Чайник вскипел. Она заварила чай в чашке. Вернувшись за стол – в кабинете, который, слава богу, принадлежал ей безраздельно с тех самых пор, как по распоряжению Джексона Лэма с этажа была изгнана Кей Уайт, – она принялась за недописанную вчера рапортичку о сделках по недвижимости в Лидсе и Бредфорде за последние три года, соотнося эту информацию с данными миграционной службы за тот же период. Фамилии, фигурирующие в обеих базах, она сверяла со списком особого контроля Риджентс-Парка. Ни единой фамилии, вызывающей подозрения, до сих пор так и не обнаружилось, но она продолжала пробивать их одну за другой, сортируя результаты согласно стране происхождения носителя, первой среди которых стоял Пакистан. С одной стороны, результаты ее изысканий представляли отвлеченную корреляцию миграционных потоков и инвестиционной активности на рынке недвижимости, с другой – закономерность, тренд, истинное значение которого было доступно лишь умам, стоявшим в иерархии спецслужб рангом выше, чем Кэтрин. Месяц назад она составила подобную рапортичку на манчестерскую агломерацию. Дальше ждут Бирмингем или Ноттингем. Доклады эти будут отправлены в Риджентс-Парк, и хотелось бы надеяться, что тамошние Владычицы данных уделят им больше внимания, чем уделялось ее заявкам на проведение ремонтных работ.

Через полчаса она взяла перерыв и снова расчесала волосы.

Спустя пять минут после этого на этаж поднялся Ривер Картрайт и без стука вошел в кабинет Лэма.

* * *

Девчонка вскочила и, наскоро соорудив из газеты некое подобие совка, принялась отгонять потоки капучино от своего ноутбука, что возмутило Хобдена – в конце концов, газета, которую она сейчас превращала в кашу, принадлежала ему, – но лишь на мгновение, тем более что без тряпки так или иначе было не обойтись.

– Макс!

Хобден терпеть не мог подобных сцен. Неужели нельзя поаккуратней?

Он поднялся и направился было к прилавку, но наперерез ему с тряпкой уже спешил Макс, приберегая улыбку для рыженькой, которая тем временем продолжала орудовать малоэффективной «Гардиан».

– Пустяки, ровным счетом пустяки, – заверил ее Макс.

На самом деле, подумал Роберт Хобден, никакие это не пустяки. Весь этот переполох, лужи кофе повсюду… В то время как все, чего он хотел, – это спокойно заниматься своим утренним тралением прессы.

– Дико извиняюсь, – сказала девушка.

– Ничего страшного, – солгал он.

– Вот уже и все чисто, – доложил Макс.

– Спасибо, – сказала девушка.

– Я принесу вам новый кофе, – пообещал Макс.

– Я заплачу…

Но и это оказалось «ровным счетом пустяком». Рыженькая вернулась за свой столик, с извиняющимся видом указала на пропитанную кофе газету:

– Давайте я схожу куплю…

– Нет.

– Но я просто…

– Не надо. Это не важно.

Хобден не умел выходить из подобных ситуаций ни с элегантностью, ни с непринужденностью. Может, ему следовало поучиться у Макса, который уже снова спешил к ним со свежим кофе для обоих. Хобден буркнул спасибо. Рыженькая лучилась приветливостью, притворной конечно же. Ей, разумеется, жутко неловко, и она с радостью подхватила бы сейчас ноутбук и убралась прочь.

Он допил первый кофе, отставил чашку. Пригубил из свежей.

Погрузился в «Таймс».

* * *

– Стучали? – спросил Ривер.

Глядя на Лэма, развалившегося за письменным столом, трудно было вообразить его не то что за работой, а просто даже встающим или, например, открывающим окно.

– Перчаточки – загляденье, – ответил Лэм.

Потолок здесь был скошенный, параллельно скату крыши, с врезанным мансардным окном за неизменно опущенной шторкой. Лэм также не любил и верхнего освещения, поэтому в комнате стоял полумрак; лампа, пристроенная поверх стопки телефонных справочников, являлась основным источником света. Помещение напоминало не столько рабочий кабинет, сколько берлогу. На углу письменного стола самодовольно тикали увесистые часы. Пробковая доска на стене была сплошь зашпилена бумажками, похожими на купоны для получения скидок, такими пожелтевшими и с загибающимися краями, что срок их действия наверняка давно истек.

Ривер хотел было стянуть резиновые перчатки, но для этого пришлось бы порядком повозиться, высвобождая каждый палец по отдельности, и он передумал. Вместо этого он ответил:

– Грязная работенка.

Лэм внезапно издал губами неприличный звук.

Пузо Лэма скрывалось письменным столом, но это не имело значения. Лэм мог бы сидеть в соседней комнате, за закрытой дверью, и наличие у него пуза было бы очевидно. Оно присутствовало в его голосе, не говоря уже о лице или глазах. И в том, как он изобразил непристойность, тоже явно прозвучало пузо. На вид он напоминал, как некто когда-то выразился, перезревшего Тимоти Сполла, что (если не задумываться над тем, как мог бы выглядеть неперезревший Тимоти Сполл) довольно точно описывало его внешность. Как бы там ни было со Споллом, но этот живот, эти небритые брыли, эти волосы (грязно-русые, зачесанные от темечка на затылок, и там, при встрече с воротником, загибающиеся вверх) делали его идеальным кандидатом на роль Джека Фальстафа. Тимоти Споллу следует взять это на заметку.

– Очень верно подмечено, – сказал Ривер, – и точно сформулировано.

– Мне как будто послышалась нотка неодобрения, – сказал Джексон Лэм.

– И в голову бы не пришло.

– Ага. Так-так. А делать грязную работенку на Сидовой половине – это, значит, пришло.

– Содержимое мусорного мешка, – сказал Ривер, – сложно удерживать на ограниченном пространстве. Специалистам этот феномен известен как «помойный ползун».

– Сид тебе не особо нравится, так?

Он не ответил.

– Ладно, Сид тоже не спешит стать председателем твоего фан-клуба, – сказал Лэм. – Да и не то чтобы эту должность с руками рвали. Нашел что-нибудь любопытное?

– Зависит от того, что вы называете любопытным.

– Давай-ка на минуточку притворимся, будто я твой босс.

– Любопытностей там примерно столько, сколько их бывает в мусорном мешке. Сэр.

– Поподробнее, если не затруднит.

– Он вытряхивает пепельницу на газетный лист. Заворачивает, будто какой подарок.

– Похоже на психа.

– Зато мусорка не воняет.

– Мусоркам полагается вонять. Иначе как бы мы знали, что это мусорки?

– Какой во всем этом смысл?

– Тебе же хотелось пойти на задание. Не ты ли говорил, что хочешь на задание? Причем говорил по три раза на дню в течение нескольких месяцев, нет?

– Разумеется. На службе ее величества и тэ дэ и тэ пэ. Рыться в помойках, как бомж. Хотя бы объясните, что именно я пытаюсь обнаружить?

– Кто тебе сказал, что ты вообще пытаешься что-то обнаружить?

Ривер осмыслил услышанное.

– То есть мы просто хотим дать ему понять, что он под наблюдением?

– Кто тут тебе «мы», бледнолицый? Не мы, а ты. И сам ты ничего хотеть не можешь. Ты хочешь ровно то, что я приказываю тебе хотеть. Записки? Порванные письма?

– Кусок блокнота. На пружинке. Без листков. Одна обложка.

– Следы употребления наркотиков?

– Упаковка из-под парацетамола.

– Презервативы?

– Наверное, смывает в унитаз, – сказал Ривер. – Когда подфартит.

– Они упакованы в фольгу.

– Да, я припоминаю. Но – нет. Ничего такого.

– Бутылки из-под бухла?

– Видимо, в баке для утилизации.

– Пивные банки?

– Ditto^[2].

– Господи, – вздохнул Джексон Лэм, – мне одному кажется, что веселые времена и вправду закончились где-то в конце семидесятых?

Ривер не собирался делать вид, будто его это интересует.

– Я думал, наша задача – стоять на страже демократии, – сказал он. – Как это согласуется с преследованием журналистов?

– Ты шутишь, что ли? Это же один из наших основных производственных показателей.

Лэм произнес это так, словно совсем недавно вычитал оборот в служебном циркуляре, выброшенном им в помойку.

– Хорошо, но в данном конкретном случае?

– Постарайся думать о нем не как о журналисте, а как о потенциальной угрозе существующему строю.

– Так он угроза?

– Не знаю. Что-нибудь среди его мусора указывает на такую возможность?

– Ну, он курит, например. Но насколько я знаю, это пока не расценивается как угроза безопасности.

– Верно, – сказал Лэм, время от времени дымивший на рабочем месте, и, немного подумав, изрек: – Ладушки. Иди и распиши мне все это.

– Распиши, – повторил Ривер, стараясь смягчить вопросительную интонацию.

– Что-то непонятно, Картрайт?

– Мне сейчас кажется, что я работаю в редакции таблоида.

– Размечтался. Знаешь, сколько зашибают эти говнюки?

– Прикажете взять его под наблюдение?

Лэм зашелся хохотом.

Ривер терпеливо ждал, пока он отсмеется. Смех Лэма выглядел не столько чистосердечной данью безудержному веселью, сколько временным помешательством. Смех не того рода, что приятно слышать от начальства.

Наконец смех резко оборвался, будто и не начинался вовсе.

– Думаешь, если бы я хотел организовать за ним наблюдение, я бы выбрал тебя?

– Я могу.

– Да ладно.

– Я могу вести наблюдение, – повторил Ривер.

– Давай-ка я перефразирую, – сказал Джексон Лэм. – Предположим, я хотел бы провернуть такое дело, избежав при этом десятков невинных жертв. Думаешь, ты на это способен?

Ривер молчал.

– Картрайт?

Хотелось ответить «иди ты в жопу», но вместо этого он снова выбрал «я могу вести наблюдение». Хотя очередное повторение придавало фразе пораженческий оттенок. Но он ведь действительно мог. Мог ли?

– Никто не пострадает, – добавил Ривер.

– Спасибо за ценный совет, – сказал Лэм, – однако в прошлый раз у тебя вышло несколько иначе.

* * *

Следующим на работу прибыл Мин Харпер, а за ним по пятам – Луиза Гай. Они перебросились парой фраз на кухне, оба старательно изображая непринужденность. Неделю назад у них случился разговор по душам в заведении напротив – гадюшнике без окон, исключительно для потребителей пива и текилы. Но они все равно отправились туда: обоим нужно было выпить в течение шестидесяти секунд после выхода из Слау-башни – слишком сжатый срок, чтобы добраться до заведения поприличнее.

Поначалу их беседа была предметной (Джексон Лэм – скотина), затем приобрела более отвлеченно-спекулятивный характер (почему Джексон Лэм такая скотина?), прежде чем естественным образом перейти в разряд мечтательно-сентиментальных (правда, было бы здорово, если бы Джексона Лэма затянуло в молотилку?). Затем последовала неловкость на пути к метро. Как их вообще угораздило? Ну, допустим, коллеги зашли выпить после работы. Да вот только никто в Слау-башне никогда не ходил выпить с коллегами после работы. Они кое-как расстались, каждый делая вид, что ничего не произошло. Не обменявшись ни словом, разошлись по своим платформам. Но с тех пор на работе они перестали старательно избегать друг друга, что было довольно необычным. В Слау-башне практически никогда не случалось, чтобы два человека оказывались на кухне одновременно.

Ополоснули кружки. Чайник закипал.

– Мне кажется или откуда-то действительно странно попахивает?

Наверху хлопнула дверь. Внизу открылась другая.

– Если я скажу «кажется», ты обидишься?

Они обменялись взглядами и улыбками и тут же синхронно прервали бартер.

* * *

Ривер хорошо помнил свой самый серьезный разговор с Джексоном Лэмом. Это было восемь месяцев назад, и началось с того, что Ривер спросил, когда ему будет поручена какая-нибудь настоящая работа.

– Когда пылища осядет.

– И как скоро она осядет?

Не в восторге от необходимости отвечать на дурацкие вопросы, Лэм сокрушенно вздохнул:

– Видишь ли, Картрайт, этой пылищей мы обязаны исключительно твоим связям. Если бы не твой дедуля, то мы бы сейчас говорили с тобой не о пылище, а о ледниках. Не о том, когда пыль осядет, а о том, когда растает Антарктика, понимаешь? И даже об этом мы с тобой сейчас не говорили бы, потому что ты давно стал бы отдаленным воспоминанием. Курьезным воспоминанием, отвлекающим порой Моди от размышлений над его собственными косяками, а Стэндиш – от бухла.

Ривер прикидывал в уме расстояние между стулом Лэма и окном. Шторка не станет серьезным препятствием. Если правильно рассчитать усилие, Лэм превратится в лепешку на тротуаре, вроде пиццы, вместо того чтобы сделать очередной вздох и продолжать:

– Но ведь у тебя же дедуля! Что ж, мои, мать твою, поздравления – со службы тебя не выперли. Но и удовольствия от нее ты получать не будешь. Ни теперь, ни в дальнейшем. – Он побарабанил двумя пальцами по столешнице. – Указание сверху, Картрайт. Сожалею, но правила устанавливаю не я.

Желтозубая улыбка, сопровождавшая эти слова, не содержала и намека на сожаление.

– Чушь собачья, – сказал Ривер.

– А вот и нет. Знаешь, что такое чушь собачья? Сто двадцать убитых и покалеченных. Тридцать миллионов фунтов материального ущерба. Два с половиной миллиарда доходов от туризма – коту под хвост. И все по твоей милости. Вот что такое чушь собачья.

– Но ведь этого не произошло, – сказал Ривер Картрайт.

– Да неужели? А запись с камеры наблюдения, на которой этот гаврик дергает за шнур? Они в Риджентс-Парке до сих пор время от времени ее просматривают, чтобы напоминать себе, чем оборачивается безалаберное отношение к делу.

– Это был просто тренинг.

– Который ты превратил в шапито. Ты единолично завалил Кингс-Кросс.

– На двадцать минут. Через двадцать минут там уже все снова заработало.

– Ты завалил Кингс-Кросс, Картрайт. В час пик. Ты превратил аттестацию в шапито.

Риверу отчетливо показалось, что Лэм находит это забавным.

– Никто не погиб, – сказал он.

– Один инсульт. Одна сломанная нога. Три…

– Инсульт так и так бы случился. Старик же.

– Шестьдесят два года.

– Вот именно.

– Мэр требовал твоей головы на блюде.

– Мэр был на седьмом небе от радости. Он теперь может рассуждать о недочетах в интеграции меньшинств и максимальном укреплении безопасности. Как всамделишный политик.

– По-твоему, это хорошо?

– Бывает хуже. Учитывая, что он придурок.

– Давай говорить предметно, – сказал Лэм. – Ты думаешь, что поступил хорошо, превратив Контору в мячик для пинг-понга между политиками? Благодаря своему… как бы это обозвать? – слуховому дальтонизму?

«Синяя рубашка, белая футболка».

«Белая рубашка, синяя футболка…»

– Я слышал то, что я слышал, – сказал Ривер.

– Мне насрать на то, что ты слышал. Ты облажался. И поэтому теперь ты не в Риджентс-Парке, а здесь. И впереди у тебя теперь не блестящая карьера, а – угадай что? – нудная офисная работа на должности, созданной исключительно ради того, чтобы тебя больше было не видно и не слышно. И даже эту должность ты получил только стараниями своего дедули. – Снова желтозубый оскал. – Знаешь, почему наш офис называют Слау-башней? – продолжал Лэм.

– Знаю.

– Потому что он с тем же успехом мог бы находиться…

– В Слау, да. И я также знаю, как нас называют.

– Нас называют слабаками, – сказал Лэм, будто не слышал Ривера. – Слау-башня – слабаки. Остроумно?

– Полагаю, зависит от того, что понимать под…

– Ты спрашивал, когда тебя пошлют на серьезное задание.

Ривер прикусил язык.

– Так вот, это будет не раньше, чем все позабудут о том, как ты завалил Кингс-Кросс.

Ривер молчал.

– Это будет не раньше, чем все позабудут, что ты пополнил ряды слабаков.

Ривер молчал.

– А до того времени – как до Луны на жопе, – уточнил Лэм, словно такое уточнение было необходимо.

Ривер повернулся на выход. Но ему нужно было знать еще одну вещь.

– Три – чего? – спросил он.

– Чего «три – чего»?

– Вы сказали, там было еще три чего-то. На Кингс-Кросс. Чего именно?

– Приступа паники, – ответил Лэм. – Три приступа паники.

Ривер кивнул.

– Не считая твоего, – добавил Лэм.

И это был самый серьезный разговор, состоявшийся между Ривером и Джексоном Лэмом.

Вплоть до сегодняшнего.

* * *

Джед Моди в конце концов тоже заявится. Как обычно, на пару часов позже остальных. Замечаний ему никто не делал, потому что всем было абсолютно все равно; к тому же никому не хотелось сойтись с ним поближе с плохой стороны, а с какой стороны к нему ни подойди, она практически неизменно оказывалась именно той самой. Больше всего Моди любил те дни, когда кому-то приходило в голову засидеться на автобусной остановке через дорогу или на парапете одной из клумб жилого комплекса «Барбикан» напротив. Если такое случалось, Моди шел разбираться, хотя никакого повода для серьезного беспокойства никогда не было: либо детвора из районной школы, либо бездомный, присевший отдохнуть. Но кто бы это ни был, Моди выбирался наружу и, жуя жвачку, усаживался рядом. Он не заводил разговор, он просто сидел рядом и жевал. Этого оказывалось достаточно. И в течение минут пяти по возвращении Моди выглядел чуть менее угрюмым; не настолько, чтобы с ним захотелось вдруг пообщаться, но, по крайней мере, расходясь с ним на лестнице, можно было почти не опасаться, что он поставит подножку.

Моди не скрывал, что ненавидит быть среди слабаков. Когда-то Джед Моди был одним из Псов, и косяк его был всем хорошо известен: он позволил одной чернильной душе обвести себя вокруг пальца и свалить, прихватив мегатонну казенных фунтов. Не самый блестящий момент в карьере Пса (сотрудника собственной безопасности Конторы), даже если не учитывать последовавшей чернушной развязки. Таким образом, теперь Моди постоянно являлся с опозданием, и попробовал бы кто ему что сказать. Никто и не пробовал. Потому что всем было до лампочки.

Но пока что Моди еще не пришел, а Ривер Картрайт по-прежнему находился наверху, в кабинете Джексона Лэма.

* * *

Который откинулся на стуле и сложил на груди руки. Несмотря на отсутствие какого-либо звукового сопровождения, сомнения в том, что он только что пернул, быстро рассеивались. Лэм печально покачал головой, словно возлагал вину на Ривера, и сказал:

– Ты ведь даже не знаешь, кто он такой, правда?

Голова Ривера все еще была наполовину занята Кингс-Кроссом.

– Имеете в виду Хобдена? – спросил он.

– Ты, наверное, еще в школу ходил, когда он был знаменитостью.

– Кое-что смутно помню. Он ведь был коммунистом, так?

– Его поколение – там все были коммунистами. Учи историю.

– Вы же с ним примерно одного возраста, да?

Лэм проигнорировал это замечание.

– Знаешь, в холодной войне были свои плюсы. В конце концов, подростковое недовольство окружающей действительностью лучше выражать вступлением в ряды компартии, чем ношением холодного оружия. Лучше уж ходить на бесконечные заседания в пивных. И маршировать в защиту убеждений, ради которых нормальный человек даже из постели бы не вылез.

– Пардон, пропустил. А есть цифровая копия на диске?

Вместо ответа Лэм отвел глаза и теперь глядел мимо Ривера, давая понять, что в комнате они не одни. Ривер обернулся. В дверях стояла девушка. Рыжеволосая, с легкой россыпью веснушек на лице. Ее черный плащ, все еще блестящий от утреннего дождя, был распахнут, демонстрируя белую блузку. На груди висел серебряный медальон. На губах порхала легкая полуулыбка.

В одной руке она держала ноутбук. Размером с тетрадку.

– Успех? – спросил ее Лэм.

Она кивнула.

– Отлично, Сид, – сказал он.