Неделя о блудном сыне
Седмица пестрая

Обличив в предыдущие дни седмицы гордость и лицемерие, возвысив смирение, во второе воскресенье из четырех подготовительных к Великому посту Церковь призывает верующих к покаянию изображением неизреченного милосердия Божия ко всем грешникам, которые с искренним раскаянием обращаются к Богу. Это беспредельное милосердие Божие представляется чтением на Литургии евангельской притчи о блудном сыне (Лк. 15, 11–32).

В этой притче Господь по своей благости и милосердию ясно открыл нам, что источник святой, блаженной и достойной жизни заключается только в благодатном союзе с Богом. Блудный сын, получив от отца должную часть имения и расточив в дальней стране свое наследство, напоминает грешников, которые, удаляясь от Господа, тратят дары природы, общества и благодати, и этой тратой неминуемо истощают и теряют все блага жизни мирной, достойной и полезной.

Сын, удалившись от отца, начинает безбоязненно жить блудно. Блага и радости жизни в удалении от Бога постепенно оскудевают. За обилием последовали обнищание, голод, унижение и духовная смерть. «Изжившу ему все, бысть глад крепок на стране той, и той начать лишатися. И шед прилипися единому от жителя тоя страны: и посла его на села своя пасти свиния. И никто же даяше ему»^[7]. Ужасна пустота души, которая следует за греховной жизнью. Нередко грешник, мучающийся от греховных помыслов и влечений, доходит до отчаяния.

Безысходная, тоскливая нищета, голод и унижение, – эти лишения и меры небесного правосудия и милосердия, наказывающего и исправляющего нас, сокрушили и смирили блудного, нищего, голодного, униженного и погибавшего человека. Он пришел в себя, почувствовал крайнюю степень своего заблуждения и решил возвратиться из страны греховной в отчий дом. При первой мысли заблудшего и духовно мертвого сына обратиться к отцу с раскаянием, надежда и радость загораются в сердце его. Он идет к отцу, и с приближением к отеческому дому – Церкви, надежда и радость его – эти первые блага жизни – становятся обильнее и ощутительнее. Благодать Божия предваряет кающегося, умиряет и обогащает новыми дарами. «Еще далече ему сущу, узре его отец его и мил ему бысть, и тек нападе на выю его и облобыза его»^[8].

Полнота благодатного умиления и радости при совершенном обращении грешника к Богу запечатлевается вечным блаженным единением с Господом. «Тако радость бывает на небеси и о едином грешнице кающемся»^[9].

Примером покаявшегося блудного сына Церковь внушает, что никто не должен отчаиваться, надеясь на помилование и спасение, «ибо близ Господь сокрушенных сердцем и смиренныя духом спасет»^[10].

С этого воскресного дня до начала Великого поста в храмах поется псалом 136 («На реках Вавилонских…). Этот псалом возбуждает грешников уразуметь свое несчастное состояние в плену греха, подобно иудеям в плену Вавилонском, понявшим свое горькое положение и раскаявшимся. В псалме изображена скорбь души, тоскующей о своем Небесном отечестве.

В субботу вечером, накануне воскресенья о блудном сыне, совершается всенощное бдение – соединение великой вечерни и утрени.

После воскресенья о мытаре и фарисее начинается седмица мясопустная. Ею оканчивается время, когда можно есть мясо, и отличается она от предыдущей седмицы сплошной тем, что в среду и пятницу установлен пост.

Семейное чтение

Пасхальная заря

В окрестностях Иерусалима ночь следующего после субботы дня выдалась тихая, обвеянная нежным дыханием ветерка. На краю горизонта виднелся неясный и отдаленный отблеск света. Трепетно вздрагивали стройные пальмы и гигантские кедры Масличной горы – этого единственного живого пункта среди бесплодной, выжженной солнцем пустоты, окружавшей святой город. В эти первые весенние дни смирна, алоэ, корица – нежные растения, издающие сильный аромат, – наполняли священную землю благоуханием храма. Вдыхая эти ароматы, люди лучше понимали пророков, которые воспевали таинственные ночные часы древнего Востока, когда и ночь рассказывает о блеске и славе Иеговы.

В эту ночь Гамалиил не находил покоя. Суббота, которая наконец закончилась, была очень тяжела для него. Он провел целый день на террасе своего дома, неподвижный и задумчивый, оставшись один по уходу членов синедриона. Гамалиил держал в руках свитки Священного Писания, которые так и остались неразвернутыми. Его глаза были устремлены на Голгофу, пустынную и зловещую, высившуюся за стенами города. Погруженный в глубокое созерцание, он без сомнения видел там вещи, невидимые для других глаз. Глубокая печаль омрачала его лицо и, когда наступил час вечерней молитвы, Гамалиил инстинктивно и бессознательно прочитал псалом, не имевший никакого отношения к торжественному дню субботы. Глухим голосом, едва шевеля губами, он повторял «Боже мой! Боже мой! Зачем Ты меня оставил!»

Эти самые слова Голгофа слышал из других, Божественных уст!

Сам Гамалиил сделал первый шаг. Если он признал Иисуса Пророком и возлюбленным Сыном Божиим, то беспокойное сомнение охватывало его каждый раз, когда он задавал себе вопрос: принадлежит Иисусу или нет страшный титул Мессии? Вокруг этого вопроса сгруппировались теперь все его размышления и терзания. Он мог бы сформулировать этот вопрос словами Иоанна Крестителя: «Тот ли Ты, Который должен прийти, или ждать нам другого?»

Вопрос был задан Крестителем Иисусу Христу в начале его земной миссии, когда рассказы о чудесах и шум первых триумфов достигли пустыни, где жил Иоанн Креститель. Позорная смерть Иисуса, исчезновение учеников, скорбный вопль на кресте, который Гамалиил невольно смешал с псалмом субботы, – все это увеличивало сомнения и колебания его фарисейской души, убаюкиваемой грезами о славе и гордости.

Между тем, как ни остра была проблема, как не безотрадны и тяжелы были ее исследования, потому лишь, что он был израильским учителем и предвидел «края пропасти», Гамалиил не мог оторвать своих мыслей от неотвязного вопроса. Этот Мессия был страстным ожиданием целого народа, смыслом его жизни, его надеждой, воплощением торжества и красоты. Всякое заблуждение по этому поводу было бы ужаснейшим проступком и повело бы за собой еще более ужасные последствия.

Тысячи лет подготовляли пришествие Мессии, и тысячи лет, несомненно, пройдут после Него…

Гамалиил думал не без страха, что весь узел истории человечества заключался в обещании, данном Адаму на заре его дней, и что израильский народ поддерживал в себе, как священный огонь, великую надежду на исполнение этого обещания. После Него мир уже не будет таков, каким был до Него, он озарится новым светом.

«Восстань, Иерусалим, и возжигай огни. Вот Царь твой грядет во всей Своей красоте».

Вся история еврейского народа, длинный ряд милостей и даров Божиих, ошибки, наказания, раскаяние, прощение, судьи, цари, пророки – все это подготовляло постепенно пришествие Мессии. Был ли для Израиля какой-либо более животрепещущий вопрос, чем тот, которым занят был в этот момент ум Гамалиила? Этот вопрос делал еще острее и интимнее тот факт, что страшное пришествие Мессии должно было проявиться в каждом отдельном человеке особым образом.

По словам Иисуса, один человек, сообразно своим наклонностям и внутреннему складу, все поймет и прозреет, а другой останется безнадежно слеп. Один будет взят, другой – оставлен.

Разве эти слова не оправдались?

Каифа в своей слепой ненависти был уверен, что, погубив Иисуса, он совершил дело Божие. Наоборот, Иосиф, Лазарь, Никодим, члены синедриона или ученые, как Гамалиил, день ото дня становились все увереннее и убежденнее, несмотря на свои сомнения. Наконец, что ближе касалось его, Гамалиила, его родная сестра Сусанна обрела источник света в этом кресте, который для нее еще продолжал тонуть во мраке.

Сусанна! Иногда Гамалиил заходил к ней. С тех пор, как ее унесли без сознания с Голгофы, насильно вырвали из мрака «девятого часа», молодая девушка постоянно плакала как Рахиль и не хотела утешиться. Напрасно кроткий и ученый равви Гамалиил пускал в ход всю нежность, стараясь ее утешить и понять. Она даже не слышала его. Он не мог сказать ей тех единственных слов, которых она желала услышать – слов веры и надежды.

С горечью сознавал Гамалиил свое бессилие; и чувство, похожее на гнев, охватывало его и кипело в душе. Он завидовал молодому Учителю, Который назвал Себя Сыном Божиим, и Своею смертью оставил в человеческих душах бездны скорби и страдания.

Мрак еще продолжался, но суббота давно прошла. Гамалиил был свободен и мог располагать своим временем. Он не мог более выносить своей бессонницы, уединения, бездействия или слез Сусанны и решительно вышел из дома.

Куда направился он – Гамалиил не сумел бы сказать. Правильными и сухими ударами звучали его шаги по узким мраморным плитам. Это был единственный шум, нарушавший великую тишину ночи, и этот шум, казалось, стучал в его висках и раздражал его. Какая надобность была ему убегать от людей? Нет, он бежал от самого себя. Почему он колебался, не зная, по какой дороге ему идти? Почему выбрал именно эту улицу, а не другую? Почему шел медленно, склонив голову, по дороге, где три дня тому назад следовал Осужденный? Почему остановился, когда увидел темные, резко выделявшиеся на яркой белизне мрамора пятна? Почему трепетал от ужаса, когда согнулся до земли и с тоской смотрел на кровавые следы?

Правда, скоро он выпрямился. Уверенным и важным жестом поправил носимые на лбу и левой руке филактеры с выгравированными на них еврейскими буквами. На филактерах были написаны тексты из книги Исхода, и Гамалиил старался укрепить свои мысли этими текстами. Он гнал от себя навязчивое воспоминание и повторял: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой есть единый Бог». Он упорно твердил эти слова, как бы желая бросить вызов противнику, которого не смел назвать. Хотел ли он защитить Бога Авраама, Исаака, Иакова от вторжения другого Бога, до сих пор неведомого, который мог присвоить Себе все почести, ревниво охраняемые древним Иеговой?..

Тяжелые башенные ворота сторожили выход за городские стены, и дорога сворачивала в сторону. Гамалиил направился по узкой каменистой тропинке, ведущей на Голгофу. Он шел по ней довольно долго. Проходили часы, а он ничего не замечал вокруг. Между тем, в воздухе чувствовалась предрассветная свежесть. Нежные девственные отблески зари осветили сухую землю.