена двором обожателей, которые делают ее желанной.

– Отец мой, – говорит Алиенора, – вы получите свои льготы. Генрих, который здесь присутствует, не будет препятствовать, по крайней мере, я так думаю.

Внезапно ее взгляд заискрился лукавством: она прочла на лице Генриха, что он намерен отвечать сам, хотя и невежливо противоречить своей герцогине. Вот настоящий вызов. Однако к Генриху очень быстро возвращается хладнокровие. Та, которую он так часто унижал в Англии, еще будет артачиться? Алиенора решает показать супругу, как ее уважают здесь, даже если она просто жена. Но для Генриха государственные соображения – это абсолютная власть, и жены не имеют никакого отношения к делам. Его мать и жена могут быть полезны, только когда покорны ему.

Таким образом, он здесь присутствует словно на спектакле, обещая себе покончить с инициативами жены, как только они останутся одни. Но королева предлагает Жоффруа дю Лору – способ отомстить за вездесущность Томаса Беккета – поехать с ними в Сен-Савен. Архиепископ чувствует печаль в голосе этой женщины, призыв о помощи. Он знает, как сильно она переживает смерть своего трехлетнего ребенка, и не может ей отказать. Генрих, у которого вовсе не усталый вид, решает, что лучше сопровождать супругу самому, нежели видеть, как она плетет интриги с прелатом из Пуату, который, как и английские прелаты, ценит свои льготы и умеет всего добиться от женщин, исповедуя их и давая советы. Плантагенет позволяет себе вкратце рассказать историю аквитанского духовенства, мысленно отметив, насколько любимая поговорка покойного отца засела в его сознании. «Обычаи и нравы одной провинции не обязательно применимы к другой», – не уставал повторять Жоффруа Анжуйский.

По дороге в Сен-Савен, разместившись втроем в своего рода сундуке на колесах, обитом изнутри, запряженном хорошими лошадьми, Генрих без перерыва расспрашивает Жоффруа. Церковник не дает себя обескуражить этому молодому кондотьеру^[44], моментально завладевшему виконтством Туар, городом Лиможем, где с наслаждением разрушил фортификационные сооружения, и который намерен играть поборника справедливости вплоть до Гаскони. Архиепископ молит Бога дать ему смелости противостоять этому человеку, в большей степени полководцу, чем человеку долга и чести.

– Я думаю, вам известно, – говорит он Генриху, – что знаменитый римский декрет от 13 апреля 1059 года является важной вехой в жизни нашей Церкви! Ваши герцоги приняли его к сведению. Этот декрет лишал императора всякой власти во время выборов Папы, и кардиналы были единственными, кто принимал участие в этом процессе. Воля вернуть Церковь ее слугам была проявлена в Аквитании, и у нашего герцога (он бросил взгляд на Алиенору) хватило мудрости подписать конвенцию, лишающую его права назначать епископов в Лиможе.

– В самом деле? – ответил Генрих. – Я приветствую покорность ваших герцогов, но была ли она эффективной?

Он выдержал паузу, которая становилась гнетущей, потому что этот намек на покорность герцогов Аквитанских по отношению к духовенству прозвучал довольно иронично. Всем было известно о конфликтах с Церковью, в которые вступал дед Алиеноры Гийом IX. Затем Генрих назидательно продолжил:

– Если герцоги Аквитанские были покорными, то император Фридрих Барбаросса, как только сел на трон, кажется, не слишком-то обращал внимание на этот декрет. Вы думаете, что он мог одобрить заявление Папы Адриана, в котором утверждалось бы, что его империя является ленным владением римской Церкви? Если Церковь царствует над умами, император рассчитывает на мечи франков, чтобы победить романизацию своих владений. Разве это смешно? И тем не менее, чтобы его унять, отовсюду посыпались советы, в том числе и от святой женщины Хильдегарды из Бингена. Увы! Ничего не помогло!

Алиенора промолчала, услышав имя той, к пророчествам которой сам Барбаросса был чувствителен. Хильдегарда сурово осудила Алиенору во время ее развода: «Ты посмотришь вокруг короля, но не найдешь мира. Уйди от всего этого! Останься верной Богу и людям!»^[45]

– Успокойтесь, отец мой, – продолжал Генрих, – я не император Фридрих Барбаросса, но король, которому необходим разум, чтобы править и восстановить обескровленное королевство.

– В течение всего XI века, – перебивает Жоффруа, не отвечая королю прямо, – мы присутствовали здесь при беспримерном религиозном порыве. Почти повсюду вера торжествовала. На место хаоса пришел труд, уважение Господа и порядка. Аббатства соперничали между собой в рвении. Вот что надо нашей Церкви. Очистительный порыв и отказ от жестоких нравов, корыстолюбия, лени, роскоши, а также скупости.

Вмешалась Алиенора:

– Расскажите нам, дорогой отец, об этих приходах, которые возникают и возрождаются под строгим надзором тамплиеров. Их много, и они процветают, кажется, на плато Миллеваш и по соседству с Бугранефом.

– С опасностью для своей жизни, – ответил Жоффруа, – эти люди заставляют уважать Церковь Христа на Востоке и защищают его могилу. Однако герцогиня не упомянула наши крупные аббатства, большинство из них восстали из руин после разграбления Нормандии. С X века появляются замечательные аббатства Троицы, в Пуатье и в Миллезе, и, конечно, большой монастырь герцогов Монтьернеф^[46], заложенный клюнийцами. Это старое бенедиктинское аббатство Сен-Савен, без сомнения, самое волнующее, потому что паломники приходят сюда издалека, чтобы учиться, а художники, которые сотворили фрески, выполнили наше пожелание: приобщить верующих к истории Христа и Сотворения мира. Потому что все наши верующие не умеют читать. Но скажите мне, сир, вы совсем недавно крестили еще одну маленькую христианку, маленькую Матильду?

– У меня едва было время увидеть ее хотя бы мельком, прежде чем присоединиться к моей супруге и к вам, – сказал Генрих. – Но рассчитываю, что буду часто ее видеть.

У Алиеноры были нехорошие предчувствия касательно первой встречи Генриха с их маленькой дочерью, после смерти старшего сына. Было ли это связано с воспоминанием о рождении первых дочерей, нахлынувшем на Алиенору, рождении, которое можно сравнить с божьим наказанием, а не с праздником? Казалось, она страшилась осуждения Плантагенета, как прежде Людовика VII.

Жоффруа дю Лору, который был в курсе всех перипетий распада пары Алиеноры и Людовика VII, констатировал, что последние слова Генриха оказали на нее благоприятное действие. Он молил Бога уберечь эту пару от всех опасностей супружеской жизни. Успокоенные, все трое подъезжали к Сен-Савену. Своим названием аббатство было обязано некоему Сабинасу, пришедшему из знаменитого аббатства в Лигюже в VIII веке^[47]. В церкви раздавалось мелодичное пение, чистые голоса достигали нефа.

Переступив порог, они были ослеплены ярким светом в церкви и поражены удивительно слаженным пением. Вверху над кафедрой – восхитительная фреска: казалось, сам Христос, со строгим лицом и величественной фигурой, приветствовал их. В ней смешались Восток и Запад. Различные виды растений соседствовали друг с другом. Зонтичные сосны и древовидные папоротники, орешники и деревья, из которых добывали ладан; мирское и божественное перемешалось в праздничной путанице.

На хорах Алиенора узнала работу замечательного мастера, который учил молодых художников изображать фигуры в римской манере: их одежды напоминали драпировку античных статуй. Три доминирующих цвета фресок^[48] – коричневый, желтый и светло-зеленый – словно играют различными оттенками в свете яркого и такого недолгого декабрьского солнца. Под купол храма уходят фрески замечательной работы. Алиенора останавливается в четвертом пролете под фреской, изображающей двери рая, и долго рассматривает портрет праматери Евы, сидящей на поросшем травой бугорке. Ева как будто находится вне времени. Она размышляет. Мощное веретено как доказательство того, что на ее долю выпал тяжелый труд, отягчающий ноги, огрубляющий кожу рук, а под складками одежды угадывается живот женщины, которой предстоит рожать в муках. К счастью, жизнь торжествует, и род человеческий продолжается. Алиенора чувствует себя ничтожной перед этой божественной фреской.

Генрих же направляется под своды нефа, к самому крайнему пролету, привлеченный семейством Ноя, выходящим из ковчега. Он видит в этом фрагменте символ будущего своего королевства. Виноградарь Ной ему нравится. Алиенора и Генрих оказываются в центре церкви и, будучи суеверными, почти бегут от фрески, изображающей Каина и Авеля. Прежде чем войти вслед за Жоффруа в крипту, они задерживаются рядом с молодым художником, воскрешающим краски на стволе колонны. Все краски получены из настоев растений. Каждый цвет по-своему символичен, но свой рецепт получения красок художники держат в секрете.

Воспользовавшись отсутствием Жоффруа, который остался в крипте^[49], Генрих берет свою супругу за талию и, укрывшись за колонной, обнимает ее совсем как раньше. Конец тайной войне, соперничеству гордости, ревности, необходимости соблюдать этикет. Конец стычкам, вспышкам гнева, плохому настроению. К Алиеноре возвращается ничем не омраченное счастье. Генрих снова становится необузданным пылким рыцарем. Возможно ли, что он будет любить ее так же страстно, как и в первые дни супружества? Она все еще верит в это и, закрывая глаза, протягивает руки в горячей молитве.

– У вас получилась замечательная маленькая девочка, которая мне очень нравится, но у вас троих – моей матери, моей жены и моей дочери – едва ли хватит сил, чтобы дать мне отпор, – шутит он.

Когда Жоффруа поднимается из крипты и видит молодые, сияющие лица короля и королевы, ему очень хочется защитить счастливую пару от безумия власти, этой страшной болезни, пожирающей великих мира сего.