XI

Искреннее удивление Варгина тому, что, может быть, и за ним следили, должно было сразу убедить Герье, что, во всяком случае, не Варгин следил за ним.

И оба они поняли деликатность Степана Гавриловича, который заставил и Варгина присутствовать при разговоре и, таким образом, предупредил всякую возможность подозрения в молодом докторе, что его единственный приятель был приставлен к нему шпионом. Да и не успел бы Варгин рассказать никому о том, что случилось с доктором сегодня, потому что сам узнал только что и после того, как узнал, не расставался с Герье.

Очевидно, у Трофимова были другие источники, откуда он имел такие подробные сведения о жизни доктора.

– Хорошо! – согласился Герье. – Положим, за мной следили, и нет ничего удивительного, что вам все известно обо мне. Но скажите, пожалуйста, с какой целью следили и кому интересен бедный женевец, доктор, явившийся искать счастья в Петербурге и не нашедший его тут? Я согласен также, что ничего бесчестного не сделал, и могу говорить это открыто, но разве мало таких же честных людей, как я, и разве следят за всеми, чтобы прийти к ним для одобрения, когда им становится тяжело?

– Нет, к сожалению, конечно, за всеми уследить нельзя! – заговорил опять Степан Гаврилович. – Но вы, по направлению вашего ума и по своим познаниям, которые прямо редки в ваши годы, составляете до некоторой степени исключение! Такие люди, как вы, нужны нам!

– Кому же это? – снова задал вопрос доктор.

– Это вы узнаете в скором времени, если, конечно, захотите!

– Как же не захотеть? – воскликнул Герье. – Конечно, мне это очень занятно.

– А я ничего этого не хотел бы знать! – покачал головой Варгин. – Довольно с меня и одной переделки!

Степан Гаврилович ухмыльнулся и покосился на него.

– Да ведь, что поделаешь, приходится! – как-то весело сказал он.

Варгин махнул рукой.

– Да уж я вижу, что-то опять начинается!

– Н-да… именно начинается! – подтвердил Трофимов.

– Но, позвольте, – сообразил вдруг Герье, – если вы знаете подробности о деньгах при сегодняшнем моем визите к больному, то, очевидно, должны иметь сведения и об этом больном; ведь ему же помочь нужно!

– Об этом не беспокойтесь! – ответил Степан Гаврилович. – Все, что нужно, будет сделано!

– А вы знаете, – обратился Герье к Варгину, – что мне пришло сейчас в голову: нет ли какой-нибудь связи между этим больным и исчезновением сына тамбовского помещика?

– Силина? – спокойно подсказал Степан Гаврилович. – Отчасти ваша догадка справедлива, но только отчасти! Больной, которого вы видели, не сын являвшегося сюда тамбовского помещика!

– Вы и это знаете? Вы все знаете? – не выдержал Варгин, которого словно начинало бесить всеведение Бог знает откуда взявшегося Степана Гавриловича.

– А вы все такой же, как и прежде, скорый и нетерпеливый! – сказал тот ему.

«Значит, он меня знал раньше!» – подумал Варгин и внимательно и пристально поглядел на гостя.

– Напрасно! – остановил его Трофимов, как бы сейчас же прочтя его мысли. – Вы в меня не вглядывайтесь, думая, что узнаете во мне кого-нибудь, с кем встречались прежде; мы с вами никогда не видались!

И действительно, Варгин, вглядевшись, должен был убедиться, что никогда ни лица Степана Гавриловича не видел, ни голоса его не слыхал.

– Ну, а теперь, – продолжал Трофимов, – если вы пожелаете, мы будем встречаться с вами; вот тут у меня под печатью записка, из которой вы увидите, где мы можем встретиться с вами сегодня же вечером. Приходите, увидите интересные вещи! А пока до свидания, господа!

Он вынул из кармана сложенную и запечатанную записку без адреса, положил ее на стол, простился и ушел.

XII

Степан Гаврилович ушел к Августе Карловне, которая успела уже успокоиться, потому что молодая девушка, точь-в-точь как сказал Трофимов, очнулась от своего сна и встала совершенно спокойною и здоровою.

Она уехала.

Герье с Варгиным распечатали оставленную на столе Степаном Гавриловичем записку; в ней было сказано только «Сегодня вечером у меня», и затем следовал точный адрес Трофимова. Жил он на Морской.

– Что же мы, пойдем или нет? – спросил Варгин доктора.

– Ну, разумеется, пойдем! – воскликнул Герье. – Разве можно об этом спрашивать?

Варгин поморщился.

– А мне не хотелось бы!

– Ну, вот вздор! – стал уговаривать Герье. – Если не для себя, так для меня пойдемте! Во всем этом много таинственного и интересного; разве можно не идти?

– Впрочем, – согласился Варгин, – этот господин Трофимов производит отличное впечатление, и отчего, в самом деле, не пойти к нему?

И они пошли вечером к Степану Гавриловичу.

Он занимал квартиру с парадным крыльцом, и Варгин удивился в особенности этому обстоятельству.

Судя по виду скромного, незаметного Трофимова, Варгин ожидал найти его где-нибудь в двух-трех комнатах на дворе, во флигеле, и поэтому, когда они подошли к указанному в адресе дому, художник, прежде чем направиться в парадный подъезд, разыскал дворника и стал спрашивать у него, где тут живет Степан Гаврилович, по фамилии Трофимов.

Варгин просто не хотел верить, когда дворник указал ему на подъезд.

– Как? Сюда прямо и идти? – переспросил он.

Дворник сказал, что сюда именно.

Герье и Варгин вошли.

Лестница была широкая, дубовая, освещенная красивыми масляными лампами; темно-красный ковер лежал на ступенях.

– Пожалуйте! Вас ждут! – заявил лакей, снимая с Герье и Варгина верхнее платье.

Он их ввел в просторный зал с простыми белыми стенами, увешанными какими-то портретами.

Тут стояли клавесины; в простенках были зеркала; бронзовая люстра со стеклянными подвесками свешивалась с потолка.

Мебель, состоявшая исключительно из стульев, была золоченая.

– Ого! Да он живет совсем барином! – заметил Варгин.

– Да, недурно! – одобрил и Герье.

Приятели миновали гостиную, затянутую ковром со штофною софой и креслами, и вошли в просторную библиотеку со шкафами по стенам, где в чинном порядке стояли книги в красивых сафьяновых переплетах.

Судя по этой обстановке, Герье и Варгин невольно сомневались, туда ли попали они.

«Неужели Степан Гаврилович живет именно в этой квартире и эта положительно роскошная обстановка принадлежит ему?» – овладела ими одна и та же мысль.

Но к ним в библиотеку вышел Степан Гаврилович.

Одет он был несколько наряднее, чем утром, и богаче. Но все-таки черный шелковый кафтан его, белый камзол, черные чулки были на первый взгляд скромны, и только опытный взгляд мог различить, что кафтан, и чулки, и кружево на жабо были дорогие.

– Пришли? Я очень рад! – встретил Степан Гаврилович гостей. – Хорошо, что не опоздали! Еще бы немного, и было бы поздно, а теперь как раз пора. Ну, едемте!

Для Варгина и Герье явилось это новой неожиданностью.

Они думали, что Степан Гаврилович позвал их вечером к себе, а тут выходило, что они должны были еще ехать куда-то с ним.

Куда – они не спросили, однако, решив уже отдать себя в распоряжение на сегодняшний вечер Трофимову, подчинились ему.

Он, впрочем, как бы и не ждал вовсе их согласия, словно и не сомневался, что они последуют за ним.

Поздоровавшись, Трофимов направился к выходу, сделав знак гостям следовать за ним.

Они опять очутились на лестнице, лакей подал Трофимову и им верхнее платье и вручил каждому по черной бархатной полумаске.

– Это так нужно! Берите! – сказал Степан Гаврилович, предупреждая их расспросы.

Они вышли на крыльцо. Четырехместная карета подкатила, лакей отворил дверцу, откинул подножку, они сели, и карета покатилась.

XIII

Доктору Герье пришлось второй раз сегодня ехать в карете, а до сих пор он в течение двух лет своего пребывания в Петербурге ходил только пешком из экономии и не ездил даже на извозчиках.

Варгин тоже успел отвыкнуть от кареты и забыть, когда он катался в этом экипаже.

Качка мягких рессор и темнота вечера произвели на них убаюкивающее впечатление, и оба они под равномерный стук колес погрузились в дремоту, так что ни одному не пришло в голову заметить дорогу, по которой они ехали.

Путь был не особенно долог, они остановились у небольшого темного дома, в окнах которого не было видно признаков света.

Фонари их кареты освещали входную дверь; это была самая обыкновенная дверь, с привешенным к ней по-старинному, как это делали леть пятьдесят тому назад, молотком на цепочке.

Они вышли, и, как только Степан Гаврилович взялся за молоток и ударил им в дверь, карета отъехала и исчезла в темноте, а освещавшие ее фонари немедленно погасли.

Дверь отворилась, но отворилась сама собой, потому что они никого не нашли за ней.

Свет, шедший откуда-то сверху, темный и слабый настолько, что нельзя было различить его источника, скупо освещал винтовую лестницу, которая подымалась в верхний этаж и спускалась вниз.

Трофимов повел своих спутников вниз по лестнице.

Варгин подумал, что хотя, в сущности, это было все равно, но он предпочел бы подыматься вверх.

Он посмотрел на Герье, но тот шел, следуя за Степаном Гавриловичем со средоточенным, серьезным лицом, видимо готовый на все что угодно.

Они спустились и попали в длинный коридор со сводами, и здесь был таинственный свет откуда-то сверху.

Было тепло и пахло курениями… «Где же мы верхнее платье снимем?» – опять подумал Варгин, заранее решивший скептически относиться ко всему, что будет.

Коридор загибался полукругом и по правой стене его шел ряд дверей.

– Наденьте вашу маску, войдите и сымите плащ! – сказал Трофимов доктору Герье, отворяя дверь.

Герье послушался и очутился в маленькой конурке, как театральная ложа.

Действительно, это было что-то вроде театральной ложи, потому что вместо стены противоположной двери был невысокий барьер, а пространство от барьера до потолка было затянуто занавесью.

Герье снял верхнее платье, повесил его на прибитую к стене вешалку, надел полумаску и, весьма естественно, попробовал отстранить занавеску над барьером, чтобы посмотреть, что было за нею.

Но занавеска оказалась натянутой вплотную, так что волей-неволей приходилось ждать, пока она будет отдернута кем-нибудь другим.

Ложа освещалась сверху через небольшое круглое отверстие, закрытое матовым стеклом.

Стены ее были окрашены в темно-коричневую краску.

На полу лежал войлочный ковер; из мебели стоял один только стул.

Герье сел.

«Что бы ни было, – решил он, – но, во всяком случае, это очень интересно».

Ему пришлось недолго ждать.

Минут через пять, не больше, отверстие наверху, откуда освещалась ложа, как бы задвинулось или свет в нем потух, и доктор Герье оказался в полной тьме, но почти в тот же миг взвилась кверху занавесь над барьером, и доктор увидел довольно просторный полукруглый зал, ярко освещенный, в котором по полукругу шли такие же ложи, как и его, и где сидели замаскированные, как и он, люди.

Свободная прямая стена была затянута черным сукном с огромными серебряными не то буквами, не то знаками на нем, в виде падающих капель слез или вздымающихся кверху языков пламени.

Таким же сукном, с такими же знаками была обтянута выходившая в зал сторона барьера, верх над ложами и потолок.

К потолку было подвешено семь люстр, по двенадцати восковых свечей каждая.

Спиною к прямой стене, на возвышении, в кресле, как будто из слоновой кости, сидел человек с открытым лицом, большими черными глазами и черной вьющейся бородой, которая придавала ему совсем особенный характер, потому что тогда только простолюдины носили бороды, все же остальные брили их.

Но лицо этого человека, по-видимому, главного тут, отличалось мужественной красотой и благородством.

Черные волосы шли по плечам, он был одет в ослепительно белую хламиду, на голове у него был золотой обруч, охватывавший его высокий лоб.

Ниже его сидели трое на синих креслах, лица их были скрыты синими бархатными полумасками и одежды их составляли синие сутаны с перелинкой и капюшонами.

Еще ниже их сидело четверо в красных сутанах, с поднятыми капюшонами и со спущенными на лицо языками, в которых были прорезаны отверстия для глаз.

Эти четверо были похожи на судей инквизиции.

Посредине зала стоял мраморный стол на четырех тонких белых металлических ножках.

XIV

Прошло ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы зрители, сидевшие в ложах, освоились с открывшимся перед их глазами зрелищем, и главный, с золотым обручем на голове, поднялся со своего места.

– Сегодня, – сказал он, – присутствующие увидят проявление трех сил, и в проявлении этих трех сил три раза перед глазами присутствующих мертвое станет живым. Все тройственно в этом мире: везде тело, разум и дух…

Герье ничего не понял из этих слов и ждал, что он найдет объяснение их в том, что произойдет дальше.

Главный сел. В руках у него очутился высокий золотой жезл, и он им стукнул три раза.

Тогда поднялись двое средних из четырех красных и подняли руки кверху.

Откуда-то послышалась грустная, заунывная похоронная музыка, тихая и такая печальная, что Герье в жизни не слыхал ничего подобного, и под эту музыку в зал из-за раздвинувшегося сукна на прямой стене четверо одетых с ног до головы в черное людей, с закрытыми лицами, внесли маленький дубовый гроб, в котором лежала девочка, на вид лет семи, в белом атласном платьице, в увядшем венке из белых цветов на голове. Глаза ее были закрыты, личико мертвенно бледно.

Гроб поставили на стол.

– Среди присутствующих, – сказал главный, – находятся медики, путь они выйдут из своих лож и удостоверятся, что в гробу действительно лежит мертвое тело девочки. Если кто-нибудь из остальных хочет убедиться, пусть пожалует!

Герье тут только заметил, что барьер ложи состоит из двух створок, замкнутых на крючок.

Он откинул его и вышел в зал.

Трупный запах уже донесся до него, но он желал найти еще более убедительные признаки смерти так, чтобы не оставалось никакого сомнения.

Вместе с ним вышли из лож еще только двое, очевидно, тоже доктора, прочие все оставались на своих местах.

Докторов, привыкших к трупам в анатомическом театре, не мог смутить вид мертвой девочки; для Герье, чтобы убедиться, мертва ли она в самом деле, важно было увидеть только ее глаз, потому что глаза у покойников резко и определенно меняются и изменение глазного яблока служит одним из существенных признаков смерти.

Герье, приблизившись к трупу, приподнял веко мертвой и, взглянув, сразу заметил несомненно посмертное положение глазного яблока с искаженным смертью зрачком.