Ратных поднялся со скамьи и ухватился левой рукой за крепления фюзеляжа, чтобы смягчить удар, если он будет. А правой рукой, подняв Сережу со скамьи, крепко прижал его к себе. Мичман, взглянув на них, встал рядом, близко к мальчику, прикрыв его с другой стороны.

Их удивила тишина после многочасового рева мотора и внезапный переход от солнечного дня к сумеркам. Самолет стоял с выключенным мотором в тени ущелья в нескольких метрах от таежных великанов сосен и крупных обломков скал.

В самолете царило молчание. Потом Птуха молча открыл дверь и сбросил железную лесенку. В кабину ворвались запахи таежной прели, воды и размокшей от дождя земли.

Виктор сел на замшелый обломок скалы и закурил. Эта первая после долгого и тяжелого полета затяжка – самая сладкая из всех, которые бывают на земле. Но лицо летчика было мрачно. Он сидел, не поднимая глаз, угрюмо разглядывая на ладонях ребристые отпечатки штурвала. Ратных участливо посмотрел на него и сел рядом. Виктор отодвинулся раздраженно:

– Только не утешайте! За такое гнать надо в шею из авиации! Даже воздушного извозчика из меня не получилось.

– Да бросьте вы! Не полет был, а воздушная акробатика.

– Что – бросьте? – зло крикнул Виктор, – Заблудился вот…

– Диво было бы не заблудиться. И ветры, и дождь, и туман. Все тридцать три несчастья, как у Епиходова. А как вы сумели сесть – уму непостижимо!

– Говорил же я – не самолет, а воробей. На подоконник сядет.

– Я не о самолете говорю.

– А я о нем! – Виктор подошел к самолету и погладил горестно и нежно его крыло. – Какую машину угробил, сапожник!.. К черту! Не оставлю здесь «Антона». В лепешку расшибусь, а вытащу его отсюда.

Виктор начал заботливо и бережно укутывать мотор чехлами. Ратных и Птуха помогали ему.

– Знаки надо разложить, – сказал летчик. – Нас с воздуха будут искать.

– Искать будут, – согласился капитан. – Но кто? Не лучше ли замаскировать самолет, а не знаки раскладывать?

– Понял вас, – после трудного, тяжелого молчания сказал Виктор. – На стыке трех границ живем.

– Кошмар! – вздохнул Птуха. – То ли мы у себя дома, то ли к друзьям в Монголию залетели? А если занесло нас к императору Пу-и и к самураям? Умереть можно от смеха! – мрачно закончил он.

Косаговский вытащил из планшета полетную карту, посмотрел и раздраженно засунул ее обратно.

– Вылетели мы за пределы этой карты. И черт его знает как далеко! – Виктор ударил кулаком по баку. – Слышите? Звенит. Пустой! Мы на последних граммах горючего сели. А куда залетели? Нас с курса на курс гоняло. Компас такую сарабанду выплясывал!..

– Давайте осмотрим для начала это ущелье, – сказал спокойно капитан.

Ратных и Косаговскйй пошли к пропасти, со стороны которой самолет влетел в ущелье. Дойдя до обрыва, посмотрели вниз. Пропасть насквозь просвечивалась солнцем. Его лучи алмазно блестели в струях небольшого водопада, свергавшегося со скал. Внизу водопад превращался в речку, уходящую в тайгу.

Внезапно до них долетел взволнованный голос Сережи. Он кричал с высокой скалы:

– Идите скорее сюда! Карамба! Я озеро открыл. Я – как Арсеньев!

К Сереже пришлось подниматься по каменистой, звонкой тропе. Озеро, небольшое, идеально круглое, лежало как впаянное, вровень с низкими берегами. В сумраке ущелья оно казалось угольно-черным.

– Похоже на кратерную воронку, – подумав, сказал Ратных. – Питается, видимо, подземными ключами. Здесь и рождается водопад.

– Я и название ему уже придумал. – Темно-синие глаза Сережи восторженно сияли. – Озеро Чапаева. Как, подходяще?

– Вполне подходяще, – серьезно ответил капитан. – А где мичман, не видел, Сережа?

– Дядя Федя и Женька по камышам шарят.

– А зачем их в камыши понесло?

– Женька уток гоняет, а чего дядя Федя делает – не знаю.

– Мич-ман! – закричал Ратных, приложив ко рту ладони.

– Здесь! – неожиданно появился Птуха. Он был весь в камышовом пуху. – О взрывчатке беспокоюсь. Найдутся охотники до нашей взрывчатки. Это я вам говорю! А в озере есть яма добрая, просторная, дно каменистое.

– Утопить взрывчатку решили?

– Так точно! Она в цинках запаяна и вообще водоустойчивая. Несите ее, товарищи, потихонечку, а я буду под воду ее опускать.

Взрывчатка была утоплена в озере.

– Порядочек! И место очень заметное, – довольно огляделся мичман. – Этот «телеграфный столб» отметкой будет.

На берегу озера, против ямы со взрывчаткой, стояла большая сухая лиственница с ровно обломанной вершиной, с опавшими ветвями и осыпавшейся корой. Она была похожа на телеграфный столб, заблудившийся в тайге.

– А фикусы прятать будем? – засмеялся вдруг Ратных.

– О, спасибо, что напомнили! В кабине они засохнут, бабёнки тогда с меня шкуру спустят! Кошмар, что будет! Выставлю на улицу, пускай их дожди поливают, – хлопотливо сказал Птуха и пошел к самолету.

Его догнал Сережа.

– Дядя Федя, а можно я мячик футбольный возьму? Может быть, погоняем где-нибудь.

– Об чем разговор! И погоняем! – весело согласился мичман.

Вытащив из кабины фикусы, продукты, инструменты и другие нужные вещи, принялись за маскировку самолета. На это ушло несколько часов. Самолет завалили сосновыми ветвями и молодыми елками. Окончив работу, закурили.

– Я предлагаю немедленно тронуться в путь, – сказал капитан.

Косаговский поморщился, может быть, от папиросного дыма.

– А если нас будут искать?

– Вы про самолет говорите? Если увидим, что летит наш самолет, будем сигналить ракетами.

– А куда пойдем? – снова спросил Виктор.

–. Будем искать какое-нибудь селение. Идти нужно либо на юг, тогда выйдем в степь, а это все же лучше тайги, либо на север. На север все реки текут: они и приведут нас к какой-нибудь деревне. И идти надо по азимуту, – продолжал капитан. – Для этого нужен компас. Придется с самолета снять.

– Он очень громоздкий. И мне не хотелось бы рисковать им, – нерешительно сказал летчик.

– У меня есть компас! – воскликнул Сережа, открыл свою полевую сумку и протянул капитану крошечный, не более пятачка, компас в медной коробочке.

– Вот это компас! – засмеялся Птуха. – То ли румб показывает, то ли цену на копеечную скумбрию.

– Напрасно, мичман, смеетесь, – освободив стопор стрелки, сказал Ратных. Она заметалась и успокоилась, показав север. – Компас у тебя, Сережа, отличный. Что еще у тебя в сумке? Давай вытряхивай!

– Еще нож есть. Не простой, а с секретом. Нажмешь эту кнопку… Чик, и готово!

Из рукоятки выскочил узкий обоюдоострый нож.

– Мамочки! – с деланным испугом отшатнулся Птуха. – Зачем он тебе?

– Не могу же я в тайге без оружия. А это, скажете, не понадобится?

Сережа показал небольшой пузырек с прозрачной жидкостью. В пробку была вделана стеклянная палочка.

– Кислота! Благородные металлы испытывать, золото или платину. А еще вот стекло. Положительная собирающая линза, зажигательная! – гордо сказал Сережа. – Спички израсходуем иди намочим, я вам костер обеспечу. Будьте покойны!

– Ты, видно, надолго решил в тайге поселиться? – горько и виновато улыбнулся Виктор брату. – Эх, Серега, глупыш ты мой!

Сережа обиженно засопел облупившимся носом.

– Ладно тебе! Только и знаешь: глупыш да глупыш.

– Тайга! – вздохнул вдруг невесело Птуха. – И слово-то звероватое.

– Гроза морей, кажется, дрейфит? – покосился на него Ратных. – А вот нам с Сережей еще рановато на печке лежать, тарбаганьим салом ноги натирать. Верно, Сережа?

– Конечно.

– Побродим по таеждым тропам? Ты ходил по тайге?

– Спрашиваете! Сколько раз!

– Значит, опытный таежник?

– Опытный таежник ходил в лес за трибами и ягодами, – слабо улыбнулся Виктор.

Сережа недовольно промолчал.

– Значит, так! – Капитан шлепнул ладонью по колену. – Принимаем решение идти в тайгу. Курс – норд! Вопросы есть?

Косаговский не ответил, но по лицу его видно было, что он согласен. Мичман встал.

– Есть идти в тайгу! Держаться будем нордовых четвертей. Перед походом закусить бы не мешало. Я не так чтобы очень проголодался, а полбарана съел бы!

Вскрыли залитую стеарином коробку с борт-пайком. В ней были консервы, галеты, шоколад, сгущенное молоко, сахар, чай, лук и соль.

Ели молча, а когда кончили, все, точно по команде, поднялись.

– Пошли! – – засовывая топорик за ремень, скомандовал Ратных и посмотрел долгим взглядом на Сережу, привязывавшего к ремню футбольный мяч.

Виктор понял этот взгляд, и в лице его что-то дрогнуло.

– Дорого бы я дал, чтобы отправить его в кино на утренний, – тихо сказал он капитану.

Лето 1941 года в Забайкалье выдалось на редкость раннее и дружное. Еще в начале мая тайга обтаяла. Но было все же сыро, мокро. Шли трудно, медленно, молча, дышали запаленно и часто останавливались перед сплошной, казалось, непроходимой чащей.

– Идем мы правильно, – сказал вдруг капитан. – Я все время слышу слева шум речки, той самой, что выбежала из озера Чапаева.

Никто, кроме капитана, никакого речного шума не слышал.

– Километров десять прошли? – спросил мичман.

– От силы – три.

– Мамочки! Мне просто смешно! А на ногах все десять повисли.

Сережа сначала ликовал. Ему хотелось петь и кричать от радостной мысли, что он идет по тайге. Не в книжках читает, не в кино смотрит, а идет по настоящей тайге. Здесь и солнечный свет какой-то странный, словно над головой нависла крыша и через проломы этой крыши зеленоватые солнечные лучи падают в теплый, парной сумрак леса. Пахнет смолой и прелой хвоей. Елки, словно их распарили в кипятке, источают острый пряный запах, даже голова кружится.

Он воображал себя то сибирским партизаном, идущим в разведку, то Кожаным Чулком в девственных лесах на берегах Сусквеганны.

Радовался и Женька. Он шарил по земле черным влажным носом, жадно и быстро вдыхая диковатые таежные запахи. И вдруг начинал лаять яростно, самозабвенно или носиться по кустам, нескладный, веселый и беззаботный.

Но с каждым шагом идти становилось труднее. Сучки цеплялись за куртку и штаны, царапались, как злые кошки, а по лицу били нахально колючие хвойные лапы. Сумка колотилась по коленям; за футбольный мяч, привязанный сзади к ремню, кто-то все время хватался и тащил назад, ноги ступали во что-то мягкое, трухлявое, разъезжались на ослизлых сучьях и ржавой, слежавшейся хвое. Иногда словно капкан схватывал ногу, грозя сломать ее или вывихнуть.

Капитан не раз уже оглядывался на Сережу, отобрал у него полевую сумку, свисавшую до колен, посоветовал спустить футбольный мяч и спрятать за пазуху. Идти стало как будто легче, но снова сучок нацелился ему в глаз, а ноги по колени провалились в обманчивую труху упавшего и сгнившего ствола. Ему помог выбраться шедший рядом Птуха. Вот тогда, посмотрев на измученное, измазанное какой-то грязной слизью лицо Сережи, капитан остановился и спросил участливо:

– Устал, таежник?

– Очень, – тихо ответил Сережа.

– А почему же не сказал, чудак? Стыдиться не надо, – улыбнулся ласково капитан.

Сережа молчал, виновато опустив голову и облизывая потрескавшиеся губы. Рядом с ним стоял Виктор, привалясь плечом к дереву. Его измотал полет, и он брел, опустив плечи, полузакрыв глаза. Он рад был остановке и отдыхал всем измученным телом.

– А ну-ка, Сережа, садись мне на закорки, – подошел Ратных к мальчику и, повернувшись, подставил спину. – Ты больше не ходок. Садись, садись, ты не тяжелее рюкзака!

«Надо же!.. Об этом я ребятам рассказывать не буду», – подумал со стыдом Сережа. Но идти дальше не мог.

Первым, как и раньше, шел капитан с Сережей на спине, за ним шагал мичман, шумя на всю тайгу регланом, третьим измученно брел Виктор, неся за ремешок, как грибное лукошко, снятый летный шлем и то и дело отмахивая с лица влажные от пота волосы. Последним плелся Женька. Он уже не носился по кустам, а еле-еле шел, свесив язык, часто и сухо дыша. Шли, проваливаясь в сгнившие колоды, продираясь через чапыжник, на болотистых местах прыгая с кочки на кочку.

– Далеко еще нам идти? – спросил Сережа с тоской, видя, как тяжело дышит капитан.

– Не знаю, Сережа, – ответил Ратных, останавливаясь. Он опустил мальчика на землю и вытер потное лицо изнанкой фуражки. – Тайга, она и есть тайга. Будем вот так идти от дерева к дереву и, глядишь, до Тихого океана дойдем. Китайцы тайгу недаром называют шухай – лесное море.

– На Тихий океан, значит, пеленг берем, – хмуро отозвался мичман и поглядел, покачивая головой, на свои измазанные грязью щегольские ботинки. – Не надел, дурень, кирзовые сапоги, для города прифрантился. А попал в тайгу. Кошмар! А теперь, Сережа, ко мне на спину садись. Виктора Дмитриевича от ишачьей обязанности освободим. Он нас всех троих на себе тащил!

Солнце пошло книзу и светило, невидимое, где-то за деревьями. На тайгу начали опускаться сумерки.

– Отабориться пора, – сказал капитан. – Лучше места для ночлега не найдешь. Сушняку много, и река рядом.

Когда развели костер, вскипятили чай, разложили еду, Виктор и Сережа уже спали. Летчик спал беззвучно, пластом, как спят люди, отдавшие все свои физические и душевные силы. После ужина Птуха вызвался первым дежурить у костра. Но не лег и Ратных – сидел, привалясь к дереву.

– Ложитесь, товарищ капитан, поспите, – сказал жалеюще Птуха.

– Забыли, мичман, что начальство никогда не спит, оно только отдыхает, – ответил шутливо невидимый в темноте капитан.

Третий день шли они чернями, густой, мрачной тайгой. На четвертый вошли в пихтарник, сырой, замшелый, увешанный от верхушек до нижних ветвей мертвенно-бледными лишайниками. Эти мертвецкие бороды вызывали у Сережи отвращение и страх.

Он пытался идти, но просто удивительно, до чего болело все тело. Ныли плечи, поясница, горели подошвы ног. Не было ни одного мускула, ни одного сустава, который не болел бы. И снова начинался позор, снова тащили его на закорках, теперь уже все трое, по очереди.

Посвистывал в вершинах деревьев бесприютный, тоскливый таежный ветер. А они шли и шли с напряженными, страдающими лицами. Кончались продукты. Сегодня по приказанию капитана были выданы уменьшенные порции. А тетерева и рябчики на глазах перепархивали стайками, ощипывая хвою и обкусывая тонкие веточки.

– Эх, тулочку бы сюда! – горестно вздохнул капитан. – Были бы по горло сыты.

Все начали замечать, что капитан ищет что-то, тревожно и озабоченно глядя под ноги и по сторонам.

– Грибы ищете? – не утерпел мичман. – Рановато им, а хорошо бы белых да подберезовиков на сковородочке. Тьфу! – сердито отплюнулся он. – Ежа бы проглотил, до чего есть хочу!

– – Нет, не грибы, – ответил капитан. – Тропу ищу. Хоть какую-нибудь бы тропу, она бы нас к людям привела. Нет тропок, язви их! Неужели здесь люди не живут?

Он остановился и прислушался.

– Собачий лай в тайге за много километров слышен. А мы собачьего лая ни разу за три дня не слышали., 0-го-го! – вдруг во весь голос закричал он.

– Гай-гай-гай! – заголосил и Птуха. Голоса их безответно завязли в чащах. Безмолвно стояла залитая солнцем тайга. Всем стало не по себе.

– Компот дело! – покачал головой мичман. Ночлег капитан скомандовал, когда все вымотались до полного изнеможения. И всех уложил повальный сон. Но Косаговский проснулся спозаранку. Ему больно намяли ребра подстеленные ветки. Солнце еще не вставало, только утренняя молочная синева залила тайгу. Он начал снова укладываться и услышал шаги. Кто-то шел к их ночлегу. Виктор вскочил и увидел подходившего капитана.

– Что случилось, Степан Васильевич? – обеспокоенно спросил летчик. – Куда вы ходили?

– Все в порядке, спите. Ходил на реку смотреть, на ту самую, около которой мы все время шли. Здесь она большая. Утром начнем плот делать и поплывем. В этом наше спасение. Дальше идти не хватит у нас сил.

Виктор прислушался. Где-то близко позванивали и бормотали волны. Похоже было, что говорило несколько человек, и все с разными интонациями: удивленными, злыми, веселыми.